Когда я рос, моим любимым мультиком был «Богатенький Ричи: Бедный маленький богатый мальчик» [64]о страданиях ребенка, у которого, казалось бы, было все. Оксюморон в самом названии — герой одновременно бедный и богатый — легко расшифровывается, если прибегнуть к понятию всеобщего эквивалента: в нашем относительно зажиточном обществе мы видим все больше и больше богатых детей — и взрослых, — которые чувствуют себя несчастными. Иногда говорят: «С жиру бесятся». А я пришел к мысли, что богатые тоже в чем-то обездолены.

Еще в 1858 году Сэмюэль Смайлз [65], отец современного движения самоусовершенствования, писал: «Каждого молодого человека нужно заставить почувствовать, что его счастье и благополучие в жизни непременно должно зависеть больше от него самого и от приложения его собственных сил, нежели от помощи и покровительства со стороны других». Когда родители «помогают» своим детям уклониться от тяжкого труда, это может в конечном итоге обернуться большим несчастьем: «Весьма сомнительно, может ли человек подвергнуться более страшному проклятию, чем дотошное исполнение всех его желаний без каких-либо усилий с его стороны, так что в его жизни не остается места для надежд, страстей или борьбы». Когда перед детьми ставят серьезные задачи, дети — как и взрослые — видят смысл в том, чтобы их решить, и получают наслаждение от самого процесса достижения цели.

«Бедность» богатых до некоторой степени помогает объяснить, почему в условиях относительного изобилия, достигнутого нашей цивилизацией, уровень депрессии постоянно растет и почему депрессия атакует людей более молодого возраста, чем это было в прежние времена. Для многих молодых людей жизнь в буквальном смысле слова стала слишком легка.

Труды, невзгоды, лишения, необходимость решать сложные задачи — все это неотъемлемые составляющие эмоционально богатой жизни; не существует легких обходных путей к счастью. И тем не менее, когда другому человеку приходится трудно, особенно в случае, если этот другой человек является собственным ребенком, наша непосредственная реакция — это желание облегчить ему жизнь. Нам кажется противоестественным, когда родному чаду приходится несладко, а мы, имея возможность «подстелить соломку», почему-то этого не делаем; но временами нам просто необходимо обуздать свой порыв и предоставить детям право самим бороться с лишениями и невзгодами.

Уныние широко распространено среди богатых еще и потому, что на них все сильнее и сильнее давят, пытаясь заставить их чувствовать себя счастливыми людьми. Я сталкивался с этим феноменом среди некоторых моих студентов, которые происходили из привилегированных классов. «Какое я имею право быть несчастным? Какие у меня есть для этого причины?» — частенько вопрошал меня один такой студент. Он до сих пор страдает от чувства вины и ощущает себя неблагодарной скотиной из-за того, что недостаточно признателен судьбе за доставшийся ему «счастливый» жребий. Больше того — поскольку он не находит серьезных оснований для того, чтобы быть несчастным, он обвиняет в своих бедах самого себя и ощущает себя неадекватным. Чем сильнее на него давят, требуя от него быть счастливым, тем сильнее его чувство вины и неадекватности перед лицом отрицательных эмоций, — и от этого он еще более несчастен. И ни он сам, ни многие другие в нашем насквозь материалистическом мире не в состоянии понять, что наши эмоции по большей части не имеют ни малейшего отношения к тому, богаты мы или бедны в материальном отношении.

У всех нас есть способность испытывать эмоции, и все мы время от времени переживаем великую радость, великие страдания и все промежуточные градации этих чувств. Не всем людям в равной мере доступны материальные блага, но большинство из нас имеют одинаковый доступ к всеобщему эквиваленту. Как я уже писал в этой книге, за исключением тех, кто живет в условиях чрезвычайной бедности или политического притеснения, счастье и несчастье одинаково распространены в любой популяции. В своей статье «Кто счастлив?» Дэвид Майерс и Эд Динер суммируют результаты социологических опросов, проводившихся ими с целью определить, как люди субъективно оценивают уровень своего духовного благосостояния: «Счастье и удовлетворенность жизнью равно доступны для молодых и старых, женщин и мужчин, афроамериканцев и белых, богачей и рабочего класса». Всеобщий эквивалент — это великий уравнитель.

По словам выдающегося экономиста и философа восемнадцатого столетия Адама Смита, «в том, что составляет реальное счастье человеческой жизни, они [беднейшие классы общества] ни в каком отношении не уступают тем, кто, казалось бы, настолько выше их». Несмотря на то что Смит писал это с точки зрения привилегированного класса — и с характерным для его времени безразличием, — он прав в том, что у нас нет никаких причин полагать, будто страдания и радости бедняков каким-то образом количественно или качественно отличаются от аналогичных чувств богачей. Коль скоро удовлетворены базовые потребности в пище, жилище и адекватном образовании, эмоциональный мир социальных групп с разным уровнем дохода не слишком-то различается.

Отсутствие счастья среди богатых не менее реально, не менее естественно и не менее распространено, чем среди бедных, а следовательно, ничуть не менее оправданно. Все мы в разное время на протяжении нашей жизни печалимся, тревожимся, радуемся, наслаждаемся счастьем; если же мы лишим себя любой из этих эмоций, то в пересчете на всеобщий эквивалент окажемся нищими, сколь бы богатыми или бедными ни были материально. Никакое богатство в мире не защитит нас от душевных страданий, доводящих временами до состояния полного нигилизма, и если мы надеемся, что привилегированное положение в обществе послужит нам броней, то лишь обрекаем себя на еще большие несчастья. Каков бы ни был наш социальный статус и уровень дохода, нам необходимо позволить себе быть людьми [66].

Исследование, проведенное Чиксентмихайи, свидетельствует о том, что уже двенадцатилетние дети проводят четкое различие между работой и игрой, и большинство из нас продолжают это делать до конца своих дней. Дети отлично понимают, что учеба — это напряженный труд и в классе, и дома — работа, работа и еще раз работа… Из-за того, что ученики воспринимают учебу как подневольный труд, они в значительной мере лишаются способности получать удовольствие от самого процесса обучения, поскольку в масштабах всего общества против труда существует стойкое предубеждение. Это предубеждение настолько глубоко укоренилось в душе западного человека, что оно прослеживается вплоть до самых основ нашей культуры.

Жизнь, которой жили Адам и Ева, была квинтэссенцией безделья — они не работали и не задумывались о будущем. Но стоило им съесть запретный плод — и их навсегда изгнали из райского сада; и их самих, и их потомков осудили на пожизненный труд в поте лица. Представление о том, что труд в поте лица — это и есть самое страшное наказание для человека, неотделимо от нашей культуры, поэтому даже рай — идеальное место, в котором у нас была бы идеальная жизнь, — рисуется нам как край, в котором не бывает ни страданий, ни трудов. И тем не менее выясняется, что, если мы хотим быть счастливыми здесь, на земле, нам и вправду необходимо трудиться.

В своей статье «Оптимальный опыт труда и досуга» Чиксентмихайи и Джудит Лефевр доказывают, что люди предпочитают бездельничать, а не трудиться, — но подобный вывод вряд ли кого-то удивит. Гораздо любопытнее другой обнаруженный ими факт — люди в действительности намного чаще испытывают состояние «потока» на работе, а не дома.