Она пожала плечами и вздохнула:

– Нет, я откажусь.

– От чего?

– От всего. Так будет спокойнее. Не хочу, чтобы болтали, будто я пытаюсь еще чего-то ухватить от жизни.

– Ева!

Она смотрела на входящих в ресторан, их становилось все больше, это были в основном писатели, сценаристы, актеры, но на ее лице было написано полнейшее равнодушие. Она должна была сама сделать выбор, чтобы потом с презрением воспринимать все комментарии.

– Ничего не изменится, – пообещала она. – Трапписткой я не стану. А знаешь, вовсе неплохо пожить нормальной жизнью, по-людски, например, не бежать вечером на концерт, а идти на прогулку… Я всю жизнь вкалываю как лошадь. Так вот, хватит, я устала.

– Ты?

– Я. Я ни о чем не жалею, но пора завязывать.

– Да ладно тебе. Ты просто хочешь взять реванш у Фожера.

Лепра попросил счет и сжал руку Евы.

– Правда, – продолжал он, – и твой муж хочет взять у нас реванш.

Они двинулись к выходу. Разговоры за столиками смолкали, когда они проходили мимо, и вновь продолжались за их спиной, но уже тише. Оба были уверены, что все говорили о праздничном вечере и о песне, а им не терпелось остаться наедине. Тем не менее они поднялись до Триумфальной арки, не произнеся ни слова. Они были совершенно разбиты и знали, что тот из них, кто первый откроет рот, обязательно заговорит о Фожере.

– Давай выпьем кофе, – сказала Ева.

Лепра выбрал бар «Автомобиль». В дверях они столкнулись с Вирье.

– А, хорошо, что я вас встретил, – бросил он. – Ну что, милочка, как поживаешь? Я узнал, конечно, о твоем муже. Соболезную… А ты, парень, все бренчишь?

Он перебрал в воздухе пальцами, словно касался клавиш, и громко расхохотался.

– Чем вас угостить… не спорьте, не спорьте…

Он втолкнул их внутрь бара.

– Виски всем троим! Честно говоря, я обожаю «Вьей Кюр», но это дамские штучки. Ну и видок у тебя, детка. Тут болтают, что ты завязала, это правда?

– Пока что я просто отдыхаю, – уточнила Ева. – Вот и все.

– Ну, в добрый час! Я тут, понимаешь, видел эту Флоранс. Меня газета послала. Представляешь, мне надо быстро что-нибудь накалякать. Ладно, у нее, понимаешь, все при всем… – он изобразил пышные формы Флоранс. – Но в остальном – ноль без палочки. Ну, естественно, песня Фожера в яблочко, чего уж тут. Но зачем, понимаешь, глазки закатывать, подвывать. А сколько чувства! Глубина, сечешь? Видела бы ты ее – тискает микрофон, рука на сиськах… Подожди, сейчас вспомню припев…

Он заверещал своим козлиным голосом, и все вокруг расхохотались.

– В общем, ясно, – заключил он, – я видел и получше. Эта штука называется «Я от тебя без ума». Поэтому, понимаешь, нужен надрыв, слезки капают… Предположим, я к тебе обращаюсь: «Ты мне изменила, но я тебя простил…» Так это надо тихо-тихо… вот так… руки вперед… с милой улыбкой… поскольку в жизни все можно вернуть… как было… Разве нет? Если бы ты спела…. Ну-ка, между прочим, для своих, для ребят, давай!

– Мадам Фожер неважно себя чувствует, – сказал Лепра.

– Ясно, – сказал журналист. – Извините.

– Я очень сожалею, – прошептала Ева. – Спасибо, старина Вирье. Вы правы, я спела бы так, как вы говорите, именно так!

Она протянула ему руку. Вирье расцвел.

– Можно, я опровергну слухи в своей статье? Скажу, что ты скоро вернешься?

– Лучше не надо.

– А ее я могу разнести?

– Да бросьте, Вирье, не будьте злюкой.

Вирье проводил их до выхода.

– Не дрейфь, котик, – крикнул он на прощание. – Мы тебя ждем.

– Я больше не могу, – сказала Ева, – пошли домой.

Они медленно спустились по улице Марсо.

– Вот кретин! – проворчал Лепра.

– Скоро мы уже никуда не сможем выйти, – сказала Ева. – Не знаю, какое действие оказывает на тебя эта песня, но я… Вот не думала… Если бы не ты, я бы умотала куда глаза глядят… Вернулась бы в Испанию… или на Канарские острова.

Лепра молчал. Если она ухватится за эту идею, все пропало. С нее станется, она уедет, будет скитаться из отеля в отель, вечером от скуки согласится поужинать с первым встречным, чтобы доказать себе, что она свободна, еще способна на…

– Ева, умоляю тебя, будь осторожнее. Если ты уедешь, он победит… Ты сама только что сказала, что ничего не изменилось.

Ничего не изменилось! Он прекрасно сознавал, что изменилось решительно все. Даже молчание Евы стало иным. В любви она искала экстаза, когда слова меняют значение, лица выглядят странно, а жизнь похожа на рождественское утро. А любовь повседневную надо нести как тяжкое бремя, на эту любовь ей не хватит сил.

– Я не хочу оставлять тебя одну, – сказал Лепра. – Приготовлю тебе кофе наверху. У меня масса скрытых талантов.

Его смех прозвучал неестественно. Они вошли в подъезд. Консьержка бросилась за ними.

– Вот письма, мадам Фожер, и еще бандероль.

– Дайте мне, – сказал Лепра.

Он побледнел и нервно захлопнул дверцу лифта. Ева тоже узнала пакет.

– Ты думаешь, это…

– Боюсь, что да, – ответил он. – Та же бумага. Тот же почерк… и тот же штамп… авеню Ваграм…

Он прощупал контуры картонной коробки. Лифт тихо скользил вверх, и мигающие лампочки на лестничных клетках мгновенным отблеском освещали искаженное лицо Евы и ее глаза, полные ужаса.

– Нет-нет, – сказал Лепра. – Не надо пугаться. Все шито белыми нитками. Это просто запись Флоранс. Нас хотят довести, вот и все.

– Так это она?

– Не знаю… пока не знаю. Скоро увидим.

Ева уже доставала ключи. Они быстро вошли в квартиру, и Ева заперла дверь.

– Иди вперед, – сказала она, – меня уже не держат ноги.

Она медленно последовала за ним, опираясь на мебель. Лепра взял нож для бумаги, разорвал обертку, открыл картонную крышку. Вынул пластинку.

– Этикетки нет! Сядь. Может, это та же пластинка.

Он включил проигрыватель и опустил иглу. Они тут же узнали игру Фожера.

– Вот видишь, – сказал Лепра, – та же пластинка.

– Эта мне больше нравится, – вздохнула Ева.

В паузах слышно было шумное дыхание Фожера.

– Остановим? – предложил Лепра.

– Подожди… чтобы на душе было спокойно.

– Вот еще! Ты так рвешься послушать его болтовню?

Музыка, ставшая уже знакомой, лилась плавно, не предвещая никаких сюрпризов. Они почти совладали со своим страхом.

– Сейчас он произнесет те же слова, – объявил Лепра. – «А ведь недурно?» и так далее. Нет, с меня хватит. Я выключаю.

– Да подожди же!

Рояль смолк. С тихим шорохом скользила игла. Фожер молчал, и Еве вновь стало страшно. Губы Лепра скривились в злой улыбке.

– Это новая пластинка, – прошептал он.

Внезапно послышался голос Фожера. Они были готовы к этому, но подскочили от неожиданности и бросились друг к другу. «Ева… ты ведь здесь, да? Извини меня… я говорю с тобой, как слепой… но на самом деле… я уже просто ничто… Ты сама знаешь, это еще хуже… от меня остался только голос…»

Фожер рассеянно наиграл припев. Ева кусала носовой платок. В нечеловеческом безмолвии, поблескивая, вращалась пластинка. «От меня остался только голос, – продолжал Фожер, – но я все прекрасно понимаю. Например, я знаю, что ты думаешь обо мне, больше чем когда-либо. И это только начало…»

Он проиграл короткий пассаж, и Лепра чуть не крикнул: «Довольно!»

«Думаешь, я преследую тебя?.. Нет, я просто защищаюсь… Ты удивляешься… Твой дружок тоже… Держу пари, он тут, с тобой. Если нет, расскажи ему… Я защищаюсь. Скажу тебе честно: ведь это ты меня мучила, терзала, преследовала… Мне никогда от тебя не освободиться».

– Нет, – прошептала Ева, – нет, это неправда. – Она не спускала глаз с пластинки, словно могла увидеть там Фожера.

«Вы оба должны испытывать сейчас то, от чего страдал я. Справедливость? Я в нее не верю… или, скорее, верю, что ей не обойтись без посторонней помощи… Вот видишь, я и помогаю… Эта пластинка не последняя. Потом, правда, я буду обращаться не к тебе… До свидания, малютка Ева, как бы я хотел любить тебя меньше… Я тебя не забываю. Я никогда тебя не забуду». Раздался легкий щелчок, и пластинка остановилась. Лепра бесшумно встал перед Евой на колени. Она сидела с отсутствующим видом, обхватив голову руками.