Корбетт не привык к подобной прямоте. Иной была его жена Мэри, иной была его возлюбленная Элис, погибшая десять лет назад, — утонченная, непростая и скрытная. Мэв же была естественна, спокойна и искренна. На следующий день она снова разыскала его, и они продолжили разговаривать и целоваться.
Корбетт сначала заподозрил, что она подослана к нему, чтобы следить за ним и докладывать о его действиях, но потом он прогнал эту недостойную мысль. Мэв заявила ему, что он напыщенный и важный, но все равно забавный, потому что под этой серьезной личиной прячется робкий, напуганный человек, которому нужно больше улыбаться. И в эти дни Корбетт, разумеется, стал улыбаться больше: Мэв вместе с ним каталась верхом по прекрасным холмам, окружавшим замок.
Она пыталась научить его валлийским словам, но потом оставила эти попытки, высмеяв Корбетта за то, что он совершенно невосприимчив к этому изящному языку. Она заставила его рассказать о своем прошлом — о жене, о работе в Канцелярии, даже об Элис и о великом заговоре в Лондоне, который Корбетт столь удачно раскрыл десятью годами раньше.
Корбетт вначале говорил с ней осторожно, но вскоре уже отбросил робость и болтал, как ребенок. Он был зачарован этой странной, переменчивой красавицей: она игриво поддразнивала его — и через минуту уже вещала ему о былой славе Уэльса и о том, как разграбил эту землю его английский король.
Она не притворялась, будто не понимает цели его визита в Нит.
— Мой дядя, лорд Морган, — сказала она как-то раз, — жесток и груб, но он — суровый и честный человек. Он ненавидит короля Эдуарда и охотно бы поднял мятеж, если бы представилась возможность. Но, — добавила она мрачно, — цена поражения слишком велика. Однажды он уже восставал — и получил прощение. В следующий раз ему грозит участь принца Давида, брата Ллевеллина.
Корбетт оставил эти слова без ответа. Он боялся, как бы Мэв не затеяла ссору, открыто назвав его английским соглядатаем. Остерегался Корбетт и Моргана, который мог бы оскорбиться тем, что англичанин ухаживает за его племянницей. Но, к его удивлению, старый плут лишь смеялся и похлопывал его по плечу. Похоже, заключил Корбетт, Мэв — единственный человек, которого лорд Морган побаивается.
Иначе дело обстояло с Оуэном, начальником стражи. Он улыбался еще чаще, но при встрече с Корбеттом в его темных глазах сверкала лютая злоба, и даже Ранульф, уже привыкший к однообразию жизни в замке, предостерег своего господина, чтобы тот был начеку. Корбетт внял его совету. Однажды Мэв привела его во двор, где Оуэн муштровал воинов. Хьюго привык к конным фалангам английских рыцарей, к этому великолепию красок: ратники в кольчугах и броне, украшенной гербами, делали выпады и отражали их мечами, булавами и копьями с затупленными наконечниками, как того требовали правила турнира. Но здесь все было немного иначе, и когда Оуэн заметил Мэв с Корбеттом на лестнице башни, он выбрал одного из своих воинов и устроил с ним потешный бой, чтобы покрасоваться перед Мэв и устрашить англичанина.
Корбетт ощутил ревность, когда Мэв захлопала в ладоши и закричала от восторга, но и сам не мог не признать доблести валлийца и мысленно поклясться, что, если дело дойдет до драки, ему придется умертвить Оуэна первым же ударом, потому что этот человек — прирожденный воитель. Оуэн и его противник сражались, сидя верхом на крепких, проворных гарронах — послушные кони поворачивались и кружились, повинуясь наездникам, которые сжимали им бока коленями или бедрами. На обоих бойцах были легкие доспехи — кольчуги, штаны вареной кожи и сапоги, а головы защищали остроконечные шлемы с нащечными и носовыми пластинами. Каждый из них держал маленький круглый щит и — поскольку бой был потешным — меч с притуплённым острием, который тем не менее мог нанести серьезную рану. Всадники кружили и нападали друг на друга. Оуэн так искусно владел мечом, что вызывал у зрителей возгласы восхищения; он несся как вихрь и так ловко уклонялся от ударов, что казалось, будто он и его конь — единое существо. Время от времени Оуэн заставал противника врасплох и плашмя ударял беднягу по груди или животу.
Наконец, Оуэну наскучила эта забава, он поворотился и галопом поскакал прочь, но его противник, с мечом наготове, бросился в погоню, так что из-под копыт его коня взметнулась пыль. Оуэн развернул скакуна, чтобы встретить противника, но полный галоп, похоже, не удался ему. Корбетт усмехнулся про себя, решив, что Оуэн чересчур самоуверен и что противник может запросто сбить его. Всадники поравнялись, и Корбетт увидел, как Оуэн поднырнул под занесенный меч соперника, и в тот самый миг, когда тот совершал рывок вперед, Оуэн придержал своего коня, чуть не прижав его круп к земле, и обрушил собственный меч на затылок противника, так что тот без чувств рухнул наземь. Зрители издавали торжествующие крики, а Оуэн снял шлем и, подняв меч, поприветствовал раскрасневшуюся, взволнованную Мэв. Корбетта он смерил убийственным взглядом.
Корбетта ничего тут не тревожило, разве что страсть Мэв — всякий раз, как они выезжали куда-нибудь вдвоем, они много целовались, объятия делались все более пылкими, более требовательными. Корбетту хотелось овладеть девушкой, он втайне надеялся, что она позовет его в свою спальню. Однажды он даже обронил намек на это — но в ответ услышал едкое замечание, что она не собирается дарить свое девство проезжему англичанину. Корбетт подумал, что она боится его отъезда, а ведь он в Ните уже четвертую неделю! Эдуард наверняка с нетерпением дожидается его возвращения, а между тем его длительное пребывание здесь, похоже, накаляет обстановку в замке. Мэв явно желала его, но скрывала свои чувства под колкими насмешками. Морган попросту не обращал на него внимания, Оуэн следил за ним, как охотник за дичью, а Ранульф, смертельно скучавший, но теперь не на шутку напуганный открытой враждебностью Оуэна, умолял своего господина поскорее вернуться в Лондон.
Корбетт с тревогой спрашивал себя, позволит ли им Морган беспрепятственно уехать, и даже если да, то послушается ли повелений лорда Оуэн со своими людьми? Однако еще больше беспокоило Корбетта другое: как встретит его король, было уже ясно. Ему так мало удалось узнать в Ните, да и то, что он узнал, было не ново: Морган готов к мятежу, но нет никаких указаний на то, что он как-то сносится с французами или с изменником из Эдуардова совета. Разумеется, Корбетт продолжал задавать вопросы, где только мог, но наталкивался на непонимающие взгляды. Мэв отвечала тем же. Она помнила Тэлбота, помнила даже день, когда тот покинул Нитский замок навсегда.
— В тот день, — сказала она, — между Тэлботом и Оуэном произошла яростная ссора. Тэлбот требовал, чтобы ему разрешили уехать, потому что того требуют дела короля, а Оуэн не хотел отпускать его.
— Почему? — спросил Корбетт. — К чему было Оуэну удерживать его?
— Это мне неизвестно, — резко ответила Мэв. — Я только слышала, как Оуэн кричал, что Тэлбот побывал среди седел!
— Что за бессмыслица? Среди седел? При чем тут какие-то седла?
— Не знаю, — ответила Мэв. — Дядя закричал Оуэну, чтобы тот отпустил Тэлбота, однако перед этим разослал гонцов — предупредить разведчиков, что Тэлбот выезжает. Вскоре после его отъезда Морган отправил ему вдогонку Оуэна с отрядом всадников. — Мэв повела плечами. — Кому какое дело до этого Тэлбота? Он был английским шпионом. Здесь никто его не оплакивал.
Корбетту захотелось спросить ее — а его она не считает английским шпионом? И больше того, будет ли здесь кто-нибудь, в особенности она, оплакивать его гибель?
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Джону Баллиолу, королю Шотландии Божьей милостью и позволением Эдуарда Английского, казалось, будто сами стены Стерлингского замка сочатся и блестят потом под знойными лучами летнего солнца. Рои мух, плодившихся в навозных кучах на дворе, влетали в распахнутое окно и сновали над столом, где оставались крошки съестного и лужицы пролитого вина. Баллиол изнывал от жары в своих толстых, украшенных золотом облачениях — так жарко ему не было никогда в жизни. Он обливался потом, а из-под манжет его потрепанного золотого одеяния вытекала грязная струйка. Он старался не слушать трескотню епископов и шотландской знати, с отвращением глядя на стол с объедками мяса, перепачканными хлебными тарелками и огромными лужами красного бордо.