— Чего же ты не отказался? — спросил я.

Венька взглянул на меня, снисходительно усмехнулся, — дескать, какой ты быстрый, не так-то просто на парткоме отказаться, — и спросил:

— Долго продлится эта… посевная кампания?

Я ему ответил, что недели две, а может быть, и месяц. Венька совсем расстроился.

— Сколько напрасно выброшенного времени, — сказал он.

— Человек, который построил дом, посадил березовую рощу или вспахал целину и снял урожай, — может умереть с чистой совестью, он уже что-то после себя оставил.

— Андрей Ястребов, — сказал Венька. — Ты сочинил стихотворение в прозе… Пошли в «Известия», используют в сельскохозяйственной подборке как шапку…

— Циник, — буркнул я.

— Ты поосторожнее, — сказал Венька. — Между прочим, я назначен старшим вашей группы.

— Прошу прощенья, начальник, — сказал я.

Я все-таки опоздал. Марина сидела на той самой скамейке, где я ее не раз дожидался. Один журнал лежал у нее на коленях, другой она держала в руках. Марина неравнодушна к иллюстрированным журналам. Покупает все без разбору.

Солнце остановилось над Крепостным валом. Блестели лужи. Днем прошел дождь. Самая большая лужа была у автобусной остановки. И как в тот день, когда я повстречал здесь большеглазую девчонку в лыжном костюме, люди, выбираясь из автобуса, попадали прямо в лужу. Ни шоферы, ни пассажиры, ни председатель горсовета (он, правда, мог и не знать про эту лужу, так как ездит на персональном ЗИМе) — никто не мог догадаться перенести остановку на пять метров дальше. Там было сухо. Настроение у меня было приподнятое, и я, спрыгнув с автобуса, решил услужить человечеству. Взвалив на плечо серебристую трубу, закрепленную на чугунном автомобильном диске, я потащил ее на новое место. На трубе был щиток, обозначавший автобусную остановку.

Раздался знакомый внушительный свисток. Я остановился. Ко мне, поддерживая кобуру, трусил маленький краснощекий милиционер. Откуда он взялся? Кое-кто из прохожих остановился. Марина подняла голову от журнала и увидела меня. Лицо ее стало изумленным. Я помахал ей рукой и улыбнулся.

— Силу девать некуда? — спросил милиционер, зачем-то открывая коричневую полевую сумку.

Я стал ему объяснять, что решил сделать доброе дело. Ведь это не порядок, когда люди прыгают из автобуса в лужу?

Милиционер между тем достал из сумки книжечку, полистал ее и оторвал страничку. Задумчиво взглянул на меня и оторвал вторую.

— Рубль, — коротко сказал он.

Мне не жалко было рубля, но захотелось убедить блюстителя порядка. Пока я доказывал, он со скучающим видом смотрел мимо меня. Белые бумажки трепетали в его руке. Закончив свою прочувствованную речь, я повернулся, чтобы уйти, но милиционер остановил меня.

— Платить будете? Или в отделение пройдем? — спросил он.

Я протянул рубль, а когда он, вручив надорванные посредине квитанции, хотел уйти, хлопнул его по плечу. Милиционер так и присел. Глаза у него в первый раз стали удивленными.

— Молодец, старший сержант, скоро майором будешь, — сказал я.

— Никак выпивши? — спросил милиционер.

— Чего с ним разговаривать? — сказала какая-то решительная женщина, наблюдавшая за этой сценой. — За шкирку — и в милицию… Будет знать, как…

— Что как? — полюбопытствовал я.

— Глазищами-то так и сверкает, — сказала женщина и демонстративно отвернулась.

— Что он сделал? — спросил мужчина в белой кепке.

— За такси не заплатил, — ответила решительная женщина, которой не понравились мои глаза.

Милиционер, свято выполнив свой долг, не спеша удалился. Разговоры прохожих ему давно прискучили. Проходя мимо трубы, которую я метра на три успел оттащить, он остановился, сунул руку в карман и снова достал маленький блестящий свисток. Но так как я был рядом, свистеть не стал.

— Нужно поставить на место, — сказал он, не глядя на меня.

— А как же рубль? — спросил я.

— Я ведь выдал квитанции.

— Два раза за одно и то же не наказывают, — сказал я. — Надо, младший сержант, читать устав.

Милиционер немного подумал и сам обхватил руками железную трубу. Но поднять ее оказалось ему не под силу.

— Помоги же! — наконец человеческим голосом попросил он.

— Гони назад рубль, — сказал я.

— А пять суток получить не хочешь?

— Тащи сам… А вообще, оставь лучше на месте.

— Давай не учи… — пробурчал милиционер и, повалив на себя трубу, покатил диск по асфальту на прежнее место. В лужу.

Это был молоденький милиционер. Еще не опытный. Другой бы так с нарушителем не разговаривал. Для ревностного блюстителя порядка автобусная остановка — закон. Может быть, это граница его участка. А я мало того, что нарушил эту границу, так еще передвинул ее, и, возможно, не в ту сторону.

Марина сидела на скамейке строгая и осуждающе смотрела на меня.

— Андрей, когда ты станешь серьезным? — спросила она.

— И ты против меня? — сказал я.

— Я взяла билеты в кино.

— У меня идея — давай возьмем лодку и поплывем по течению… Где-нибудь ведь кончается Широкая?

— До начала семь минут, — сказала Марина.

У кинотеатра мы столкнулись с Венькой. Все билеты были проданы, и он охотился за лишним.

— Какая досада, — сказал он. — Перед самым носом кончились!

Венька с любопытством рассматривал Марину. Он даже забыл про билет. А тут как раз пожилой мужчина продал лишний билет. Венька бросился к нему, но было уже поздно: билет перекочевал к худенькой девушке в очках.

— И тут прошляпил! — сказал Тихомиров.

Я познакомил его с Мариной. Венька стал что-то говорить, но Марина, едва взглянув на него, повернулась ко мне:

— Мы опаздываем.

Венька проводил нас до самых дверей, и видно было, как ему хотелось пройти в зал вместе с нами, но толстая контролерша выросла на его пути.

— Не отчаивайся, — сказал я. — Вечером в общих чертах расскажу…

Фильм был про войну и любовь. И заканчивался он, в отличие от большинства кинокартин, трагически. Она попала в плен, и ее повесили, а он погиб в последний день войны. У Марины грустное лицо и покрасневшие глаза.

Еще сумерки прятались за Крепостным валом и заходящее солнце, рассеченное узкими черно-синими тучами, красноватым отблеском озаряло крыши домов, но на небе, тронутом легкими барашками облаков, уже ярко сияла полная луна. На площади зажглись фонари, и свет их в этот час был бледным и невыразительным. Нас обогнал высокий человек в побелевшем на сгибах брезентовом плаще. На плече, дулом вниз, охотничье ружье, в руке позвякивал поводок. Пятнистый сеттер бежал далеко впереди. Охотник звучно протопал в подвернутых болотных сапогах и свернул за угол. Я позавидовал ему. Человек провел день за городом. Видел, как взошло солнце, дышал лесным ветром, бродил по желтой прошлогодней траве, слышал пение птиц, трогал руками березу. Может быть, и зайца встретил. Правда, добычи я у него не заметил.

Я сказал, что завтра утром уезжаю на полмесяца в деревню.

— Жаль, — сказала Марина. — Мама наконец собралась в Москву.

Ничего не поделаешь. Мою поездку отложить нельзя. Что ж, Анне Аркадьевне будет приятно узнать об этом.

Марина спросила, далеко ли я уезжаю и смогу ли хоть изредка наведываться в город. Я ответил, что вряд ли.

— Нам с тобой везет, — вздохнула Марина.

Мы молча шли рядом. Мрачное настроение, навеянное фильмом, проходило. Я представил, как мы сейчас придем к ней домой и она убежит в маленькую кухню, чтобы поставить на плиту кофейник. Я включу приемник, сяду на широкую тахту, поверх которой пушистый плед, и буду ждать ее. Мы немного потанцуем, если я поймаю хорошую музыку. Но когда мы остаемся вдвоем, мне не хочется танцевать и пить кофе. Когда мы остаемся вдвоем, я себя чувствую счастливым человеком. Мне еще ни с кем не было так хорошо, как с Мариной. А когда она, встав у затемненного длинной шторой окна, начинает снимать платье и я слышу, как трещат крючки, щелкают резинки, шуршат капроновые чулки, мне трудно усидеть на месте.