Мы раздобыли стулья и приставили к их столу. Не скажу, что наше появление доставило радость инженерам. Но, будучи людьми интеллигентными, они, подавив справедливую досаду, стали проявлять знаки внимания и улыбаться. Первый и Второй Володи улыбались одновременно, Всеволод позже. Он хотел быть самостоятельным. Наверное, они были хорошими ребятами, но по вполне понятной причине я был настроен против них. Немного позже, когда обстановка прояснилась, все мое внимание сосредоточилось на Всеволоде, потому что он был здесь главным действующим лицом и изо всех сил старался понравиться Оле. Обоим Володям Оля тоже была не безразлична, но они, видно, во всем привыкли уступать пальму первенства Всеволоду.
Мы мирно сидели за столом и беседовали.
В с е в о л о д. Сейчас что, вот шесть лет назад отрезок пути от Пскова до Ленинграда был непроходимым… У меня тогда была «Победа». Я не хочу сказать, что «Победа» плохая машина, напротив… Вы знаете, новый «Москвич» я покупал с опаской. Очень уж хрупкий кузов… А вы на какой машине приехали?
Он посмотрел на меня, нутром водителя угадав во мне шофера.
Я. Ну и как новый «Москвич»?
В с е в о л о д. Пока не жалуюсь.
О л я. Вы, наверное, голодные?
В о л о д я В т о р о й. Вот в Таллине обслуживают, я вам скажу…
У т к и н. А вы в Торонто были?
В с е в о л о д. Где?
У т к и н. А я был.
В о л о д я П е р в ы й. В Польше тоже прекрасно обслуживают.
У т к и н. А вы в Торонто были?
В с е в о л о д (сухо). Нет.
У т к и н. А я был. Прекрасный город.
В о л о д я В т о р о й. Вы уже говорили…
У т к и н. Я там был два раза.
Оля как-то странно смотрит на меня. Глаза у нее задумчивые и немножко отчаянные.
Не прошло и месяца, как мы расстались, но мне показалось, что она стала взрослее и еще красивее… Я вижу, какие пламенные взгляды бросает на нее Всеволод.
— Не пейте, — сказала ему Оля.
Всеволод налил рюмку и заверил, что это последняя.
— Я пошутила, — сказала Оля. — Мне безразлично, сколько вы пьете… Только не ругайтесь, не деритесь и не пойте песен.
— Я когда выпью, лезу целоваться, — сказал Уткин. — Учтите.
— А вы? — спросила Оля Овчинникова.
Игорь поспешно поставил рюмку, которую уже было поднес ко рту, и поднял глаза на Олю.
— Я громко храплю по ночам, — сказал он.
— Вы бы послушали, как храпит Сева…
Всеволод бросил на Володю Первого, который произнес эти слова, уничтожающий взгляд, и тот замолчал. Володя Второй — он в этот момент разрезал ножом семгу и ничего не видел — подхватил:
— Мы в него ночью тяжелыми предметами бросаем…
— Расскажи лучше, как ты креветками объелся… — перебил его Всеволод.
Оля смотрела на меня все тем же странным взглядом. Всеволод вдруг помрачнел.
Оля достала из сумки ручку и что-то нацарапала на бумажной салфетке. Положив свое послание на хлеб и прикрыв сверху сыром, она попросила Всеволода передать мне этот конспиративный бутерброд. Тот молча передал. Оля с улыбкой взглянула на него и сказала.
— Вы, Сева, не расстраивайтесь по пустякам… Не один вы на свете храпите. Игорь ведь не переживает?
— Это очень удобно — громко храпеть, — сказал Игорь. — В доме отдыха дают отдельную комнату… Не так ли, Сева?
— Я в дома отдыха не езжу, — мрачно ответил Сева.
В записке, которую я незаметно прочитал, было написано: «Андрей, милый, давай от них убежим!»
Когда за столом начали спорить о кинофильме «Война и мир», мы поднялись и ушли. Всеволод встрепенулся, посмотрел нам вслед и сказал:
— Сейчас кофе принесут…
— Нет, ты мне скажи, — говорил Уткин, — почему тебе Пьер Безухов не нравится?..
Мы молча идем по сумрачной улице. Сквозь листву виднеется бревенчатая крепостная стена. Оля держит меня за руку. Она идет быстро, почти бежит. Я тоже прибавляю шаг. А вокруг нас ворочается, колышется теплая ночь. Огромные деревья облиты лунным светом. Кажется, подуй ветер — и над селом поплывет серебристый звон. Это листья будут звенеть. Большие молчаливые автобусы стоят в переулках, как корабли в гавани. В кабине одного из них сидят парень и девушка. Доносится негромкая музыка.
Могучие деревья расступились, и мы увидели белый шпиль часовни. Луна заглянула в черный проем звонницы и высеребрила медный край колокола.
— Пойдем вниз, к речке, — сказала Оля. — Там пещеры… Один монах прожил в пещере тридцать лет и стал святым.
— Я думал — пещерным медведем.
Мы стали спускаться по узкой тропинке. Влажные кусты стегали по ногам. Оля уверенно вела меня в темень. Где-то далеко внизу шумел ручей.
Оля поскользнулась, я взял ее за руку. Она крепко сжала мои пальцы.
— В монастыре я видела молодого монаха, — сказала она. — Высокий, со светлой бородой и в рясе. Он поставил на землю ведра и стал смотреть на меня… У него были странные глаза… Я даже испугалась!
— Сам себя наказал, а теперь с ума сходит…
— Мне очень нравится этот чудный монастырь… От всего веет далекой стариной… Но стать монашкой? В наше время?
— Ты не станешь монашкой… — сказал я.
Оля остановилась и посмотрела на меня. В просвете деревьев показалась луна. В Олиных глазах — лунный блеск.
— Андрей, они славные ребята… Я давно мечтала побывать в Печорах, а тут такой случай…
— Твой Всеволод — пижон, а оба Володи — дураки…
— Мне нравишься ты, Андрей!
— Может быть, насчет Володей я переборщил… — смягчился я. — А Сева — точно пижон.
— Я рада, что ты здесь.
Я обнял ее и поцеловал. Над головой недовольно каркнула ворона. Оля отстранилась, лунный блеск погас в ее глазах.
Я нагнулся и, нащупав камень, запустил в проклятую ворону.
— Я тебе покажу пещеры, — сказала Оля и потянула меня за руку вниз.
Мы стояли на берегу и смотрели на пещеры, вернее на гору — впотьмах пещер не было видно. По звездному небу плыла луна, ветер шевелил кусты на горе, за спиной плескалась речка. И вдруг в этой полуночной тишине раздался гулкий удар колокола. Непривычный торжественный звук раскатился над лесом, отозвался эхом и затерялся где-то в сводах монашеских пещер.
Оля взглянула в ту сторону, где ударили в колокол, и сказала:
— Ну пожалуйста, еще раз?
Но колокол молчал.
— Что это, Андрей? — прошептала она, схватив меня за руку.
На горе вспыхнул огонь, осветив кусты и камни, и погас.
— Это твой монах потихоньку закурил в пещере, — сказал я.
— Бедный монах, — вздохнула она. — Если бы ты видел его глаза…
Мы побрели по дороге к шумевшему впереди лесу.
Призрачный лунный свет высеребрил стволы. Мы бродили по лунным дорожкам, петляющим в лунных дебрях, любовались лунным летним озером, над которым неподвижными пластами стоял туман.
Ее волосы пахли ландышем и сосновой хвоей. И этот запах вдруг напомнил то время, когда я был мальчишкой и мечтал о женщине, которую буду любить. Эта женщина была придумана из книг. Она была изящна, нежна и бесплотна. Я не мог себе представить, что женщина моей мечты делает все то, что делают смертные. В своих детских грезах я видел ее в неприступных замках, на океанских кораблях, знатной пленницей в пещере у разбойников, но я никогда не видел ее за обеденным столом что-либо жующей. Женщина моей мечты витала в облаках и питалась воздухом. Я не мог допустить мысли, что на ее божественной руке остались желтоватые пятнышки после прививки оспы.
У меня на языке вертелись нежные, ласковые слова, которые я еще никогда не произносил вслух. Я хотел, чтобы Оля их услышала. Но не смог перебороть себя. Мне казалось, что эти слова, как только будут произнесены, потеряют всю свою прелесть. И поэтому я молча все крепче прижимал ее к себе, целовал и вздыхал от огорчения, что так, наверное, никогда и не произнесу эти хорошие слова… Я и раньше знал, что люблю Олю, но когда Бобка сказал, что она рано утром уехала, у меня было такое чувство, какое возникает у человека, лишенного всего: неба, земли и даже воздуха. Куда бы она ни уехала, я все равно пустился бы вслед за ней. Когда-то мне казалось, что я люблю Марину, но вот такого ощущения, как сейчас, я не испытывал. Я бы мог ей отдать руку, глаз, сердце! Если бы не три, а тридцать три инженера захотели ее отнять, я бы им не уступил…