После взрыва бомбы Кабриновича, Принцип пошел — или побежал — с набережной Милячки в совершенном отчаянии: сорвалось! Кабринович схвачен или будет схвачен, по его следам полиция доберется до других: все пропало! Но спрятав бомбу, он немного успокоился. Хотя его продолжало трясти. Желудок начинал давать о себе знать — с утра они ничего не ели. Надо было прийти в себя, успокоиться, перекусить. А там уже решать о дальнейшем. Принцип зашел в ближайшею кофейню на улице Франца Иосифа. Кофейня Морица Штиллера находилась прямо на углу перекрестка и стыка улиц. Проглотил у стойки чашку кофе.

Думал, что еще может поправить дело? Картина мертвых детей на набережной уходила, и здравый рассудок постепенно возвращался, позволяя оценить ситуацию по-новому. Мыслями вернулся к бомбе, которую оставил. И вновь пред ним предстали дети, играющие там, на набережной, перед самым взрывом. Дети любили играть, лазая повсюду. Как знать кто мог обнаружить в том проулке, спрятанную бомбу. Случайные похожие, ищейки или… дети, любящие везде залезть. Еще один взрыв. Еще одни жертвы. И снова он виновен. Надо забрать бомбу.

Принцип тут же направился из кофейни куда глаза глядят, почти ничего не соображая. Вдруг прямо перед собой он увидел круто застопоривший великолепный автомобиль, тот самыйавтомобиль. Принцип не мог не узнать эрцгерцога: вероятно, не раз и не два в последние дни он вглядывался в фотографию человека, которого хотел убить. Второй шанс. Сейчас или никогда. Сама судьба подвезла прямо к нему его жертву, и остановилась, словно предоставляя прямо на блюдечке — вот он, только протяни руку. Решайся. Выхватив из кармана револьвер, он стал стрелять. Промахнуться с трех или четырех шагов было трудно…

Первая пуля, пробив дверь автомобиля, попала в эрцгерцогиню, не задев сидящего рядом с ней военного генерала Боснии. Принцип продолжал стрелять. Франц Фердинанд тяжело откинулся на спинку сиденья, герцогиня вскрикнула, поднялась и упала. Они были смертельно ранены. Вторая пуля, прошив воротник мундира Франца Фердинанда, пробила ему шейную артерию и застряла в позвоночнике. Генерал Потиорек оцепенел. Ничего не сделал и граф Гаррах, стоявший с обнаженной саблей на ступеньке по другую сторону автомобиля. Со всех сторон сбегались жандармы. Полицейские, офицеры… А Принцип продолжал стрелять…

Наступила паника, перепуганные люди начали с криками разбегаться по разные стороны. Произошла свалка. Полицейские бросились на Принципа, пытаясь его остановить. Принцип оказал отчаянное сопротивление. В общем смятении били Принципа, били друг друга, били какого-то ни в чем не повинного человека, которого почему-то признали злоумышленником. Они били жестоко, не успокоившись даже тогда, когда Принцип рухнул без сознания на тротуар. Они продолжали его пинать, кто-то даже достал саблю, намереваясь его зарубить, здесь же, прямо на улице. Принцип уже не мог сопротивляться, лежал, и принимал на себя все удары. За всё и за всех. Ни браунинг, ни яд, теперь уже не могли его спасти — он просто не смог бы ими воспользоваться. Смерть не желала его принять. Еще рано. Еще не все выстрадал этот человек. Еще не за все ответил, что совершил сегодня.

Тем временем автомобиль эрцгерцога уже несся по улицам Сараево — пришедший в себя генерал Потиорек приказал ехать во дворец с величайшей быстротой. Франц Фердинанд был ранен в шею, герцогиня Гогенберг — в живот. Но во дворец они были перенесены уже в бессознательном состоянии. Наследник престола скончался через двадцать минут после покушения. Его жена прожила на несколько минут больше. А мир изменился навсегда.

Глава девятая

Во власти иллюзий

29 июня 1914 г.

Село Покровское, недалеко от Царицыно

Служба подошла к концу, и я смотрел на выходящих из церкви людей, в том числе и на свою иллюзию. И что я только здесь делал? Прозябал в какой-то деревне. Непонятно кто, будь он даже императором, приказывает мне не появляться какое-то время в столице. Хотя, если быть точным, то приказано это было Распутину, а не мне. Я мог спокойно остаться, скрываясь под одной из своих иллюзий. Но сейчас я был на распутье. Сколько лет я уже здесь, а все никак не решусь с выбором стороны. Решения от которых зависит всё. И почему именно я должен это выбирать? У меня был дом, своя жизнь. И что теперь делать? Ответственность давит, вынуждая принимать скорейшие меры. Чем больше тяну, тем сложнее будет в дальнейшем. Я плыл по течению, но когда же земля предстанет перед нами, спрашивал я. Все зависело от того, в какую сторону плыть. Но если бы знать результат …

У Российской империи был большой потенциал, и я возлагал на нее все свои надежды. Но сейчас Россия слаба, и слаба в первую очередь своим императором. Он был вялым и слабовольным человек. Мог ли он удержать такую страну? Мог ли он создать империю, которая объединит человечество? Нет. И проблема была в том, что и его наследие тоже не могло справиться с этой задачей. Я наблюдал за ними, изучал их возможности и стремления. Они все пассивны. Это русское авось. Надо было решать, что делать с империей. Кто возглавит ее и направит на новые высоты. Вот в чем была моя проблема. Но я все не решался на смену, оттягивая момент. Словно ждал, что кто-то решит это за меня. Но это мое бремя и мой долг. И вот я здесь, в Покровском, недалеко от Царицыно, уже который день. Скрываюсь в этой глуши, размышляя о… Да все о том же. Ничего не менялось.

День за днем, ничего, совершенно ничего не менялось. Передав предмет Николаю II, я конечно уже сделал шаг в определенном направлении. Но результат был похоже далек. Я зародил в нем сомнения насчет будущего, если он останется у власти. Маленький шаг перед большим прыжком в… бездну. Но смогу ли я вытащить Россию из нее? Это и останавливало меня от дальнейших движений.

Итак, я здесь, снова, как и раньше, стоял и наблюдал за людским безумием. Религия. Двадцатый век, между прочим, а эти… варвары все там же. Как же я надеялся, что после темных веков все изменится. Но нет. Не менялось, совершенно ничего не менялось. Обидно. Как они отличались… Как же глубоко в них засела вера в высшее провидение. Выдавить такое будет трудно. Но все же я надеялся, что люди сами поймут. Вот только когда?

Я пытался когда-то все это остановить, но впустую. Год за годом, век за веком. Они убивали за религию, за свою веру. Ради чего они уничтожали друг друга? И как их сейчас объединить в одно единое государство, если они готовы грызть глотку соседу, только за то, что он другой веры. И вот я стоял и смотрел. Смотрел на церковь, на людей. Мои иллюзии были совершенно самостоятельны. Я внушал все визуальные ощущения присутствия реального человека. Люди могли говорить, обнимать, бить мои иллюзии, и никогда не узнали бы, что разговаривали с пустотой, били в пустоту, если бы я не захотел этого или… лишился бы предмета. Иллюзии распространяли не только зрительные образы. Люди слушали, что иллюзии говорили. Точнее думали, что слышат. Иллюзия — это практически искусственный интеллект, самостоятельно реагирующие на окружающую обстановку. Если спрашивали, иллюзия посылала сигнал, внушая разговор. Причем ответы соответствовали сути разговора. Если предлагали перекусить — был сигнал для всех окружающих людей, что иллюзия поглощает еду, оставляя ее на самом деле не тронутой. Иллюзию могут бить, убивать — она прореагирует соответственно, но уничтожить ее невозможно. Я прекрасно мог внушать присутствие иллюзии любому количеству людей. Даже на расстоянии.

Приняв облик Распутина, мне приходилось практически постоянно существовать в тени. Меня настоящего, люди не замечали. Предмет внушал, что меня нет, а есть где-то там иллюзия, с которой все и контактировали. Таким образом, я всегда оставался в безопасности. Мне не было нужды концентрироваться на каждом человеке, внушая ему то чего нет, и скрывая то что есть. Предмет внушал это всем кто попадал в зону. Внушал то что хотел я, и определял также по обстоятельствам, подстраиваясь под меняющуюся обстановку. А зона эта, благодаря практике, была довольна обширной. Оставаясь незамеченным, я мог делать все что угодно. Мастер закулисной игры.