Альдо еще хорошо говорит по-кетски, а вот Кильда уже с акцентом, потому что Альдо часто бывает в этих местах, водит торговые караваны, а сам Кильда почти не говорит с кетами. Больше всего Кильда говорит с торговыми людьми из больших южных городов, и говорит на тюркских языках. Все они разные, языки тюрок, но похожие, а Кильда старается их знать как можно лучше. Или гости говорят по-кыргызски, но ведь и кыргызский — лишь один из тюркских языков.

Больше всех Кильда дружит с купцом Махмудом из торгового города Кашгара. Еще отца Махмуда поставили в стране Хягас монголы; монголы любят ставить во всех завоеванных странах людей не отсюда. Тех, кто происходит из других стран, говорит на других языках. А торговцев они очень уважают, монголы; даже их ханы любят беседовать с видными купцами и приближают их к себе. Кильда намекал, правда, что это ханы так получают сведения про дороги, про народы других стран и про их армии и крепости, — через рассказы купцов…

Это Махмуд послал сюда Альдо с караваном. Махмуд не боится, что его караван пропадет, — у него есть пайцзы, золотые и серебряные пайцзы, и он дал одну серебряную Альдо. Монголы не трогают тех, кто может показать пайцзу, — это знак, что такого человека знают монголы и он действует в их интересах. Махмуд из города Кашгара торгует пушниной; ему нужна пушнина, что бы ни делалось на дорогах.

А Чуя Альдо почему-то любит, и Чуй часто ходил с караванами Махмуда, которые водил Альдо. Они — близкие родственники, пятиюродные братья, что было важно для обоих. Но у Альдо есть и другие близкие родственники, а с караванами ходит Чуй. И Чуй знает, почему. Он знает, что надо Альдо от Чуя.

— Мы не знаем, что нас ожидает дома… — голос Чуя прозвучал напряженно, — может быть, лучше уходить вместе со всеми, на север.

Оба они, Альдо и Чуй, знали, что где-то далеко на юге двигалась грозная армия. 90 тысяч всадников ведет с собой Титуха, страшный полководец Хубилая. Если Махмуд говорит правду, Титухе велено потопить «в крови и в воде» всех, кто будет сопротивляться, «согнуть их шеи под колено победителя и привести к полной покорности». [11]Если даже Махмуд преувеличил, армия точно идет; караван на север вышел за три дня до того, как армия кагана выступила навстречу Титухе. В любом случае это конец. Сенебат прав — уже ничто и никогда не будет в стране Хягас таким же, каким было до нашествия.

Удар монгольского кулака не мог не рухнуть на страну — вопрос оставался только в сроках. Зимой 1292 года Титуха, полководец Хубилая, был в Каракоруме и получил приказ «овладеть кыргызами». Удар обрушился.

Ранней весной 1293 года, в начале марта, Титуха перешел Саянский Проход по льду Кема, и ударил по кыргызам. Титуха шел на Орду-Балык, чтобы сразу захватить столицу мятежной провинции.

Таковы были события, которых не мог не знать ни один житель страны Хягас, и все это превосходно знали братья… Никак не могли бы не знать.

— Слушайте, жители! Не говорите потом, что не слышали! — гнусаво прокричал вдруг Альдо, подражая глашатаям кагана. — Сам каган даже не смог защитить Орду-Балыка, а ты думаешь спрятаться на севере!

Несколько дней кричали глашатаи на улицах, между домов, созывали всех способных держать оружие. Чуй сомневался, потому что знал, сколько сил и людей у монголов. Махмуд и другие купцы рассказывали ему, как страшны в бою, как беспощадны воины монголов, вместе с которыми воюют и их женщины, как беспредельна Монгольская империя и бесконечны полчища монголов. Чуй не верил в победу кагана, считал монголов слишком сильными и страшными.

— Что же ты не пошел с сильными людьми, бить монголов?! Что же ты теперь хочешь убегать вместе со слабыми?!

А Чуй потому и не пошел, что не верил в их силу. Много лет, до конца его жизни, будет жечь Чуя взгляд дяди Токуле. Дядя ничего не сказал, когда Чуй собрался с караваном на север… нет, он ничего не сказал. Он только смотрел на Чуя поверх деревянной чашки с чаем. Так и смотрел, сидя на кошме, такой знакомый, сильный и поджарый, такой невозможный без черного военного халата и сабли. Даже вот так, в собственном доме и на кошме, за чаем, было видно, что Токуле — человек сильный и опасный, и глаза у него Чуй много раз сравнивал с глазами рыси. Вот Токуле так и смотрел, упирался желтыми зрачками, пока Чуй не опустил своего взгляда. И не сказал ничего Токуле, не двинул лицом в сторону Чуя.

А наутро Чуй уже ехал на север, по зимнику, по замерзшему руслу реки, и знал: завтра дядя с обоими сыновьями, от обеих своих жен, идет вместе с войском кагана навстречу войску Титухи. Каган Аба-хан уводил дружину от города: считал, что защищать Орду-Балык бессмысленно, и если давать бой, то не в городе и не возле города. Чуя раздражало их нежелание понять, что воевать с монголами бессмысленно, — что Токуле, что самого кагана.

Только став совсем взрослым, Чуй понял, что ни Аба-хан, ни Токуле не надеялись победить. В марте года Собаки ополчение кыргызов вышло из города совсем с другой целю — умирать. Умирать, чтобы не видеть гибели своей страны. Пусть это будет после них.

А тогда, пряча лицо в воротник, отворачиваясь от порывов еще ледяного ветра, Чуй вел свою часть каравана со льда Абакана на лед Кема и остро чувствовал, что позади — огромный и прекрасный кусок жизни. Огромный дом дяди, глинобитный забор, выходивший прямо в степь, глухой стук яблок, падавших на землю в саду, рассказы дяди про службу в дружине кагана, спокойное уважение сородичей здесь, на реке Каче. Уважение не к нему, Чую, — а к тому, кто живет в доме владельца таких огромных табунов.

Почти половина скота, пасущегося в лесостепи, принадлежала Токуле; сородичи пасли овец и лошадей, умножая богатство и всего рода, и его городских представителей. А на Чуя ложился отсвет богатства Токуле, славы того, кто живет в Орду-Балыке, посреди фруктового сада, кто в дружине самого тюркского кагана и чуть не каждый день с ним встречается.

Слава ложилась на Чуя, на сына грабителя могил. Грабитель могил не мог стать таким уважаемым человеком, но тоже мог стать богатым человеком… если ему повезет. Наверное, отцу Чуя Диугу просто не успело повезти. Чуй уже начал постигать секреты страшноватенького ремесла, когда отец ушел и не вернулся. Чуй знал только примерно, что затеял Диуг, — на это дело отец его не взял. И тогда Чуй, не помнивший матери, оказался в доме родного дяди Токуле.

Только много позже Чуй вспомнит — ведь ни разу за много лет Токуле не говорил с ним про могилы. Его это не интересовало? Он считал это ремесло презренным, как многие? Уже по пути к реке Кача Чуй сообразит, что ничего не знает об этом. Вот о чем говорил дядя много — это о службе кагану, о войне, о службе, о победах. Токуле хотел сделать племянника Чуя воином кагана, как своих сыновей. Не получилось: наверное, в Чуе слишком густо текла кровь Диуга, — кровь кого угодно, только не воина.

Беседы Альдо и Кильды бывали куда интереснее — о путешествиях, караванах, других странах, пустынях и торговле. Кильда бывал во многих городах, и во всех он что-то покупал и продавал и, как подозревал Чуй, еще больше чего-то вынюхивал.

И еще… Кильда интересовался тем, как можно грабить погребения. Чуй мог быть ему интересен; Чуй знал что-то взрослое, серьезное и даже пахнущее тайной — то, что знают далеко не все. Это уравнивало их — известного богатого купца и нищего мальчишку, сироту, живущего у дяди.

Но вот кто гораздо сильнее хотел уметь грабить могилы — это Альдо! Причем Альдо охотно объяснял, зачем ему нужно все это, и его интерес сразу оказывался простым, понятным.

— Сколько стоило все, что принес твой отец Диуг из кургана? Все, что он принес три года назад?

— Наверное, тридцать или даже пятьдесят лошадей.

— Ха! Все, что выручает купец из торговли за год, может стоить гораздо меньше…

Что поражало Чуя в купцах — это умение всегда извлекать пользу из всего, что происходит вокруг. И знать все, что происходит во Вселенной. Что Титухе приказали выйти в поход, купцы узнали, судя по всему, раньше, чем воины кагана. И не успел прийти слух о движении войска Титухи, как оба засобирались: один в Кашгар, другой на север. О чем говорили, как договаривались Кильда с Альдо, Чуй, разумеется, не знал. Но что Альдо снова звал — вот это точно.