Корбетт припомнил, что он рассказал королю. Потом вздохнул, повернулся к Ранульфу и улыбнулся все еще до смерти напуганному юноше.

— Пойдем, Ранульф. Король приказал нам отдыхать. Что ж, будем отдыхать.

Больше недели Корбетт оставался в Вудстоке, участвуя во всех церковных обрядах и придворных празднествах, которых было в избытке, так как все веселились, радуясь приходу Пасхи и окончанию Страстной недели. Постепенно Ранульф освоился, и Корбетт, усмехаясь про себя, наблюдал, как тот вовсю заигрывает с придворными дамами. Откровенный напор Ранульфа, его страстная тяга к нежному полу вызывали у Корбетта одновременно изумление и брезгливость. Однако искушенные придворные дамы полагали иначе, и не одна из них побывала в постели Ранульфа, изо всех сил стараясь доставить удовольствие молодому человеку, который по закону уже несколько недель как должен был болтаться на виселице.

Шли дни. Корбетт чувствовал, что безумная круговерть придворной жизни действует на него благотворно и он уже меньше сожалеет об Элис, хотя приходившие из Лондона вести могли бы напугать кого угодно. И в самом городе, и в пригородах проходили облавы, много народу было арестовано. За скорым судом немедленно следовали казни в Смитфилде. Как бы ни хотел король казаться спокойным, его бесило то, что из-за мятежников, из-за тайных последователей мертвого, но все еще ненавистного де Монфора он был вынужден сидеть в Вудстоке.

А вот Корбетт с удовольствием пожил бы в Вудстоке подольше, выполняя необременительные поручения короля, однако Барнелл в одну минуту положил этому конец. Через десять дней после появления при вудстокском дворе Корбетт получил от него письмо и, вскрыв его дрожащими от волнения руками, узнал твердый почерк канцлера:

«Роберт Барнелл, епископ Батский и Уэльский, лорд-канцлер Англии, приветствует нашего доверенного чиновника Хью Корбетта. Присланное Вами донесение оказалось весьма ценным и помогло арестовать многих изменников в городе Лондоне. Таверна под названием „Митра“ на Сент-Марк-лейн была окружена солдатами, присланными королем. Всех, кто там находился, арестовали и доставили в Тауэр на допрос. Однако хозяйка таверны Элис атт Боуи бесследно исчезла. Тем не менее повезло немногим, и, доставленные в Тауэр, они были подвергнуты многодневным допросам касательно убийства Лоренса Дюкета. Почти все не выдержали пыток и испустили дух, но некий Питер, защитник Элис атт Боуи и бывший палач, в конце концов признался во всем. Выяснилось, что мятежники, или популисты, известные своей симпатией к покойному де Монфору, набирались и контролировались еще более опасной организацией, тайной сектой черной магии под названием „Пентаграмма“.

Они отвергли распятие Христа и провозгласили своим святым еретика Фиц-Осберта, чье учение посягает на власть короля и Церкви в нашей стране. Они исполняли сатанинские ритуалы на пустых кладбищах, но чаще всего в алтарной части заброшенной церкви в Саутварке. Возглавляла эту группу, судя по малодушному признанию Питера, женщина по имени Элис атт Боуи, хозяйка таверны „Митра“. В группу входили богатые купцы и даже кое-кто из городских властей. На одного из них, Ральфа Крепина, была возложена особая задача по сбору денег любыми возможными способами, чтобы „Пентаграмма“ и популисты могли добиться своей цели и убить короля, когда он будет ехать по Чипсайд-стрит на пути из Вудстока в Вестминстер.

Сразу после убийства короля они намеревались поднять мятеж. Рисунок, найденный Вами в Библии Беллета, показывает, что убийца должен был воспользоваться церковью Сент-Мэри-Ле-Боу, где также хранилось оружие. В этом ответ на загадку несчастного Сейвела. Мы нашли много оружия, спрятанного на кладбище церкви Сент-Мэри-Ле-Боу. Смерть Крепина и убийство Дюкета помешали планам мятежников, так как вмешались Вы и настолько испугали их, что они наняли убийц убрать Вас.

Стало известно, хоть я Вас ни в чем не виню, что Элис атт Боуи постаралась иными путями заставить Вас забыть о своем долге. К счастью, изменники ничего не достигли ни тем, ни другим способом. Тот преступник, что признал себя виновным, по имени Питер, ничего не сказал о месте пребывания Элис атт Боуи, таинственно исчезнувшей накануне ареста своих собратьев. Тем не менее он предоставил нам некоторые дотоле неизвестные имена, и по его показаниям было арестовано еще много людей. Одна из групп решила сопротивляться, забаррикадировавшись в доме рядом с Уолбруком. Королевские лучники подожгли дом и убили всех, кто пытался скрыться. Итак, Лондон очищен от мерзости и вновь верен нашему королю. Я же настоятельно требую, чтобы Вы вернулся сюда как можно скорее. Благослови Вас Бог. Писано в Вестминстере — июнь, 1284 год».

Корбетт вздохнул с облегчением. Элис удалось бежать. Требование Барнелла не вызвало у него протеста, ему и самому уже хотелось вернуться, и он немедленно приказал недовольному Ранульфу собираться.

Получив прощальную аудиенцию у короля, Корбетт в тот же день выехал на юг. Странно было вдруг оказаться в тишине на безлюдной дороге. И Корбетта вновь охватил страх, он до того испугался, что пришпорил лошадь, и, видя это, Ранульф перестал ворчать по поводу оставленных позади придворных роскошеств, прежде ему неведомых.

Спустя несколько дней они подъехали к Лондону, и Корбетт решил оставить Ранульфа с лошадьми в придорожной таверне, а сам нанял ялик, чтобы перебраться на другой берег реки в Вестминстер. На четвертый день после отъезда из Вудстока, около полудня, он шел по дворцу, всем своим существом ощущая опасность и убеждая себя в том, что после грозных событий так бывает всегда. Теперь предстоит выписывать приказы о задержаниях, рассылать письма, регистрировать приговоры, признательные показания, результаты очных ставок. Прибавится работы чиновникам, которым из документов передадутся страх, напряжение, боль. Корбетт старательно избегал взглядов тех из приятелей, которые могли бы вовлечь его в разговор. Он хотел немедленно видеть Барнелла и не желал отвлекаться на ненужную болтовню. К тому же он обратил внимание на то, что старшие чиновники смотрели на него как-то странно и, когда он оборачивался, сами прятали глаза.

Барнелл был у себя, однако велел Корбетту ждать, и прошло несколько часов, прежде чем канцлер послал за ним. В полном облачении Барнелл сидел за столом, заваленным кучей свернутых и расправленных пергаментов. Канцлер поднял голову, когда Корбетт вошел в комнату, и внимательно посмотрел на него из-под полуопущенных век, прежде чем махнул рукой на табурет и налил в кубок густого красного гасконского вина. Корбетт сел, отпил вина и стал ждать, что скажет Барнелл, который теперь не сводил глаз со своего кубка.

— Господин Хью, — сказал Барнелл, ставя кубок на стол, — вы хорошо поработали, очень хорошо. От гнезда изменников ничего не осталось, некоторые умерли под пытками, других повесили. Кое-кому придется потрясти мошной. Пожертвования, знаете ли. Гарантии будущего приличного поведения. О вашей роли в этом деле никогда не забудут. Кстати, — проговорил Барнелл, словно только что вспомнил, — а где господин Хьюберт Сигрейв? Не знаете?

— Сигрейв — изменник, и я казнил его. Он продавал сведения и получал за них большие деньги. Он заслужил смерть!

Канцлер как будто собирался что-то сказать, однако вместо этого стал перебирать на столе документы.

— Там еще была женщина, — медленно проговорил он. — Элис атт Боуи. Ее девичья фамилия Фиц-Осберт. Конный патруль взял ее на пути в Дувр и привез обратно в Лондон.

— И… — услышал себя Корбетт, будто говорил не он, таким холодным и резким был его голос.

— Что «и»? — переспросил Барнелл.

— Женщина! — воскликнул Корбетт. У него громко стучало сердце, словно копыта коня-тяжеловеса. — Женщина! Что сталось с ней?

— А! — отозвался Барнелл, не поднимая головы. — Ее не пытали. Она во всем созналась, а потом прокляла нас. Ее обвинили в измене, убийстве и колдовстве, и она предстала перед Судом королевской скамьи. Элис атт Боуи была признана виновной и сожжена на костре в Смитфилде!