– А у меня все наоборот, – сказала Оля. – Я думаю о себе. Каково мне будет рядом с ним? Не разлюблю ли я его, еще не успев толком полюбить?..

– Если так можно выразиться, я сейчас живу у разбитого корыта, – заговорил отец. – Но я ни о чем не жалею. Все женщины, которых я любил, подарили мне счастье, радость, в конце концов – романы! И я не виню их, пожалуй, и себя не осуждаю: я всегда хотел иметь семью, но есть что-то во мне более сильное, чем любовь к женщине… Это, по-видимому, моя работа. А женщины по природе своей более ревнивы, чем мужчины. Никто не захотел делить меня с моей работой. Ведь можно быть рядом с любимым человеком и вместе с тем очень далеко…

– Мне этого не понять.

– Поймешь, когда станешь совсем взрослой, – улыбнулся Вадим Федорович.

– Иногда я кажусь сама себе старухой, – вздохнула Оля.

Они сидели за столом, пили из белых кружек крепко заваренный чай. В вазочке – вишневое варенье, в коробке – привезенное Олей печенье. На стене мерно тикали часы в деревянном футляре. С увеличенной, в рамке под стеклом, фотографии над столом на них смотрел дед Вадима Федоровича – Андрей Иванович Абросимов. Густые брови сурово насуплены, широкая, раздвоенная книзу борода спускается на могучую грудь, небольшие глаза прищурены.

– Значит, ты сбежала от Глеба? – поставив кружку, спросил Вадим Федорович.

– Сбежала? – сдвинула она тонкие черные брови. – Выходит, я его боюсь? Это новость!

– Мне Глеб нравится, – осторожно заговорил Вадим Федорович. – Он человек дела, способный конструктор, по-видимому, однолюб, порядочный человек. Чего еще надо? А каким будет мужем – это уж от тебя, дорогая, зависит. Он тебя любит, значит, и считаться с тобой будет. И потом, ты не из тех, кого можно поработить…

– А может, мне нравится быть рабыней, – уронила Оля, уткнувшись в кружку с чаем. Губы ее тронула легкая улыбка.

Вадим Федорович пристально посмотрел на нее, но дочь так глаз и не подняла. Молча смотрела в кружку, длинные черные ресницы чуть изгибались кверху, губы вздрагивали от потаенной улыбки.

– Что ты все-таки имеешь в виду? – наконец спросил он.

– Твоя дочь стала женщиной…

– Этого ты могла бы мне и не говорить, – помолчав, ответил он.

– Ты же с детства приучил меня говорить правду, и только правду, – сказала Оля.

– Тогда к чему весь этот разговор? Немедленно выходи за Глеба замуж.

– Ты рассуждаешь точь-в-точь как он!

– А как ты, интересно, рассуждаешь?

– Время любить… – задумчиво произнесла Оля. – Как там в Библии? Андрей это место не раз цитировал. Всему свое время… Понимаешь, папа, будто кто-то властно постучался в мое сердце… Что-то необъяснимое накатилось на меня – Глеб показался мне сказочным принцем, подарком судьбы… Не слишком ли я красиво говорю?

– Я тебя слушаю.

– Такого еще со мной никогда не было… Самое удивительное, что дело даже не в Глебе. Он и мечтать не смел, что я сама позову его… Еще утром я не знала, что случится вечером… У него были такие глаза… Никто не задумывается, когда к нему придет время любить… Иной даже не замечает этого. Все происходит само собой. А я это, папа, почувствовала! Время любить само постучалось ко мне… И это было сильнее меня! Наверное, сильнее всего на свете… Ну почему я жизнь не воспринимаю, как моя подруга Ася Цветкова? Другие девочки? Зачем мне нужно все время копаться в себе? Это от тебя, отец! Я все раскладываю по полочкам, ночи не сплю – думаю. Почему я поступила так? Кто толкнул меня на это? Не подумай, что я жалею! Нет, дело в другом: я не понимаю, почему это случилось со мной! Конечно, рано или поздно это должно было произойти. Удивляет меня другое: что-то неподвластное мне, Оле Казаковой, накатилось на меня… Я даже сначала возненавидела Глеба, хотя он тут был ни при чем.

– Вот как! – вырвалось у Вадима Федоровича.

– Потом это прошло. Глеб теперь меня не раздражает, мне очень хорошо с ним, но какая-то великая тайна осталась со мной. И мне ее никак не разгадать, а это мучает меня, понимаешь?

– Время любить… – задумчиво повторил Вадим Федорович. – Может, этим все и сказано? И незачем тебе разгадывать какую-то тайну?

– Я боюсь себя, папа! – с горечью воскликнула Оля. – Господи, защити меня от самого себя! Так говорят испанцы. Допустим, я выйду замуж за Глеба, а потом нечто подобное вдруг снова накатит на меня. Я полюблю другого. А я не хотела бы сделать Глеба несчастным. Он и так уже был наказан… Перед самой свадьбой его девушка ушла к другому. Второго такого удара он не перенесет.

– Ты не уйдешь к другому, – заметил Вадим Федорович.

– Как сказать, – ответила она. – В девятнадцать лет мне казалось, что я знаю себя, могу быть твердой… А теперь я засомневалась в себе. Я никому об этом еще не говорила, даже Глебу, только тебе. Я не хочу принести несчастье близкому человеку.

– Что же ты хочешь от меня?

– Только ты один можешь дать мне дельный совет, – твердо произнесла дочь. – И даже не потому, что ты писатель. Просто ты лучше всех знаешь меня.

– Слушай, зимой тебе не приходили в голову эти мысли? – спросил Казаков.

– Зимой? – удивленно посмотрела она на отца. – Что ты имеешь в виду?

– Это весна, Оля, – серьезно сказал он. – Весна всколыхнула тебя, заставила бросить все и приехать сюда, кружит голову, мутит разум. И такое случается не только с тобой. Весна – это время любви.

– И с тобой такое было? – пытливо заглянула ему в глаза Оля.

– Думаю, что со всеми нормальными людьми, – улыбнулся Вадим Федорович. – Только одни сдерживают свои эмоции, подчиняют их своей воле, суровой необходимости, а другие совершают опрометчивые поступки… Я где-то вычитал, что весной больше совершается преступлений против личности, чем в любое другое время года. И время свадеб – это весна.

– Боже, в каждом из нас живет дикарь!

– Не впадай только во фрейдизм, – сказал он. – Можно любое варварство оправдать нашим диким происхождением. В Бостоне когда-то был такой случай: в течение нескольких недель двенадцать женщин погибли от руки убийцы. Когда наконец полиция напала на его след, это оказался вполне приличный человек, имеющий жену, дочь, которых он очень любил. И что самое удивительное, он и не подозревал, что в нем уживаются два разных человека – нормальный, любящий муж и садист-убийца. Его даже не судили, тщательно обследовав, отправили в дом умалишенных.

– Ну спасибо, папочка, ты меня утешил, – заметила Оля. – Разве можно такие жуткие истории на ночь глядя рассказывать?

Вадим Федорович поднялся из-за стола, подбросил в плиту поленьев, приоткрыл чугунную дверцу. Держа в руке полено, замер на корточках, глядя на огонь. Багровый отблеск упал на его лицо, углубил складки у губ, сетку морщин под глазами. Короткие волосы у него были темные, но сейчас, при дрожащем печном освещении, будто изморозь, блеснули серебристые нити. Оля молча смотрела на него. Как бы отец ни выглядел молодо, время свое берет. Он немного похудел, впрочем, это ему идет, фигура у него по прежнему спортивная, держится прямо, походка стремительная. Каждый день перед обедом ходит в лес на лыжах, по утрам делает зарядку. Чревоугодием не страдает, ест все, что ему подашь, да еще похваливает. Отец и сам умеет готовить, особенно хорошо у него получаются супы, уха, шашлыки на шампурах. Оля любила летом ездить с ним на рыбалку, где на озере они разбивали палатку и жили там по два-три дня. Это было прекрасное время. Но последние годы отец редко ездит на рыбалку, говорит, и без него много рыбаков развелось, приедешь на любое озеро, а там негде приткнуться. Он и на озеро привозил с собой пишущую машинку и, сидя на солнцепеке в шапочке с целлулоидным козырьком, стучал на ней. Оле нравилось удить, она даже как-то поймала большого леща, которого помог вытащить Андрей.

Кажется, все это было совсем недавно: детство, летние сборища родственников в Андреевке, рыбалка, забавы, дальние походы за грибами и ягодами… Отец всегда ей казался моложавым, сильным, энергичным, нынче она впервые обратила внимание, что он уже далеко не такой, каким был прежде. Что-то в согбенной его фигуре у плиты было старческое, и на шее под подбородком иногда появлялись дряблые складки. Будто чувствуя их, отец часто поглаживал пальцами кадык. Оля не могла себя представить старой, ей казалось, что старение людей происходит в каком-то другом измерении и уж ни в коем случае не коснется ее. Не думала она и о смерти, а если сталкивалась с тем, что кто-то из знакомых или родственников умирал, то ей тоже казалось, что это происходит в ином мире. Просто был человек и куда-то исчез. Даже странно как-то представить себе, что человек живет, что-то делает, переживает, любит, страдает, а придет время, и он исчезнет без следа… А жизнь будет продолжаться, светить солнце для других, будут люди нарождаться, любить, страдать… Оля обратила внимание, что в последних книгах отца герои много размышляют о смысле жизни, смерти, справедливости, добре и зле. Когда читала, все это глубоко ее волновало, но стоило захлопнуть книгу и поставить на полку, как все навеянные грустные мысли уходили прочь. Наверное, тем и прекрасна жизнь, что она не хочет считаться со смертью, не желает ничего общего иметь с ней. Редкий человек, услышав о смерти знакомого, подумает, что и его рано или поздно ждет такой же конец. А если и подумает, то мысленно отмахнется и постарается поскорее забыть.