Кен тоже предвкушал свидание с женой, о которой думал в последнее время непрерывно. Зигни хороша, она сделалась еще красивее, став матерью двоих детей. Она прелестна и невинна, как в тот далекий день, когда впервые переступила порог их дома и взволновала его сердце. Да что там взволновала — забрала себе его сердце.

Держа руль одной рукой, он положил другую на колено Зигни, потом рука его поползла вверх… Какая горячая кожа, какая нежная…

— О, Зиг, я не доеду…

Он свернул с шоссе, остановился на обочине.

— Ну иди сюда, — позвал Кен, притягивая Зигни к себе. — Смотри, какое большое заднее сиденье…

Она тихо засмеялась и потянулась к Кену. Она хотела его так же сильно, как он ее. Любовь в машине — почему бы нет? Они муж и жена, стосковавшиеся друг по другу.

Это была волшебная игра, в которую они играли столько, сколько хотели. Никто не тревожил их, и, лишь когда звезды высыпали на небо, Кен и Зигни отстранились друг от друга.

— Зиг, ты магнит, — шептал он. — Не знаю, что ты со мной делаешь. Я не думал, что это возможно, вот так… Я люблю тебя, Зиг.

Она молчала и смотрела на мерцающие яркие точки. Словно мелкие горошины или маковые позолоченные зернышки. Или нет, они цвета семечек кунжута! О, наконец-то я нашла сравнение, которое никак не могла отыскать! И в голове улеглось четверостишие, которое мучило Зигни весь полет до Окленда.

— Ты вдохновляешь меня, Кен, — прошептала она.

— А ты меня, — не остался в долгу он, имея в виду, однако, совершенно не то, что подразумевала Зиг.

— Ну что, поехали? — Зигни приподнялась, поправляя юбку. — Нам еще далеко…

Им действительно было далеко ехать, но Кен гнал по шоссе так быстро, что, казалось, они вот-вот взлетят к звездам.

В Вакавилле, едва переступив порог дома, Кен объявил:

— Жена, я хочу есть! Зверски.

Жена засмеялась и пошла в кухню.

Это были настоящие каникулы для обоих. Но они, как и все каникулы, закончились. Однажды утром Зигни попросила:

— Кен, проводи меня в аэропорт.

Он пристально посмотрел ей в глаза и спросил:

— Зиг, а я не могу тебя остановить? — Кен не отрываясь смотрел на жену, в его глазах стояли вопрос и печаль от заранее известного ответа.

— Нет, не можешь. У каждого человека в жизни свое послушание. У того, кому известно, что это такое.

— Зиг, ты действительно веришь, что в Эдинбурге наш сын станет здоровым и мы не напрасно живем так, как сейчас — ты в Европе, я а здесь?

— Не сомневаюсь ни одной секунды.

— Я провожу тебя.

Зигни улетела в Арвику. В последнее время она казалась себе похожей на перелетную птицу, которая совершает свои перелеты вне зависимости от сезонов, она носилась между двумя континентами, ничуть не заботясь о временах года.

Когда Кен прилетал в Европу, они ехали к детям и всякий раз поражались переменам, происходящим с Зигфридом. Питера они отдали в дорогой частный пансион неподалеку от клиники, а из Энн Сталлард получилась прекрасная гувернантка для детей.

Кен уже сам не понимал — какой из сыновей был болен от рождения. Все чаще его внимательный взгляд замирал на лице Зигни, прелестном, как и раньше: такая же белая кожа, ни единой морщинки, те же невероятные сверкающие глаза. Теперь ее волосы стали немного короче, но были все того же медового цвета. Фигура прежняя, однако прибавилось грации в движениях. Кажется, с годами она стала еще более уверенной и еще более независимой. В ее облике появилась невероятная сила, как будто ей открылось то, чего не знают другие о жизни, о мире, о самом себе.

А обо мне она тоже все знает? — с внутренним волнением спрашивал себя Кен. Чувствует ли она, что я… Да нет, я нисколько не слабее ее, одергивал себя Кен и старался думать о другом. Будь я слабаком, будь я всецело зависящим от жены, у меня не было бы… Нет-нет, об этом нельзя сейчас думать, Зигни способна читать мысли.

Да она просто молодец, восхищался Кен, мне никогда бы не суметь так распорядиться больным ребенком. Но это естественно, она мать, утешал он себя. И поэтому я уступил ей и позволил самой распорядиться судьбой мальчика. Да, я ей разрешил. И, если бы она не смогла, если бы у нее не получилось, я, конечно, занялся бы Зигфридом сам.

Наверное, Кен так бы и сделал, но печальный опыт с братом Ником, которого родители с рождения поместили в специальную клинику, не позволил ему мыслить шире известного варианта. А Зигни не отягощена печальным опытом. К тому же Кен знал, что его самого родили словно для замещения больного Ника. А жизнь невероятно прекрасна, и он благодарен родителям — и брату — за такой подарок. Да-да, и брату: если бы Ник не оказался болен, то на свете, возможно, не было бы здорового и счастливого Кена. Подобная мысль ужасала жизнерадостного Кена.

Да, жизнь была бы еще прекраснее, размышлял он, если бы нас с Зигни не разделяли моря, океаны, суша и если бы между нами не стояли эти безумные японские стихи.

Кен не спрашивал, сколько книг осталось перевести и издать Зигни. Более того, он не читал их: прежде жена пыталась цитировать переведенные строфы, а теперь почти не делала этого. Как-то раз Кен попытался шутливо оттащить ее от работы.

— Зиг, детка, я бы еще понял, если бы переводы были для тебя вроде дамского рукоделия. Или была бы ты девушкой без средств и переводами зарабатывала на жизнь.

— Но, Кен, для меня это как послушание для монахини.

— Дорогая, ты совсем не монахиня. — Он потянулся к ней, пытаясь положить руку на грудь, но Зигни не просто отстранилась, она в ярости оттолкнула его от себя. — Зиг, — обиженно забубнил Кен, — ведь ты завтра улетишь…

— А ты уедешь в экспедицию.

— Потому что у меня обязательства перед заказчиком.

— У меня тоже.

— Но ты сама себе заказчик.

— Нет, Кен. Мой заказчик Господь Бог.

Глава восьмая

Ясночувствующая

Пол Джексон, нью-йоркский издатель, позвонил Зигни в Арвику и попросил срочно приехать. По его голосу Зигни поняла, что дело действительно срочное, бросила все дела и полетела за океан. Предупредить Кена она не успела, но точно знала, что сейчас он в Вакавилле, по делам музея деда.

Очень хорошо, подумала Зигни, мы проведем несколько дней в моем любимом месте, а не в Миннеаполисе.

Лежа ночами без сна у себя в Арвике, или в гостинице в Стокгольме, куда часто приезжала по делам, или в Эдинбурге, в доме, арендованном для Энн и мальчиков, Зигни размышляла, какая удивительная у нее жизнь — она совершенно беспрепятственно перемещается в пространстве.

Наверное, то, с чем живешь в детстве, с тем будешь жить до конца дней. Ее родителям ничего не стоило сесть в машину, в поезд, в самолет и оказаться за многие тысячи километров от Арвики, которая скрывалась за первым же поворотом — маленькая точка на карте. Но, перемещаясь из страны в страну, из города в город, ты должен что-то в себе перевозить, не быть гремящим пустотой сосудом.

Издатель Пол Джексон, как всегда, принял Зигни радушно. Он с уважением и изумлением относился к этой шведке. Она напоминала ему золотоволосую Ундину из сказки. Он знал, что ее отец, профессор Рауд, знаменит как специалист по северному эпосу, и такая необыкновенная дочь наверняка родилась от его неуемной страсти к старинным сказаниям.

А когда Пол узнал, что покойная мать Зигни была арфисткой с мировым именем, то больше вопросов не возникло. Что и говорить, от брака выдающихся людей родятся особенные дети — природа не всегда позволяет себе отдыхать на отпрысках талантливых родителей. Джексон улыбнулся пришедшей в голову мысли.

Зигни Рауд ему рекомендовал коллега, он сказал, что есть юная шведка, прекрасная переводчица с японского, но при этом лицо у него было, как у кота, мечтавшего залезть в горшок со сметаной. Старик слыл ловеласом во все времена и видел в женщине именно то, что хотел увидеть, поэтому Пол без особого доверия отнесся к его оценке талантов Зигни. Но когда сам увидел девушку, он понял: в ней есть все — ум, утонченность, страсть и невероятная свобода, которую никакая сила не способна обуздать. Она казалась сгустком энергии, и эта энергия исходила от нее так же явно, как свет от солнца, ошибиться невозможно.