Тюбервиль поглядел вверх. Его примеру последовал Корбетт. Король говорил правду: возле каждого окна, каждого проема стояло по искусному лучнику. Сверкала броня, пламенели плащи, грозные стрелы под разными углами метили прямо в Тюбервиля.

Тюбервиль грузно осел, и Корбетту стало его почти жалко. На бледном лице рыцаря выступили капельки нота, и было видно, как он пытается унять дрожь.

— У вас нет доказательств! — проговорил он хрипло. — Я служил вам в Гаскони верой и правдой, Ваше Величество. Вы это знаете.

— У нас есть множество доказательств, — возразил король. — Их собрал Корбетт.

Чиновник вздрогнул от взгляда, полного лютой ненависти, который метнул на него Тюбервиль.

— Я знал, что вы опасны, Корбетт, — прохрипел он. — Но не думал, что настолько опасны. Если вы полагаете, что предатель — я, то у вас должны быть доказательства. Может быть, приведете их мне?

— Все очень просто, — ответил Корбетт. — Мне неизвестно, почему вы сделались предателем, сэр Томас, зато известно как. Вернувшись из Гаскони, вы вступили в тайный сговор с Филиппом и с французским двором, пообещав снабжать их всякого рода известиями. Французы знали, что вы состоите при королевском доме и посвящены во всякие секреты. Возможно, они расширили свои требования, когда узнали о вашем назначении на должность начальника гвардии, которая охраняет зал королевского совета.

— Вот именно! — торжествующее воскликнул Тюбервиль. — Моя обязанность — охранять этот зал снаружи, а не присутствовать на самих заседаниях! Поэтому я никак не могу слышать, какие тайные дела обсуждает король со своими советниками!

— Так-то оно так, — парировал Корбетт, — зато, когда заседание заканчивается, именно вы наводите в зале порядок. Всюду разбросаны клочки памятных записок, меморандумов, и вы даже помогали Уотертону собирать их и складывать, и, разумеется, Уотертон, у которого голова была занята совсем другим, охотно позволял вам заканчивать за него эту работу, а сам торопился улизнуть из дворца, подальше от враждебных взглядов графа Ричмонда. Потому что, — беспощадно продолжал Корбетт, вам была известна тайна Уотертона. Вы с ним подружились. Он рассказал вам, что любит дочь Ричмонда и что сам в немилости у графа. Вы предложили ему свое покровительство. Когда очередное заседание совета заканчивалось и записи были подготовлены, Уотертон должен был перебелить их. И в такие минуты вы всегда оказывались возле него. Да и с чего бы Уотертону вас в чем-то подозревать? — заметил Корбетт. — Ведь в Гаскони вы показали себя даровитейшим из полководцев короля, вы единственный отважились предпринять попытку выбраться из французской западни. Вас с Уотертоном многое объединяло — например, ненависть к Ричмонду, отворявшая дверь к королевским тайнам. Да, Уотертон тоже виновен — но не в преступной измене, а в нерадивости!

Всматриваясь в лицо Тюбервиля, Корбетт заметил, как в глазах рыцаря появился страх, и понял, что его догадка оказалась верна.

— Расскажите ему, — заговорил король, — расскажите ему, как он передавал секретные сведения французам.

— Рассказать вам, сэр Томас? — спросил Корбетт и вдруг ощутил прилив ненависти к этому человеку, который посылал на жестокую смерть от рук наемников и его товарищей, и других англичан. — Для этого вы использовали своих сыновей — вернее, письма, которые вы им писали. Они писались очень умно. В них содержались известия, предназначавшиеся вашим новым французским господам. Когда я беседовал с вашими детьми в Париже, они жаловались, что иногда совсем не понимают, о чем вы толкуете. Когда я впервые держал в руках эти послания, мне тоже многое показалось непонятным. Множество странных замечаний, имен и названий местностей… Но тогда я просто счел, что это говорит лишь о горе отца, у которого отняли сыновей. Однако и де Краон подтвердил, что ваши письма — не просто случайное собрание обрывочных советов или новостей. Вообще-то мне показалось, что он весьма хорошо знаком с содержанием ваших писем. Согласитесь — довольно чудно, что один из главных советников Филиппа почему-то помнит во всех подробностях письмо какого-то английского рыцаря, написанное много месяцев назад его юным сыновьям…

Корбетт умолк и облизнул губы, но поспешил продолжить, чтобы Тюбервиль его не перебил:

— Вернувшись в Англию, я изучил одно из ваших писем. — Корбетт запустил руку в мешочек и извлек небольшой кусок пергамента. — Вот фраза: «Корабль, который отплывает из Бордо, увозя меня домой в Англию, от вас». Следующее предложение начинается так: «Четырнадцатого октября я собираюсь снова отправиться в поход в Уэльс». Третья фраза звучит так: «Святой Христофор, которого я вам подарил»… — Корбетт снова умолк и бросил беглый взгляд на Тюбервиля — тот побелел от ужаса. — И наконец, следующее предложение начинается со слов: «Может случиться опасное происшествие».

Корбетт сунул клочок пергамента в руки Тюбервилю.

— Все эти странные фразы беспорядочно разбросаны, — продолжил чиновник. — В них как будто содержатся обрывки некоего сообщения. Однако возьмите начальные слова каждого такого предложения — и получите внятное известие, адресованное французам: а именно что корабль, носящий имя святого Христофора, отплывает из Бордо четырнадцатого октября, и ввиду этого может случиться опасное происшествие. Де Краона нельзя назвать умнейшим человеком, но даже ему было ясно такое сообщение. «Святой Христофор» вез нашему королю известия, которые могли таить опасность для французов. Вы передали им эти сведения — и «Святой Христофор» был захвачен и потоплен со всей его командой. Король лишился корабля, людей, а также ценных известий о его врагах на чужбине.

Корбетт швырнул еще один клочок пергамента в лицо Тюбервилю.

— Можете перечитать свои письма — в каждом из них спрятано подобное донесение! Вы толкуете о поездке во Фландрию, хотя даже не собирались туда ехать. И в том же письме упоминаете о своем друге Эспейле, хотя никакого друга с таким именем у вас нет. На самом же деле вы извещали де Краона о Роберте Эспейле — чиновнике, которого отправили во Францию собирать для нас сведения.

Корбетт поднялся.

— Вы убили моего товарища, вы убивали других людей! Вы — изменник и заслуживаете смерти!

Тюбервиль глядел на свои руки, стиснутые на коленях.

— Вы все сказали? — спросил он.

— Еще не все! — гневно ответил Корбетт. — Уж не знаю, какие распоряжения давали вам французы касательно Шотландии, но точно знаю, что вы состояли в переписке с этим проклятым мятежником, лордом Морганом! Король постоянно отправлял гонцов к лорду Моргану, настоятельно прося его о том, чтобы он не нарушал мира. Вы же готовили лошадь такому гонцу, пользуясь особым седлом, где имелась потайная полость, — туда вы и вкладывали свои предательские записки. Уотертону показалось это странным. Королевский шпион в Уэльсе прознал про это седло, и тогда Морган велел убить его. Ну, что ж, кажется, мы предъявили доказательства, — сухо подытожил Корбетт. — Как сказал король, — и чиновник поглядел в ту сторону, где сидел Эдуард, — собранные нами свидетельства будут приняты любым судом — будь то английским или французским. Вы — предатель! Ради чего вы пошли на измену? Ради мешка золота?

— Нет! — Тюбервиль неожиданно вскинул голову и поднял сверкающие глаза на Корбетта и на короля. — Не ради золота! — Он тоже поднялся и, тяжело дыша, встал напротив Корбетта. — Я не предатель! Я сражался за короля в Гаскони! Я верно служил ему и на родине. Это все он — высокородный ублюдок, граф Ричмонд! Это он проиграл сражение, потерял войско, лишился целой области, это он обесчестил нас и, пользуясь собственной безнаказанностью, обвинил меня в безрассудстве! А на самом деле худшей изменой была его лень, его дерзость! Это из-за него меня схватили и провели, словно шута, по улицам, а французы глазели и глумились надо мной. Это из-за него мне пришлось послать во Францию заложниками моих детей, а по возвращении в Англию Ричмонд не получил даже упрека, не говоря уж о наказании! — Тюбервиль гневно посмотрел на короля. — Я считаю, что этим вы сами себя обесчестили. Ричмонда следовало казнить за то, что произошло в Гаскони по его вине! — Тюбервиль снова сел. — Пока я был в Париже, меня навещал де Краон. Он хвалил меня за отвагу в бою. Еще он говорил мне, что моих сыновей придется отдать в заложники французам, но добавлял, что он лично будет заботиться о них.