— Я буду звонить тебе каждый день, — пообещал он, поднимая с кровати ее легкую сумку. — Мы должны держаться вместе. — Ари улыбнулся и кивнул головой в сторону гостиной, откуда доносилась какофония голосов родственников, перекликавшихся друг с другом на повышенных тонах. — Я горжусь тобой, Иветта, и уверен, что у тебя все получится. Не может не получиться.

— Да, сэр.

Когда они проходили через гостиную, ни один из чертовых родственничков даже головы не повернул в их сторону. Отец донес сумку Иветты до машины и положил в багажник. Потом он нежно обнял дочь, и тихо прошептал ей на ухо:

— Будь умницей. Помни, ты не имеешь права проиграть.

И вот теперь Николь подъезжала к Трем Соснам. На гребне холма она затормозила, и машина плавно остановилась у обочины. Внизу светились огни деревни. Лампочки рождественских гирлянд, которыми были украшены высокие деревья, отбрасывали на снег красные, зеленые и синие блики, делая его похожим на огромное витражное стекло. Темные фигурки людей четко выделялись на фоне освещенных окон домов и магазинов.

Николь почувствовала стеснение в груди. Ее охватило какое-то странное чувство, природу которого она не могла определить. Что это было? Тревога? Может быть, досада оттого, что ей пришлось оставить свой собственный теплый дом и приехать сюда? Нет. Она сидела в машине, вжав голову в плечи, и пыталась разобраться в собственных ощущениях. Постепенно ее плечи стали опускаться, а прерывистое дыхание становилось все ровнее и ровнее. Задумчиво сдвинув брови, Иветта Николь смотрела сквозь ветровое стекло на весело сверкающую огнями деревню, и внезапно ее осенило.

Облегчение. Это было облегчение. Как будто чья-то невидимая рука сняла давящую тяжесть с ее плеч и с ее души.

Зазвонил сотовый телефон. Николь помедлила в нерешительности. Отвечать не хотелось. Хотелось до конца разобраться в новых, непривычных для нее ощущениях. Но Николь знала, кто ей звонит, и понимала, что ответить придется.

—  Oui, bonjour.Да, сэр. Я в Трех Соснах. Я буду очень вежливой. Я завоюю его доверие. Да, я понимаю, что это очень важно. Нет, я ничего не испорчу, сэр.

Отложив телефон, она сняла ногу с педали тормоза. Машина плавно съехала вниз с холма и остановилась у входа в гостиницу.

Семейная жизнь Элеоноры и Генриха напоминала непрерывный поединок. Их сыновья люто ненавидели друг друга и своих родителей. Накал страстей был совершенно невероятным. Фильм был действительно потрясающим по своему эмоциональному воздействию. Когда он закончился, Гамаш с удивлением обнаружил, что его тарелка пуста. Он даже не заметил, как все съел. Завороженный разворачивающимися на экране событиями, он вообще ничего не замечал.

Но одну вещь старший инспектор теперь знал наверняка. Имея возможность выбирать, он бы ни за что на свете не выбрал в качестве своих родителей Элеонору и Генриха. Глядя на заключительные титры, Гамаш пытался понять, что именно он упустил в этом деле. А в том, что он что-то упустил, причем с самого начала, у него не было никаких сомнений. Была причина, по которой Сиси приобрела эту кассету. Была причина, по которой она взяла себе имя де Пуатье. И наконец, была причина, по которой она выбросила совершенно нормальную кассету на помойку. Почему она это сделала?

— Может быть, она купила DVD? — предположила Клара, когда он спросил, что думают по этому поводу все остальные. — Мы, например, постепенно меняем нашу коллекцию видеокассет на диски. Начали с любимых фильмов Питера, потому что он так часто просматривает некоторые свои любимые места, что они на его кассетах совсем затерлись.

— Привет всем! — послышался из кухни жизнерадостный голос Габри. — Слышал, что у вас сегодня намечается кинопросмотр. Неужели я опоздал?

— Фильм только что закончился, — сказал Питер. — Извини, старик.

— Никак не мог вырваться раньше. Пришлось побыть сиделкой при больном.

— Как там инспектор Бювуар? — спросил Гамаш, входя в кухню.

— Спит. У него грипп, — объяснил Габри всем остальным. — Надеюсь, что я не заразился. Проверь, у меня нет температуры? — С этими словами он подставил лоб Питеру, но тот его проигнорировал.

— Даже если ты заразился, нам ничто не угрожает, — фыркнула Руфь. — Болезни от Габри людям не передаются.

— Стерва.

— Потаскуха.

— Так он сейчас один? — уточнил Гамаш, собираясь уже направиться к вешалке.

— Явилась эта ваша агент Николь и сняла комнату. Даже сама расплатилась наличными. Как бы там ни было, она сказала, что присмотрит за ним.

Гамаш искренне надеялся, что Бювуар был без сознания.

Бювуара мучили кошмары. В горячечном бреду ему снилось, что он лежит в постели с агентом Николь. Накатил приступ тошноты.

— Вот, — услышал он довольно приятный женский голос.

Каким-то образом жестяной тазик сам собой поднялся в воздух и оказался прямо у его рта. Бювуар был благодарен ему за это, хотя его пустой желудок уже ничего не мог извергнуть.

Он откинулся на влажные от пота простыни, и сквозь полудрему ему показалось, что прохладная ткань протерла его лицо и легла на лоб.

Жан Ги Бювуар снова впал в забытье.

— Я принес десерт, — сообщил Габри, показывая на кухонную стойку, где стояла картонная коробка. — Шоколадный торт.

— А знаешь, ты мне начинаешь нравиться, — сказала Руфь.

— Я знал, что когда-нибудь ты оценишь меня по заслугам, — улыбнулся Габри, распаковывая коробку.

— Я поставлю кофе, — сказала Мирна.

Гамаш очистил посуду, сложил ее в раковину и открыл горячую воду. Отскребая тарелки и передавая их Кларе, он смотрел сквозь покрытое изморозью стекло кухонного окна на огни Трех Сосен и думал о фильме. «Лев зимой». Он снова и снова вспоминал действующих лиц, прокручивал в голове сюжет и некоторые из наиболее драматичных сцен между Элеонорой и Генрихом. Это был фильм о борьбе за власть и о любви, но любви извращенной, мучительной и попранной.

Почему он был так важен для Сиси? И важно ли это для его расследования?

— Кофе будет готов через пару минут, — сказала Клара, вешая влажное полотенце на спинку стула.

Вдыхая восхитительную смесь ароматов свежезаваренного кофе и шоколада, Гамаш понял, что эти несколько минут ему лучше провести подальше от шоколадного торта. Искушение было слишком велико.

— Может быть, вы пока покажете мне свою студию? — спросил он. — Я ведь никогда не видел ваших работ.

Они вышли из кухни и направились к гостеприимно распахнутым дверям студии Клары. Соседняя дверь, ведущая в студию Питера, была плотно закрыта.

— Это чтобы муза не сбежала, — объяснила Клара, и Гамаш глубокомысленно кивнул. Но, оказавшись в центре большого, загроможденного самыми невероятными вещами помещения, он за-стыл как вкопанный, потрясенный увиденным.

В студии приятно пахло масляными и акриловыми красками. В одном углу находилось старое, потертое кресло. Рядом с ним на импровизированном столе, роль которого выполняли сложенные высокой стопкой художественные журналы, стояла грязная кружка из-под кофе. Но главное, что кругом, на всех стенах, висели совершенно удивительные произведения. Гамаш неторопливо огляделся и подошел к одной из стен.

— Это Кей Томпсон, — сказал он, показывая на холст.

— Угадали, старший инспектор. — Клара подошла к нему и указала на соседний портрет. — А это Матушка. Эмили я недавно продала доктору Харрис, но посмотрите сюда… — Она подвела его к противоположной стене и указала на огромных размеров холст. — Все трое.

Гамаш стоял и изумленно рассматривал портрет, на котором были изображены три пожилые женщины. Их руки были переплетены, и создавалось впечатление, что они баюкают друг друга. Это был удивительно сложный коллаж, с наслоением живописи, графики, фотографий и даже каких-то надписей. Эм, изображенная посередине, самозабвенно смеялась, запрокинув голову. Матушка и Кей, поддерживающие ее с двух сторон, тоже смеялись. В этом произведении было что-то очень интимное, очень личное. Кларе удалось уловить главное — не только крепкую дружбу, связывающую этих трех женщин, но и их болезненную зависимость друг от друга. Это был гимн искренней любви, нежности и заботе, которая не ограничивается душевными беседами за чашкой чая и поздравлениями с днем рождения. У Гамаша было такое чувство, что он заглядывает в душу каждой из женщин, и это было почти невыносимо.