—  Не знаю, — невнятно, заплетающимся языком произнес он. — Что-то такое о проблемах…

Внезапно Джим замолчал, а потом объявил:

—  Я пьян.

—  Вы меня слушали? — спросила Сильвия.

—  Конечно, слушал. Но сейчас я пьян.

—  Ты в порядке, Джимми? — закричал из-за стойки ирландец Тони.

— Я пьян, — ответил Джим.

Тони рассмеялся и, обращаясь к Сильвии, сказал:

—  Тащите-ка его в кровать, милая.

I: Моя фамилия Блек

Монмартр, штат Луизиана, США, 1920 год

Сильвия выбрала фамилию женской линии семьи — эту фамилию носила Марлин, ее мать, и тетя Кайен и бабушка, матушка Люси. Сильвия Блек [64]— вот какую фамилию она выбрала себе. Сильвия Блек. В сочетании с ее почти белой кожей и тонкими чертами лица эта фамилия звучала весьма иронически, хотя тогда она не знала о существовании особого слова, означающего подобную комбинацию. В отличие от остальных детей в семействе Кайен, носивших фамилии своих отцов (несмотря на то, что те либо игнорировали свое отцовство, либо были законченными негодяями), Сильвия предпочла носить фамилию своей прабабушки. Матушка Люси, сама появившаяся на свет рабыней Фредерикса из Джексон-хилла (разве в этом факте нет иронии?), не много могла рассказать Сильвии о своей прабабке. Но она доподлинно знала, что Элизабет Блек была настоящей африканской леди и что ее супруг (дедушка матушки Люси) умер вскоре после прибытия в Соединенные Штаты Америки.

«Блек»… Сильвия нередко задумывалась, почему и как возникла эта фамилия. Возможно, белые хозяева, привозя с невольничьего рынка новую партию рабов, просто не утруждали себя раздумьями. И вот в ряду людей с такой фамилией появилась она, более светлокожая, чем многие белые леди, которые пускаются на всяческие ухищрения ради того, чтобы защитить свои лица от яркого солнца!

Сильвия приняла фамилию Блек еще и потому, что другого выбора у нее попросту не было. Ее отцом был случайный белый клиент ее матери, который заявился в Култаун на свой восемнадцатый день рождения с намерением перестать быть девственником. Кроме этого, о нем ничего не было известно. Иногда Сильвия фантазировала о том, как могла сложиться жизнь этого белого парня. Может быть, он поступил в колледж в Чикаго или в Бостоне, а то и в самом Нью-Йорке. Может быть, он выучился на врача и спас сотни жизней; а может быть, стал адвокатом и щеголял в строгом костюме и белой рубашке с накрахмаленным воротником. А может быть, он был добрым и верным сыном своего отца и, достигнув двадцати одного года, вступил в управление принадлежащей семье плантацией и всегда по-доброму относился к неграм. Кто знает, может, он женился на красивой белой леди с золотыми локонами, которая носит изысканные наряды. Может, у него уже и дети есть — трое детей, рисовало Сильвии ее воображение. Два мальчика и девочка. А ведь тогда это ее братья и сестра по отцу! — и он учит мальчиков ездить верхом, а девочку, свою любимицу, качает на колене.

Сильвия гадала, признает ли отец в ней свою дочь, если они вдруг случайно встретятся на улице. Она представляла себе, как они встретятся глазами, после чего он остановится, его брови сосредоточенно нахмурятся, он быстро обернется и окликнет ее: «Сильвия! Моя Сильвия!» А как же он узнает ее имя?

Можно было ожидать, что маленькая Сильвия возненавидит своего отца — ведь он удовлетворил свои потребности с ее матерью, заплатил ей за это пятьдесят центов и исчез, а она потом умерла при родах. Но люди не всегда могут правильно определить, чего можно ожидать от того или иного человека, в особенности от чернокожего, из которого уже выбита напрочь способность что-то чувствовать еще до рождения. Что касается Сильвии, то она озлобилась на мать. Она озлобилась на несчастную покойную Марлин за то, что та не могла сообщить ей имя ее отца.

Я должна иметь настоящую фамилию, думала Сильвия. Не фамилию, данную рабу его хозяином, которая накрепко свяжет меня с короткой историей его рабства! Мне нужно настоящее имя, которое известно на протяжении бесчисленного количество поколений; имя, которое позволит мне вырваться из Култауна, вырваться прочь из Монмартра, а может, даже и из штата Луизиана. Мне нужна другая жизнь!

Сильвия чувствовала себя так, словно в ее натуре присутствовало нечто не только от рабов, но и от рабовладельцев, и она, как ни старалась, не могла уравновесить эти крайности.

Вот такие мысли терзали Сильвию. Терзали и тогда, когда она стала проституткой. Позже, когда Сильвия выросла и сделалась тем, кем была, она старалась быть лучшей в своем деле. Как, впрочем, свойственно большинству из нас.

И вот сейчас, когда ей было двадцать два года, Сильвия лежала на спине на мягкой кровати, застеленной чистым белым бельем, пахнувшим розами. Лежала и пыталась понять, как она оказалась в своем нынешнем положении. Была ли в этом ее вина? Было ли ей это предначертано судьбой? Да и вообще, кто она такая? В этих трех вопросах, которые она задавала себе, было что-то общее, хотя Сильвия не была в этом уверена, поскольку атмосфера в этом здании отнюдь не способствовала размышлениям. Она слышала, как Анна-Лиза фальшиво поет на лестнице и как Септисса истошно кричит на своих двух детей, словно они и впрямь в чем-то провинились. Септисса! Что это за дурацкое имя? Имя, от которого отдает медициной!

В раздражении Сильвия провела пальцем по краю тугого неудобного корсета, словно тисками сдавливающего ее тело. Ей очень хотелось снять его. Но это было нелегким делом, к тому же ей надо было постоянно быть наготове. Она слишком устала, чтобы раздеться, а снова потом одеваться ей ужас как лень. Вот она, жизнь проститутки, подумала Сильвия.

В дверь квартиры постучали. Сильвия медленно спустила ноги на пол и пошла к двери. Ее качало словно пьяную. Жаль, что сейчас она была трезвой. Взглянув на свое отражение в небольшом зеркале, висевшем на стене возле окна, она на мгновение остановилась — ее словно хлестнули по глазам жгучей крапивой. Было время, когда она могла часами смотреть на свое отражение, восхищаясь молочно-белым цветом лица, пышными локонами прически, чувственной округлостью губ и грудей. Сейчас ничего этого уже нет.

Сильвия открыла дверь и увидела стоявшую на лестничной площадке Милашку Элли; согнувшись и задрав свои красивые юбки, она подтягивала сползавшие чулки. Элли выпрямилась, мельком взглянула на Сильвию и заразительно рассмеялась.

— Девочка! — воскликнула Милашка Элли. — Ты еще не одета? Что с тобой? Прости меня, но ты нарываешься на неприятности!

Сильвия, усмехнувшись, отошла от двери, пропуская Элли в квартиру; та вошла неестественной походкой, подчеркивающей, как ей казалось, ее невинность. С такими блестящими голубыми глазами и белокуром парике Элли действительно выглядела невинной и к тому же белой девушкой. Без всякого сомнения. Но, несмотря на постоянное давление со стороны Сильвии, мысль о том, чтобы выдать себя за белую, едва ли приходила ей в голову.

Сильвия припомнила одну из подобных бесед.

— Элли, — сказала тогда Сильвия, — ну зачем ты это делаешь, девочка? Ведь ты же легко можешь выдать себя за белую, поверь, я не вру.

— Выдать себя за белую? Да как я смогу сделать это, когда все здесь знают меня, как облупленную?

— Да зачем здесь, Элли. Не здесь, не в Монмартре. Ты же можешь переехать куда-нибудь в другое место.

Сильвия хорошо помнила выражение лица Элли при этом разговоре. Широко раскрытые глаза, рассеянный и отсутствующий взгляд, который так и притягивал белых парней, желающих расслабиться.

— Ну куда, скажи на милость, я перееду?

Куда она переедет? Да куда угодно! В любое место! Куда захочет!

Сильвия вспомнила об этом, глядя, как Милашка Элли вертится перед зеркалом, придав лицу привычное невинное, не от мира сего выражение, и почувствовала, что в душе ее закипает раздражение.