Но он не смог. Ему не удалось остановить Лауру. Не удалось — и теперь он будет расплачиваться за это всю свою жизнь.

Страх за Кэти заставил его немедленно взять себя в руки. Лауры уже нет, а Кэти еще жива, и нуждается в нем. Следующие две недели, за исключением похорон, он не отходил от нее ни на шаг. Сидя у ее изголовья, он в какой-то момент почувствовал, что от его стойкости зависит ее здоровье. Если он перестанет бороться, и у нее не хватит сил. Только его воля и неусыпные заботы поддерживают в ней жизнь.

Наконец доктора сочли, что состояние Кэти не внушает опасений, и после бесконечных недель бдения у ее кровати Ник почувствовал себя сломленным. Как только отпала нужда быть сильным ради Кэти, он совершенно упал духом. Это случилось, когда он, лежа дома в кровати, внезапно осознал свое одиночество. Лаура никогда не вернется. Во всяком случае, в этой жизни.

Бежали месяцы, а горе не уходило. Он вернулся к работе, он платил по счетам, покупал продукты — делал все, что необходимо, превозмогая себя. И часто ловил себя на мысли, что, если б не Кэти, он не пошевелил бы и пальцем. Ради нее он должен держаться, должен быть сильным, чтобы вместе с ней преодолеть болезнь, пройти через мучительное выздоровление, повторные операции.

Но когда наступала ночь, на него наваливалась невыносимая тяжесть. Растратив силы в суете дня, ночью он был беззащитен перед одиночеством. Его душила тоска. И ярость. Она захлестывала его, перекрывая боль, и он проклинал глупость и эгоизм Лауры. Как она могла сотворить с ними такое?! Но потом, изнемогший от бессильных проклятий, он вновь ощущал рядом с собой холодную пустоту и проваливался в сон, вцепившись в ее подушку. Ему открылась тогда оборотная сторона любви: чем сильнее чувство, тем мучительнее боль.

Но с этим уже ничего не поделаешь. Это данность, которую надо изжить. Однако на будущее он обязан принять меры предосторожности и защитить себя.

Близкие ему люди придерживались иной точки зрения. Они пытались знакомить его с женщинами, полагая, что новая привязанность поможет ему забыться и облегчит его боль. Как-то даже лечащий врач Кэти заговорил с ним о «возвращении к нормальному жизненному ритму». И он потакал им в их стремлении помочь ему. Создавал видимость, что идет навстречу их желаниям. Ходил на свидания с женщинами, приглашал их на обед, водил на концерты или в театр. Но никто из его благоразумных друзей, считающих себя специалистами в сердечных делах, не подозревал, что он при этом испытывает. Они просто не понимали его.

Нет, в его жизни не должно быть больше никакой любви. Никаких головокружительных восторгов, никаких прыжков в неизвестность, если под этим подразумевать брак. Теперь он зрелый мужчина, а не тот неоперившийся юнец, каким был когда-то. Начиная с этого времени, он берет ситуацию под контроль и сам распоряжается своей судьбой. Любовь подняла его к блаженным высям, но она, же швырнула его в пучину отчаяния. Не нужно ему такое счастье, которое в любой миг готово обернуться горем.

Именно потому он так увлекся мыслью жениться на Грейс. Он видел ее образ не искаженным лишающими разума эмоциями, он был убежден, что ему и Кэти будет с ней хорошо и спокойно. Она обладала всем тем, чего не было в Лауре. Ей нравилось вести хозяйство, она обожала готовить, прибираться и вообще всячески ублажать тех, кто непосредственно входил в ее жизнь. И она — человек долга. А самое главное, вообразить ее на мотоцикле было бы верхом нелепости.

Конечно, им, по всей вероятности, никогда не испытать тех жгучих радостей физического слияния, которые он разделял с Лаурой, но он давно уже убедился, что сексуальная притягательность не может быть основой прочного, длительного брака. Несмотря на силу взаимного притяжения, от брака с Лаурой остались одни руины. Грейс может предложить нечто более важное: стабильность, уверенность в завтрашнем дне — и по крайней мере раз в неделю свежеприготовленное шоколадное печенье. Кэти отчаянно нуждается в ком-то, похожем на Грейс, и в ближайшее время он, отбросив все колебания, попросит ее выйти за него замуж.

Дорога к «Сосновой горе» огибала с севера деревеньку и тянулась сквозь лесистую долину, минуя несколько отдельно стоящих домов, к лыжной трассе, забирая все выше. Проезжая мимо коттеджа с вывеской «Воздушные шары Беркшира», установленной на лужайке перед домом, он снова вспомнил о Челсии Лаутон и об их малоприятной встрече в больнице. И тут же потянулся к таблеткам от изжоги на приборном щитке.

Скверно, что их знакомство закончилось стычкой. А, ведь она ему даже понравилась, пока не заговорила о своих воздушных шарах… свежим румянцем, ароматом весеннего дождя, исходящим от ее волос, даже тяжестью груди, которая ощущалась под необъятной дождевой накидкой, когда Челсия с размаху налетела на него в прихожей.

А ее глаза… Ему никогда прежде не приходилось видеть глаз такого оттенка, напоминающих серебристую гладь озера. Он едва удержался от того, чтобы не начать ее разглядывать. И когда они сидели в приемной, почувствовала ли она его внимание? Ощутила ли, как усиленно он старался сдержать свой интерес? По тому, как внимательно она на него смотрела, он догадался, что она это отлично поняла.

Возможно, ему не следовало так бурно реагировать, когда она заговорила о своем занятии. Простое «нет, спасибо» было бы более уместно. Но одна мысль, что Кэти может подняться в этой штуковине, лишила его всякого самообладания. Вежливый разговор на эту тему был уже невозможен. Его обычная сдержанность сменилась невыносимой резкостью. Однажды он уже чуть было не потерял свою дочь, и одного раза ему вполне достаточно. Он никогда не допустит, чтобы жизнь Кэти подвергалась риску.

И так ли уж маловероятна возможность несчастных случаев на этих тепловых аэростатах? Насколько он знает, они почти неуправляемы — летят туда, куда несет их ветер. Он почти уверен, что где-то встречал упоминания даже о смертельных исходах.

Нет, он определенно поступил совершенно правильно. Первое побуждение обычно самое верное. И когда он услышал, что Челсия собирается взять Кэти с собой на воздушном шаре, в нем буквально все восстало против этого немыслимого полета.

Теперь, однако, его задача усложняется. После того, как он дал понять этой женщине, что думает об этой ее затее, требование освободить помещение, которое она занимала последние шесть лет, будет воспринято как личная месть. Ник в досаде забарабанил пальцами с тщательно ухоженными ногтями по рулевому колесу и тяжело вздохнул. Кэти взглянула на него:

— Что случилось, папа? Ник резко себя одернул:

— Ничего, пичужка, ничего.

Однако в эту самую секунду, когда произнесенные им слова еще, казалось, звучали в воздухе, кое-что действительно случилось. На краю лужайки, у склона, поднимавшегося к «Сосновой горе», возникла Челсия Лаутон со своим проклятым воздушным шаром!

— Что это? О, папочка, ты только посмотри! — пролепетала Кэти, побледнев от волнения.

В восхищении от представшего их глазам грандиозного зрелища Ник невольно охнул. К рекламному щиту «Воздушные шары Беркшира» машина приближалась уже со скоростью улитки. Он не мог оторваться от гигантского сверкающего шара, отливающего всеми цветами радуги — красным, оранжевым, желтым, зеленым, синим, фиолетовым. Карнавальная пестрота цветных полос создавала ощущение праздника. Высотой с семи или восьмиэтажный дом, никак не меньше, купол плавно покачивался на фоне ясного утреннего неба.

Кэти в одно мгновение освободилась от своего ремня и, перебравшись на заднее сиденье, прижалась носом к стеклу. В рыжеволосой женщине, стоящей в центре корзины, — Боже милостивый, это действительно была самая обыкновенная корзина, сплетенная из прутьев, только очень большая, — Ник без труда признал медсестру из больницы. Она прилаживала какую-то штуку, из которой с громким шипением извергалось пламя, устремлявшееся в нейлоновую оболочку.

Челсия, стоя позади джипа, осматривала крепление прицепа. Он видел ее склоненную спину и стройные ноги в обтягивающих джинсах. Ник догадался — она знает, что он здесь, но нарочно не хочет обернуться. Рядом на приступке прицепа сидел темноволосый мужчина в очках. Он наклонился к Челсии, и Ник почувствовал внезапное раздражение. Тот посмотрел на машину Ника и, казалось, что-то заговорщицки зашептал Челсии на ухо.