- В Эллориум пришло тридцать шесть маргов. Сильнейшим из них был, да и остается, Гелеодо Белинор, известный ныне, как Император Гелеодо I. За прошедшие двадцать веков, малый совет магов, состоявший когда-то исключительно из маргов, лишился половины своих членов. И если бы не принятое тысячу лет назад правило, позволяющее включить в совет достойнейшего из сильнейших, то теперь на него собиралось бы не больше пятнадцати человек. А правило это было принято по одной единственной причине. На тот момент в совете состояло три десятка маргов и вдруг, как гром среди ясного неба, совет раскололся. Причину раскола знают только марги, так что если хочешь, можешь поинтересоваться у своего знакомого, правда сомневаюсь, что он расскажет. Тогда дело чуть до войны не дошло, к счастью, вмешались Высшие, уладившие разногласия. Но из совета ушло десять маргов, не пожелавших оставаться на правах побежденных. Половина из них отправилась в скитания. Джергинт и Пилат занялись наукой, а трое бесследно исчезли. Вот, к примеру, покойный Брем Мерсер был одним из тех, кто ушел в скитания.

   - Пилат? А как он выглядел?

   - Не о том думаешь, десятник. Иди лучше умойся, да начнем тренировку, раз уж разбудил меня ни свет ни заря. - Оборвал мои размышления маг.

   Едва только подумал о том, что сейчас будет, все нутро скрутило от неприятного предчувствия. Но умываться все же пошел. Раз уж решил научиться магии, то придется переносить все издевательства стойко и с достоинством.

   Бочка с водой нашлась у нашей палатки и в отличие от сна, ее содержимое было кристально чистым и прохладным.

   Ополоснувшись, я почувствовал прилив сил, и хотел было пойти переодеться, но развернувшись, наткнулся, на колючий взгляд Брана. И не успев ничего ни сказать, ни сделать, рухнул на землю скрученный атакой мага.

   - Сопротивляйся. - Потребовал инструктор. Но как я не пытался ничего у меня не выходило.

   Минут через десять, а может и раньше, не знаю. Мне время проведенное под пыткой показалось вечностью. Маг отпустил мое обессиленное тело.

   - Нет, так не пойдет. - Сообщил он и на несколько минут скрылся в палатке.

   Вернулся Бран с моим "последним взглядом" в руке. И не дав даже задать вопрос, снова обрушил на меня удар.

   - Так, дай-ка вспомнить. - Пробормотал он, склонившись надо мной. - Ага. Вроде бы так.

   Я почувствовал, как кончик клинка загулял по коже, в районе солнечного сплетения. Боли не было, возможно потому, что у меня и так болела каждая клеточка. Но я знал, что на моем теле вырезаются какие-то символы.

   - Вот так. - Довольно улыбнувшись, прокомментировал маг, отстранившись от меня, любуясь своей работой. После чего снова отпустил мой обездвиженный организм.

   - Что за хрень? - Попытался воскликнуть я, переведя дыхание. В результате из моего горла вырвался малопонятный хрип.

   - Теперь мне не нужно будет постоянно поддерживать костоломку. - Пояснил Бран. - Я начертил несколько рун и как только порезы заживут, она активируется самостоятельно.

   Выяснить, что это значит, я не успел. Моя ускоренная регенерация, на этот раз, сыграла со мной злую шутку.

   Ощущение было такое, словно кто-то взялся сломать каждую косточку моего скелета и растянуть каждую связку. Тело выгнуло другой, руки сами по себе завернулись назад, пальцы растопырились, а ноги вообще свернулись в непонятную фигуру. Дыхание сперло, в глазах потемнело и боль, раскаленной иглой, пронзила мозг. А откуда-то издалека, громовыми раскатами, до меня докатился голос мага.

   - Сопротивляйся. Отринь боль и сосредоточься на борьбе.

   Как тут сосредоточишься, когда сознание раздираемое болью, разбилось на осколки, как брошенное наземь зеркало? Перед глазами бурая муть, а каждая косточка трещит, противясь воздействующей на нее силе.

   - Найди точку опоры и оттолкнись от нее. Взгляни в себя, очисти разум.

   Боль, чудовищная, огромная, как далекое светило заставляла все мысли течь лишь в одном направлении, неверном, как выяснилось. Я хотел, чтобы все прекратилось, и сосредоточился на этом желании.

   - Не жди, что все пройдет само собой. Пока ты совладаешь с силой, боль будет твоим единственным ощущением. Почувствуй ветер, ощути жар солнечных лучей. Сопротивляйся боли.

   Сколько продолжалось это издевательство, я не знал. Но в какой-то момент голос мага замолк, предоставив меня самому себе.

   Говорят, человек привыкает ко всему, даже к боли. Но видимо я какое-то исключение из правил. Багровое море застилало глаза и я, против воли, купался в океане мучений, все глубже и глубже погружаясь в пучину. Боль не проходила, не становилась тупей, она усиливалась. Росла все больше и больше, как сорняк на плодородной почве, мешая не то что сосредоточится, даже думать.

   На пятую или шестую вечность, проведенную в адских муках, пришли голоса. Знакомые и такие далекие, они просили бороться, угрожали, стараясь заставить меня сделать хоть что-то, чтобы избавиться от боли и сводили с ума.

   Потом пришли видения или сны, а может и галлюцинации. В них пыткам подвергали не только меня, но и моих жен, друзей, родителей и даже тех, с кем я встречался лишь однажды. Их жгли огнем, топили, им ломали пальцы, отрезали конечности, а иногда и просто, незамысловато избивали. И все палачи, чьи лица скрывались в глубоких капюшонах, под цельными шлемами или прятались в тени, требовали одного - чтобы я боролся. Вместо этого я бежал, прятался, отрекался и кричал, что не могу с ЭТИМ справиться. Но меня неизбежно ловили, находили и тащили в заполненные смердящей тьмой подвалы, где своего часа дожидались блестящие в свете факелов инструменты.

   Вот я снова пойман и Джергинт с Рамиром тащат меня к креслу. Ас Пилат помогает им усадить меня, пристегивает вначале ноги, а затем и руки. Но каким-то чудом мне удается вырвать руку из захвата графа и искореженные болью пальцы, в один миг чернеют, вытягиваются, награждая ярко красной вспышкой перед глазами. Ногти превращаются в стальные когти, и я наношу удар, вспарывая тестю горло. Отмахиваюсь от Джергинта, вскрывая, как консервный нож банку, его грудную клетку. И хватаю замешкавшегося доктора за голову. Пальцы сжимаются, когти впиваются в череп, лопающийся, секунду спустя, с противным чавкающим звуком.

   Ремни, удерживающие в кресле, рвутся так легко, словно это не кожа, а бумага. Я пытаюсь сбежать. Вверх, к солнцу, прочь из подвала. Но далеко мне не уйти, привыкшие к полумраку глаза различают лишь силуэт, на фоне дверного проема. Дзонг, поет тетива арбалета, и болт пробивает мне грудь.

   - Нет, хватит. - Кричу я. И раненым зверем бросаюсь на стрелявшего. Поздно, слишком поздно понимая, что фигура стрелка слишком тщедушна для взрослого мужчины. Когти уже пробили грудь, и рука сжала трепещущее сердце. Вместе с телом я вылетаю за дверь под лучи заходящего светила. Еще не видя, но уже догадываясь кого я только что убил.

   Труп удостаивается лишь одного взгляда, чтобы удостоверится. Бледные губы искривлены в отвратительном оскале, струйкой стекает кровь по подбородку, а прекрасные голубые глаза стекленеют, бессмысленно разглядывая небо.

   Бежать нет сил, ноги подкашиваются, в глазах рябит.

   - НЕТ. - Кричу я небесам и последним усилием выдергиваю застрявший болт.

   "Дождь. Теплый, летний дождь омывает истерзанное пустыней лицо. Я лежу на каменной площадке, вырубленной, кажется, на вершине скалы. Ужасно хочется пить, губы опухли и полопались, язык прилип к одеревеневшему небу.

   - Я рада, что ты жив, Хозяин. - Откуда-то сбоку доносится голос Ноктинеи.

   - Пить. - Прошу я, но звуки выдаваемые горлом совсем не походят на привычную речь и больше похожи на змеиное шипение.

   - Тебе нельзя пить. - В поле моего зрения появляется озабоченное лицо Ноктинеи. - Но ты должен бороться. Сосредоточься на чем-то другом.

   И тут я понимаю, что помимо жажды я испытываю дикую, не поддающуюся описанию боль.