— Смотришь, что сделал со мной, и радуешься? — с трудом поднимаясь с пола, я посмотрел на него, и, впрочем как и всегда, увидел самого себя. Он это любил. — Обрек меня на страдания, одиночество. Тебе мало?

— Сам виноват, Гриша. Я доверял тебе. А ты… Что же делаешь ты? О твоих гуляньях все говорят. Разнузданность и пьянство. Привлекаешь слишком много внимание. Ко мне в-первую очередь. По твоей милости все кому не лень поливают грязью меня… то есть тебя. Я всегда путаю нас.

— Что еще остается человеку, когда его лишают всего? И прекрати уже это. Я словно смотрю в зеркало и разговариваю сам с собой.

— Я позаимствовал твою жизнь. На время. А ты сам же портишь свою репутацию. Теперь постоянно слежка за мной, за домом, — он продолжал говорить, одновременно преображаясь. Теперь я уже смотрел не на себя, Григория Распутина, а на его обычный облик — Дьявола. Особенно эти темные очки, скрывавшие глаза, словно он прятал свои звериные очи. — Ты убиваешь себя своим поведением. Ты гадишь, а я решаю проблемы. У меня и без тебя голова болит более важными делами. Я всегда незаметен, а ты… Если недоволен своим сегодняшним положением, то винить должен только себя. Разгул, грязь, буйство и кутеж. Тебя было просто необходимо изолировать от общества. Ты опасен.

— И это говорит Дьявол. Долго же тебя не было…

— И все же я вернулся. Боялся что сдохнешь здесь, не так ли? Боишься смерти? А ведь действительно так и остался бы здесь, если бы … Я ведь тоже был на краю гибели. Опасные нынче времена.

— И Дьявол смертен, получается?

— Ты все о своем. Как же трудно с вами. Что вы зациклились-то на этом. Бог и Дьявол. Вспомни кем ты был. Кем вы все является. Верующими во что? Тысячу лет назад, в 10 веке, на Руси было принято христианство, но язычество так и не покинуло страну. Языческие боги, от которых князья силой заставляли отказаться народ, продолжают незримо жить. Языческий восторг перед природой, ее обожествление остались в людских душах. Тысячу лет целые края жили, соединяя язычество и православие. Вам лишь надеется и верить в… неважно какие, но главное высшие силы. Вы не полагаетесь на себя. Ваш разум примитивен. Мне просто жалко вас всех. И сейчас слабая церковь не может, да и никогда не могла, помочь монархии в случае катастрофы. Люди, стоявшие на распутье, все чаще шли со своими проблемами в революционные кружки. Во что верите вы сейчас?

— В то что вижу перед собой — Антихриста.

— Что ты можешь знать об этом. Ничего. Я был там, почти две тысячи лет назад… Неважно.

— Ты искушаешь души человеческие, собирая урожай. Ты ведешь мир к концу…

— Смотрю, ты тронулся окончательно в этих стенах. Пока я был в Покровском на меня напала какая-то сумасшедшая из Царицыно. Хиония Гусева вроде. Впрочем не это важно. Тебе ведь знакомы подобные предметы? Еще помнишь своего кота?

Он протянул мне коробочку, в которой находился серебристый небольшой предмет. Я сразу узнал в нем схожесть с моим… Да, когда-то у меня был подобный предмет в форме кота. Мой дар. Он отнял и его.

— Это сверчок. Очень мощный предмет. Мне удалось узнать у этой женщины откуда он взялся у нее. Как она сказала, некий офицер в мундире передал ей шкатулку. Настоятельно требовал ее взять эту шкатулку себе. В ней-то и был этот маленький сверчок, который вел этого человека. Выполнив его просьбу, она забрала сверчка, а этот офицер тут же застрелился, прямо при ней.

— Не понимаю я, что…

— Сверчком не всякий может управлять. Только тот, у кого сильная воля может сдержать его и подчинить себе. Ему и будет принадлежать сверчок, и его будет слушаться, независимо от того, у кого он будет находиться. Если только другой человек с такой же силой воли не получит в свои руки сверчка. Тогда он будет нейтрализован. Как видишь сверчок у меня, но пользоваться я им не могу. Сил не хватает. С меня достаточно и одного предмета. Но главное, что сверчок сейчас не подчиняется никому другому. Эта Гусева, и тот офицер были лишь носителями сверчка, исполнителями его воли, или воли истинного владельца предмета, неважно. Они были слабы и погибли. Эта женщина еще жива, но тронулась умом окончательно. Ты, по сравнению с ней, еще ничего, вполне вменяем. Только достал уже со своим Дьяволом.

— Ты приходишь и говоришь. Ты всегда приходишь поговорить со мной, высказаться. Я все что у тебя есть?

— Верно. Единственный с кем я мог бы поговорить, это ты, выживший из ума варвар и дикарь. Ты страдаешь от одиночества в последнее время. Я уже давно один. Ты говоришь, что я забрал у тебя все, всю твою жизнь. Меня тоже лишили всего, что было мне дорого. Мы похожи. Вот только я смотрю дальше тебя. От меня зависит слишком много. В Покровском, до покушения, я много думал, что предпринять, на что решится. Сверчок дал ответ. Я словно пробудился от спячки сомнений. Медлить нельзя. Вот только сил тогда у меня практически не было. Иллюзии, как я вижу продолжали действовать. Сними я хамелеона, я давно бы уже вернулся. Но столько всего уже раскидано… Я не мог. Оставалось только ждать, когда силы восстановятся.

— И ты направился ко мне…

— Надо было ведь тебя навестить. Как ты тут. Остался бы так сидеть в метре от выхода, увидеть который тебе не суждено. Да и другие, если бы пришли сюда, увидели бы лишь стены, которых нет. Вот я и проведал тебя, поговорив хоть с кем-нибудь. Ты ведь, Григорий, единственный кто знает про меня. Про настоящего меня. И хамелеона. До этого я скрывался под различными личинами, не показывая истинного облика. Но устал от этих пряток. Я от всего уже устал. Да и хамелеон все же много сил из меня тянет. Надо решаться и действовать. Думаю, что вскоре покину твой облик, и ты сможешь вернуться. Делай что хочешь…

— Сколько?

— Торопишься, Григорий, торопишься. Год, может два. Ты ведь не знаешь что творится кругом. Война началась. Буквально на днях. Я опоздал, чтобы остановить все это. Домино было запущено практически одновременно с покушением на меня. Теперь придется пройти через мясорубку. Ты веришь в своего царя, Григорий?

— Нет во мне веры больше ни во что. Ни в царя, ни в Господа Бога. Что ты хочешь от сломленного человека услышать? Нет во мне веры, нет.

— Ни в ком из вас нет веры. Тем не менее, идете в церковь, будто там особое место. Там вас услышат что ли, в отличии от любого другого места, будь хоть бордель? Что ищете вы? Говоришь сломлен, не так ли? Так почему не обратишься в свою веру? Почему не ищешь спасения? Отдал себя на растерзания. Ты не веришь, что кто-то поможет. И правильно. Никто не придет. Человек может рассчитывать только на себя.

— Когда Дьявол прихватил тебя, лучше и не пытаться вырваться. Я уже это понял на своем опыте…

— Да чтоб тебя, деревенщина. Дьявола он увидел. Будь ты не ладен. Пора мне идти. Ждут меня люди. Ждет меня Россия. А я с тобой тут… Еще увидимся. Скоро мне придется отлучится из страны надолго. Придется видимо тебя выпустить на свет людской. Попробуй вести себя приличней. Хотя… возможно безопаснее оставить тебя здесь. Запущу иллюзию и…

Он ушел, скрыв от меня дверь и все окна непроглядной стеной, но остальной дом оставался в моем распоряжении. Опять один. Опять во тьме. Война. Он вроде говорил, что началась война. Одни страдания. Он принес боль в этот мир, а говорит о спасении. Если он человек, откуда знать ему, что будет являться благом для народа.

Глава двенадцатая

И явился Дьявол

Осень 1914 г.

Швейцария

Ситуация усугублялась. Как все обернется было совершенно не понятно. Все могло повлиять как в пользу масштабных протестов и революции, так и обратиться совершенно в обратную сторону — укрепление патриотизма и авторитета Николая II. Особенно если бы война была выиграна. Российская так называемая буржуазия, молодая и неопытная, но совершенно наглая, совершенно не видела проблем, которые назревали. Не принимают никаких мер, чтобы снизить накал классовой борьбы и предотвратить надвигающиеся и все больше усиливающиеся классовые трения. А конфликты в деревне? Крестьяне, веками мечтавшие отобрать землю у помещиков и прогнать их самих, не были удовлетворены ни реформой 1861 года, отменившей крепостное право, ни Столыпинскими инициативами. Им нужна была вся земля, в свою собственное пользование, без эксплуататоров. Не говоря уже о простых заводских рабочих. Проблемы назревали все больше и больше. Теперь все зависит от исхода войны.