Тонго поморщился, как будто с ним рядом был кто-то, кто мог прочитать его мысли, и горестно посмотрел на пустую бутылку из-под кока-колы. Для того чтобы сделать все намеченное еще при свете дня, ему необходимо немедленно отправляться в путь. Но внезапно на Тонго нахлынула какая-то непреодолимая сонливость, а решительность куда-то улетучилась, и он сел, прислонил голову к наросту на дереве мусаса,похожему на подбородок старика, и стал сворачивать самокрутку затяжек на пять.

Он припомнил свой разговор с Бунми на прошлой неделе. Сначала он просто вызвал в своем воображении ее ясное лицо и округлые формы; сделал это для того, чтобы распалить свою страсть. Но вскоре обнаружил — и это обеспокоило его, — что вспоминает, о чем она говорила: о головном украшении, найденном археологами, и о том, какой свет проливает этот артефакт на то, кто такие люди замба. Тонго вспомнил свой излишне горячий ответ, и его лицу стало жарко от чувства неловкости. Что это, смущение или просто так действует гор? Разве он не отдавал себе отчета в своих словах? Народ замба знает, кем он является,с этим все в порядке; его люди должны это знать, потому что слишком много времени потратили на то, чтобы определить, кем они не являются. И что же теперь?

«Я знаю, откуда я, — думал Тонго. — А вот определить, ктоя, проблематично. Как я завидую закулу,перескакивающему из одного времени в другое, словно летучая лягушка нива,которая прыгает в озеро, не боясь ничего, кроме пасти зевающего крокодила. Для меня прошлое — это заросшее высокой травой поле битвы, на котором выстроились героические вожди, и все они как один благородные и доблестные воины. А настоящее? Оно крошится и рассыпается под моими ногами, как разъеденная эрозией почва, а будущее… оно никчемное, как выжженная земля».

Тонго присосался к быстро догорающему окурку самокрутки с гароми мысленно посетовал на то, что свернул такую хилую и тонкую цигарку.

К тому времени, когда он добрался до развалин дамбы у деревни Мапонда, голова отца-Солнца уже чуть виднелась из-за спин его зловещих небесных солдат, как бы желая всем спокойной ночи, а длинные усталые тени напоминали о том, что пора ложиться в постель. Этот приход вождя на дамбу был первым за истекшие два года (хотя ее разрушение угрожало плодородию близлежащих земель), и картина, представшая перед глазами Тонго, повергла его в уныние; то, что он увидел, походило на последствия либо разрухи, либо неудавшегося мятежа. Вниз по течению река Малонда вышла из берегов и грозно бурлила вокруг деревьев и небольших холмов, словно толпа религиозных фанатиков, окружая какие-то ненавистные ей, но незыблемые символы. Новые каналы были прорыты от русла реки в разных направлениях без соблюдения какой бы то ни было последовательности. Поэтому текущая по ним вода очень скоро уходила через пористую породу, так что от самих каналов не оставалось и следа; лишь изредка на поверхности земли виднелись небольшие лужицы с грязной водой, которую постепенно и безжалостно испаряло солнце. Даже и сама река теперь сузилась до своей прежней ширины, и только развалины дамбы свидетельствовали о произошедшей здесь в прошлом катастрофе.

Вверх по течению река Мапонда сильно сужалась, и на ее берегах можно было заметить несколько пересохших озер, которые сейчас стали как бы новыми заливными лугами. В одном из них археологи и разбили свой лагерь, который скорее напоминал бивак искателей приключений; несколько «лендроверов» и поставленных в хаотичном беспорядке палаток.

Подойдя быстрыми шагами к месту раскопок, Тонго едва не наступил на одного из археологов, лежащего на неровной поверхности земли и яростно затягивавшегося самокруткой, такой длинной и толстой, что она наверняка прикончила бы даже Мусу (а он был мастером насчет покурить). Несмотря на громадную бороду, почти полностью скрывающую лицо археолога, вождь по его глазам сразу определил, что это молодой парень, лет примерно двадцати трех, а тот приветствовал его с таким акцентом, что Тонго с трудом догадался, что язык, на котором к нему обращаются, — английский.

— Эй, мужик! Ты кто?

— Я вождь Тонго Калулу, — церемонно представился Тонго. — Я хочу повидаться с профессором Дуровойю.

Молодой археолог стал тереть глаза и попытался сесть, однако из этого ничего не получилось.

— Вождь, да? Что за фигня, чувак? Кругом что, только одно начальство и все такие крутые? Да ты чокнулся, парень? У тебя в башке точно дерьмо кипит!

— Точно, — безучастно согласился Тонго.

Он считал себя знатоком американского сленга (ведь, живя в городе, он пересмотрел столько фильмов), к тому же и Бунми, как он помнил, употребляла похожие выражения, но представить себе, что дерьмо может кипеть, он никак не мог. Поэтому он обратил на молодого человека взгляд, в котором, по его мнению, была изрядная доля презрения, и сказал:

— Друг мой, ты, я вижу, слишком налегаешь на травку. Будь осторожнее, а то забудешь, кто ты есть.

Парень изумленно открыл рот, а потом начал судорожно смеяться.

— Ну, блин, ты даешь! — гоготал он. — Ты даешь!

А Тонго с удивлением понял, что единственной целью этого, насквозь прокуренного гаромтипа было потерять свою индивидуальность и стать безликим. Вождь никогда не мог понять мусунгу,да и зачем, спрашивается?

Тонго остановился на берегу пересохшего озера и посмотрел вниз, туда, где раньше было дно. Четыре бородача, стоявшие у противоположного края, о чем-то оживленно говорили, но взгляд Тонго, лишь бегло скользнув по ним, быстро отыскал фигуру Бунми и остановился на ней. Она стояла на коленях, как будто молилась, всего в каких-то десяти ярдах от него. Дыхание вождя стало прерывистым, но, справившись с ним и стараясь придать голосу веселость и непринужденность, Тонго произнес: «Привет!» Но его приветствие, словно застряв в гортани, прозвучало как пронзительный крик птицы бока.Профессор даже не подняла голову, предоставив тем самым Тонго возможность внимательно оглядеть ее, что он и сделал, сощурив глаза и подавшись всем телом вперед, как обезьяна ’ндипеперед рискованным прыжком. Ее одежда сильно отличалась от одежды ее спутников. Тонго видел подошвы ее походных ботинок и попку, туго обтянутую серовато-желтыми шортами. Почти вся ее мускулистая спина была прикрыта тесной и грязной майкой с влажным пятном вдоль хребта. Бейсболка на ее голове была надета назад козырьком, на котором сверкало золотым шитьем слово «Щенята» [105].

Тонго проглотил слюну и провел языком по пересохшим губам.

— Бунми, — снова произнес он, и на этот раз его голос прозвучал более уверенно.

Профессор повернула голову и, увидев его, удивилась, однако постаралась не показать этого. Поднявшись, она подошла к нему, удивленно вздернув брови и как бы говоря: «А, вот вы где».Но она сказала лишь «Хай!» — неопределенное приветствие, считающееся радушным по американским стандартам.

— Вы сказали, что я могу прийти и посмотреть раскопки, — начал Тонго.

— Верно.

— Ну вот я и пришел.

— Вижу. А как ваша жена?

Тонго засопел.

— Она уехала в город. Не очень хорошо себя чувствует. Две недели постельного режима. Шаман велел.

Бунми понимающе кивнула. Она закинула руки за голову выгнула спину и закрыла глаза, явно испытывая наслаждение от потягивания. Она посмотрела вперед, туда, где за линией горизонта отец-Солнце уже возлег на свое ложе, окрасив мягким розовым светом темные тучи, служившие ему одеялом. На лице Бунми застыло выражение неподдельного изумления, будто она никогда до этого не видела заката.

— А ведь она назвала меня проституткой, верно? — как бы невзначай произнесла профессор. — Хоор.Я нашла это слово в словаре языка замба.

Тонго оторопел. Тон, которым Бунми произнесла свой комментарий, был доброжелательным, но именно это и привело вождя в замешательство.

— Она немного… — начал Тонго, неловко пожимая плечами и не зная, чем закончить. Немного что? Ему ничего не оставалось, как только замолчать и сделать универсальный и всеми понимаемый жест — покрутить указательным пальцем у виска. Но, к несчастью, он не смог сдержать свой язык, с которого сорвались только что услышанные слова про дерьмо, которое «кипит в башке».