— Хорошо, хорошо, сядемте, господа, — сказал Кьярамонти, — нам о многом надо переговорить, так что не будем терять время. Его высокопреосвященство кардинал Хакер, к сожалению, запаздывает. Прошу садиться.

И вот все шестеро расселись по удобным диванам, стоявшим в одном из концов просторного зала собраний государственного секретаря, хотя должен отметить, что поначалу все приумолкли, словно не зная, какова подлинная причина данного собрания, или ожидая, кто первым нарушит молчание, и именно в этот момент в дверь постучали, и кардинал Кьярамонти досадливо проронил:

— Войдите…

Появился фотограф, который после одобрительного знака Кьярамонти проворно навел объектив на присутствующих и успел несколько раз щелкнуть, в то время как их высокопреосвященства — за исключением корейца, — притворялись, что ведут оживленную беседу, представление, которое, казалось, тоже входит в число ватиканских привычек, но, как только объектив закрылся и фотограф вышел из зала, вновь воцарилось глубокое молчание. Воспользовавшись им, брат Гаспар принялся внимательно разглядывать двух только что представленных ему кардиналов.

Большего несходства нельзя было себе и представить. На лице кардинала Ксиен Кван Мина, который до сих пор не промолвил ни слова, что не переставало тревожить Гаспара, застыла улыбка, обнажавшая два крохотных клыка, улыбка, которая, хоть и показалась Гаспару вначале выражением величайшей искренности, ясным и очевидным проявлением кротости и доброты, свивших гнездо в его сердце, теперь вызывала у него некоторые подозрения, поскольку клыки и эта словно приклеенная улыбка придавали кардиналу зловещий вид восковой куклы. Что касается африканца, то, как правильно заметил его высокопреосвященство кардинал Джузеппе Кьярамонти, Гаспару была известна его слава зкзорциста, несмотря на то что он уже удалился от дел, хотя не столько по причине возраста и многочисленных недугов, которыми страдал, сколько — и прежде всего — из-за слишком частых выступлений перед телекамерами, когда он лет пять тому назад проводил сеансы экзорцизма и вел немыслимые, чуть ли не еретические речи, что и стоило ему в свое время нескольких предупреждений, равно как и формального запрещения выступать на публике и постепенного, но окончательного отдаления от курии. Кроме того, опубликованные им книги слишком редко ссылались на ученые источники и в конечном счете оказывались ненаучными, что не снискало ему симпатии и уважения ватиканских богословов. Действительно, в некоторых инстанциях его обвиняли в колдовстве, в том, что он недопустимым образом смешивает анимистские тезисы с евангельским словом, и даже в том, что во время некоторых своих обрядов он использует проткнутых иглами тряпичных кукол и обезьянью кровь. Для вящего позора некоторые дешевые комики издевались над ним в телешоу. Брат Гаспар задался вопросом, как и ради чего кардинал Малама удостоился присутствия в этом важном синклите столь высокопоставленных и суровых церковных иерархов. Так или иначе, африканский кардинал не сводил глаз с брата Гаспара: взгляд его был тусклым и совершенно невыразительным, так что брат Гаспар даже испугался, что до ушей кардинала каким-то загадочным образом дошел слух о назначении его, брата Гаспара, архиепископом Лусаки, что, по логике вещей, вряд ли было тому очень приятно. Однако дело в том, что, как скоро заметил Гаспар, не только его высокопреосвященство кардинал Малама пристально его разглядывал, но и прочие пятеро присутствующих вонзили свои взоры в монаха, словно ожидая, что из него сейчас посыплются бесчисленные откровения и разоблачения. Маленькие клыки кардинала Ксиен Кван Мина торчали между губ, и перед глазами брата Гаспара все поплыло в дымке, как перед обмороком.

— Ваши высокопреосвященства, — сказал брат Гаспар, — где здесь уборная?

Их высокопреосвященства переглянулись, и после показавшейся бесконечной паузы кардинал Кьярамонти прокаркал:

— Налево, в конце коридора.

Брат Гаспар встал и, выйдя из зала, свернул налево, как ему и сказали, и добрался до сортира: страх и голод в равной степени мучили его.

Когда монах вернулся, на лице его, должно быть, отражались одновременно недомогание и паническая растерянность, почему кардинал Кьярамонти спросил:

— С вами все в порядке, брат Гаспар? У вас странный вид.

— В полном порядке, — нашел в себе силы ответить брат Гаспар, — хотя, говоря по правде, я голоден. Некоторые обстоятельства, которые не заслуживают ни упоминания, ни того, чтобы я на них останавливался, обременяя ваши высокопреосвященства своими личными неурядицами, никак не идущими к делу, однако эти обстоятельства, повторяю, привели к тому, что за прошедшие сутки у меня и маковой росинки не было во рту. Не могли бы вы попросить, чтобы мне подали сандвич и кока-колу?

Кардинал Джузеппе Кьярамонти посмотрел на него с удвоенным любопытством, но затем встал, подошел к телефону, снял трубку и, выдержав паузу, как показалось бедному монаху, не без заднего умысла, спросил, ни к кому отдельно не обращаясь, не проголодался ли кто-нибудь еще и не пожелает ли кто-нибудь кофе или лимонаду. И ему не только никто не ответил, но все, как по уговору, отвернулись, словно вопрос относился не к ним, так что кардинал Кьярамонти набрал двузначный номер и, открыто, без тени стеснения, глядя на Гаспара, распорядился, чтобы ему принесли кока-колу и сандвич.

— С чем вы хотите сандвич, брат Гаспар? — спросил он.

— С чем найдется, ваше высокопреосвященство.

— Есть с лососиной и с винегретом. Что вам больше нравится?

— По правде говоря, и то и другое, — сказал брат Гаспар.

— То есть?

— Мне могли бы принести по три или четыре каждого, или это слишком?

— Да, конечно. Почему бы и нет? — несколько недоверчиво произнес кардинал, после чего, ни на секунду не сводя глаз с брата Гаспара, добавил в трубку: — Три или четыре каждого и одну кока-колу. Хорошо. И поскорее.

Сказав это, он повесил трубку.

— Изголодались, а, брат Гаспар? — спросил кардинал со снисходительной любезностью.

Само собой разумеется, брат Гаспар готов был сквозь землю провалиться.

— Ладно, ладно, — сказал кардинал, снова усаживаясь вместе с остальными, — чем еще нас удивите кроме вашего непомерного аппетита?

Брату Гаспару показалось, что желудочный сок вызовет у него сейчас прободение.

— Почему вы ничего не хотите сказать, брат Гаспар? Если ваше молчание вызвано удивлением от присутствия здесь их высокопреосвященств Хавьера Ксиен Кван Мина и Эммануэля Маламы, то смею вас заверить, что на них можно полностью положиться. Не сомневайтесь, брат Гаспар, что они, как знатоки нечистой силы, в курсе всего происходящего и, кроме того, — одни из наших самых верных сторонников. Кстати, полагаю, вы не забыли захватить досье?

Брат Гаспар слегка кивнул, но на долю секунды испугался, что сейчас с ним приключится инфаркт миокарда.

— Как вы нашли Папу? Вы ведь с ним виделись, верно?

Монах снова кивнул.

— Мы звонили вчера весь день, но так вас и не застали. Куда вы запропастились?

— Я молился.

— Весь день?

Брат Гаспар кивнул.

— О, это прекрасно, брат Гаспар, прекрасно. Молодец. Так как вы нашли Папу? Вы уже сделали для себя какие-то выводы?

— Да, — еле слышно ответил Гаспар.

— Ну, и какие же?

Брат Гаспар затрепетал и почувствовал неудержимое желание расплакаться, уткнувшись в подлокотник кресла.

— Мы ждем от вас новостей, брат Гаспар, и не просто так, а потому, что вы единственный среди нас, кто волею судьбы, не принадлежа к курии, удостоился привилегии получить доступ к самому Папе.

Сейчас монаху больше всего хотелось поведать его высокопреосвященству о грехах, замаравших душу Его Святейшества, но ему приходилось блюсти тайну исповеди, хотя раскаяние, выказанное таким прославленным грешником, со всех точек зрения оставляло желать много большего.

— Мы с огромным нетерпением ожидаем, что вы скажете.

Брат Гаспар ничего не сказал, не мог сказать, все внутри у него тряслось, как желе, и было такое ощущение, что в любой момент их высокопреосвященства могут наброситься и пожрать его, особенно призрачный кардинал Хавьер Ксиен Кван Мин, чья улыбка была одной из самых чудовищных, какие ему приходилось видеть.