— И парная есть? — спросил Тихомиров.

— Первый класс, — сказал комендант. — Заходите ко мне — дам березовый веничек.

Комендант ушел. Что-то уж очень ласковый… Веничек, говорит, дам. Березовый. Вот что значит инженер! Комендант из кадровых военных и любит чистоту и порядок. Заставляет заправлять койки как в армии. А когда приходит в общежитие кто-нибудь из профсоюзного начальства, он становится «во фрунт» и начинает рубить: «есть, так точно, слушаюсь!..»

Вениамин аккуратно разложил свои пожитки: одно в тумбочку, другое в шкаф. Приготовил чистое белье, мочалку, мыло. Завернул в газеты и положил в коричневый кожаный портфель. Все это он делал с удовольствием, по-хозяйски.

— Это ваш инструмент? — спросил он, кивнув на гитару.

Я ответил, что эта гитара Сашки Шурупа.

Вениамин ушел в баню, я из окна показал ее. Березовый веничек он все-таки захватил у коменданта, не забыл.

Вернулся Тихомиров через час, довольный, раскрасневшийся. От побывавшего в деле веника приятно пахло горячей парной и разомлевшим березовым листом. Вениамин извлек из портфеля бутылку сухого вина, нарезанную любительскую колбасу, батон.

— По случаю моего прибытия в этот древний город и нашего знакомства, — сказал он, приглашая меня к столу.

Повод был солидный, и, достав из Сашкиной тумбочки банку трески в масле, я присоединился к нашему новому жильцу.

Через полчаса мы стали говорить друг другу «ты». Вениамин мне определенно нравился. Он здорово разбирался в футболе, знал по имени всех знаменитых игроков мира. Родом Венька из Сызрани. Там у него родители: мать учительница, отец хирург. Венька хотел тоже пойти по медицинской линии, но отец отговорил. Профессия инженера-тепловозника Веньке очень нравится. И он стал расспрашивать меня про завод: сколько цехов, какая техника, когда начнем ремонтировать тепловозы, каковы производственные мощности?

Обычно меня трудно раскачать, но тут я разговорился. Рассказал о заводе, о нашей бригаде. Пока мы ремонтируем вагоны и паровозы, но к концу года начнем перестраиваться: первый тепловоз придет на капитальный ремонт ровно через год.

Мы не заметили, как стало смеркаться. Мимо дома прошли девушки в плащах-болоньях. Наверное, на танцплощадку.

— А этот… Шуруп, что за парень? — спросил Венька.

— Артист, — сказал я. — Потрясающий парень… Тысяча достоинств и всего три недостатка: храпит по ночам, обжора и любит вопросы задавать…

— Храпит? — спросил Венька.

— Есть одно верное средство, я тебя потом научу.

— Сходим куда-нибудь, проветримся? — предложил Венька.

Мы вышли на улицу. Дождь кончился. Влажный ветер ударил в лицо. Пахнуло талым овражным снегом и навозом, который вывозят на поля. В доме через дорогу молодая женщина, стоя на подоконнике, мыла окна. Черная юбка спереди подоткнута, белая косынка сползла на затылок. Женщина водит мыльной тряпкой по стеклу. Толстые белые икры забрызганы грязной водой. Невесть откуда взявшийся одинокий солнечный луч заигрывает с ней.

Венька засмотрелся на женщину, даже шаги замедлил.

— Какая фигура! — сказал он. — Как будто с полотна Рафаэля…

— Уж скорее Рубенса, — заметил я.

— Есть тут у вас клуб или что-то в этом роде?

— Я тебя познакомлю…

— С красивой женщиной? — ухмыльнулся Венька.

— …с моими приятелями…

— А с приятельницами?

Венька с интересом оглядывался на встречных женщин. Рядом со мной шагал уверенный в себе парень, который собирался завоевать этот древний, незнакомый город. Он шагал как победитель и на встречных женщин и девушек смотрел как на своих пленниц.

Я немного завидовал ему: вечные студенческие хлопоты, лекции, экзамены — все это позади. Он был в том счастливом состоянии, когда институт за плечами, диплом в кармане, значок на груди, а производство — незнакомая крепость, которую придется брать приступом, но уже заранее знаешь, что эта крепость обречена.

— Мне нравится ваш город, — сказал Венька.

— Что? — спросил я.

Я думал о себе. Я старше Веньки на три года. Университет еще не закончил. И жизнь моя сложилась совсем не так, как у Вениамина Тихомирова. А ведь если бы я не встретил на своем пути этого удивительного бородача, все бы могло быть иначе…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В отличие от моих сверстников, я, наверное, половину своей сознательной жизни провел на колесах. Дело в том, что мой отец выбрал очень беспокойную профессию: он начальник мостопоезда. Строит мосты и новые железные дороги. Случалось, мы по два-три года жили в большом городе, а потом наш мостопоезд забирался в такую глушь, где и нога-то человеческая не ступала.

Мой бывший дом — это локомотив, рельсоукладчик, пять платформ, несколько товарных и пассажирских вагонов.

Выложат строители рельсы на десятки километров, построят небольшую станцию или путевой разъезд, и по этим рельсам дальше…

Где сейчас мои старики? Последнее письмо пришло из-за Байкала. Есть такая станция Олений Рог. На карте ее нет. Да и станции еще нет. Тайга, озера, медведи и маленькая строительная площадка.

Мать каждый год собирается начать оседлый образ жизни. Ее тянет сюда, в город, где я родился. Но, услышав призывный паровозный гудок, она безропотно увязывает узлы и вместе с отцом на месяцы поселяется в «семейном» купе пассажирского вагона.

Я вырос на мостопоезде, учился в школах разных городов и сёл. Отец очень хотел, чтобы я стал железнодорожником. Мой младший брат пошел по стопам отца: закончил железнодорожный техникум и сейчас водит тяжелые грузовые составы по степям Казахстана. Он помощник машиниста тепловоза. Давно я не видел своего младшего братишку.

А я — так уж получилось — сошел с мостопоезда на одной из остановок.

Это было летом. Наш мостопоезд медленно продирался сквозь вырубленную в глухой тайге просеку. Мы тянули узкоколейный путь к новому леспромхозу. Я только что закончил девять классов и, как всегда, работал в бригаде. Такая доля мне выпала с седьмого класса. Я был рослым мальчишкой и ворочал шпалы и рельсы наравне со взрослыми. Это была хорошая закалка и потом здорово пригодилась мне в армии.

Вечером над нами низко пролетел вертолет. В этих краях вертолеты — не редкость. Но этот замер в воздухе неподалеку от нас и стал снижаться. Вот он затерялся меж пышных кедровых вершин, лишь доносился стрекот моторов. А потом и мотор умолк.

Часа через полтора вертолет снова поднялся и улетел в сторону заката. Машина, облитая желтым блеском, с огромным серебристым диском, казалось, уходила по тайге, по макушкам кедров и сосен.

Я люблю тайгу и не боюсь заблудиться в ней. Я в большом городе хуже ориентируюсь, чем в дремучем лесу. После работы, не дожидаясь ужина, я отправился в ту сторону, где приземлялся вертолет.

Когда из-за толстых кедровых стволов в сумраке забелела выгоревшая на солнце палатка, я почувствовал волнение и, стараясь не выдать себя, стал подбираться ближе. Напротив палатки негромко потрескивал костер. У огня сидел человек и что-то быстро записывал карандашом в блокнот. Иногда он поднимал голову и долго, не щурясь, смотрел на горящие сучья. Глаза у человека большие, синие. Он в задумчивости сверлил карандашом подстриженную русую бородку.

Из палатки доносился храп, на широком пне в ряд выстроилось несколько пар кирзовых сапог, портянки были развешаны на сучьях. Люди поужинали и завалились спать, кроме этого бородача в зеленой брезентовой куртке с капюшоном.

Сидеть, как дикарь, за деревом надоело, я негромко кашлянул и вышел к свету, отбрасываемому костром. Бородач поднял голову и с минуту смотрел, как мне показалось, сквозь меня, потом улыбнулся. Я заметил, что у него верхние зубы неровные, но улыбка все равно была приятной.

— Сосед? — спросил он.

Я кивнул.

— Как и мы, грешные, землепроходцы?

Я снова кивнул. В то время я был робок с незнакомыми людьми. Месяцами видишь одни и те же лица. Мне нужно было сначала привыкнуть.