Я с сожалением наблюдал, как под коварными лучами славы теряет нить жизни Веселовский, особенно при помощи вечно пишущего вместе с соавторами пробивного человечка, поставляющего ему, и отнюдь небескорыстно, спиртное и покорных девиц. В конце концов Веселовского уволили с работы, но я помог ему остаться на сцене, несмотря на то, что его тут же выбросили из организованной им телепередачи «Вокруг смеха». Я старался помнить только хорошее, что было между нами, а бойкот, созданный им вокруг меня в печати, простил ему, простил четыре мучительных года замалчивания.

Наверное, такова судьба очень многих творцов. В конце концов не выдержал удара судьбы, в большей части им заслуженного, Виктор Веселовский. А Савелий Крамаров, как говорят боксеры, держал удар. Все реже звонил телефон в его квартире, все реже звучали по нему творческие разговоры. Зато эстрадные администраторы не отставали от Савелия. Крамаров — это по-прежнему гарантированные аншлаги, большие сборы… Мне кажется, что Савелий не любил выступать на сцене, делал это во многом из-за заработка, но это тоже была работа. Зашумели завистники. В кинокулуарах и даже на собраниях. Они считали, что комический успех артиста заключен в асимметричном расположении его зрачков, говорили глупость. Это все равно что объяснять успех Чарли Чаплина его нелепой походкой, комизм Юрия Никулина — его простоватым видом и выражающим вечное удивление лицом, успех Евгения Моргунова — его толщиной… У каждого выдающегося комического актера есть своя маска. У Георгия Вицина — маска труса, на первый взгляд, человека вяловатого, безразличного ко всему, а на поверку — трусоватого и жадного, стремящегося поживиться за чужой счет. Была своя, и яркая, комическая маска у Савелия Крамарова — маска жизнерадостного неунывающего совидиота, в результате своей ограниченности и наивности попадающего в смешные положения и ситуации. Она осталась и тогда, когда ему выправили зрение, уже в Штатах, и там он имел успех, потому что жизнерадостный, но нелепый по сути человек всегда смешон, это явление общечеловеческое.

Савелий завоевал неимоверную популярность у зрителей, но как истинно творческого артиста со временем его стало мучить отсутствие в его кинорепертуаре ролей значительных по характеру и мысли. Ведь, повторяю, юмор и сатира — обратная сторона трагедии. Душа Савелия Крамарова, сумевшего наперекор судьбе стать любимым в народе артистом, подготовила его к серьезным ролям в кино и поступкам в жизни, что ему пришлось вскоре доказывать. Кто-то с киноверхов спустил вниз негласное указание прекратить снимать Савелия Крамарова, поскольку он играет недоумков и кретинов, что не соответствует составу нашего общества, а вызывая своей игрой смех, он оглупляет его, самое передовое в мире. А ведь в его фильмах «Друг мой, Колька!» и особенно в телесериале «Большая перемена», где любовь к девушке пересиливала, казалось, укоренившиеся в нем отрицательные качества, даже жадность, именно пересиливала, органично, через внутреннее борение, проступали сквозь смех, сквозь слезы именно его, крамаровские жалость и сочувствие к несчастным и оступившимся людям.

Я не уверен, что выступление двух завистливых артистов на собрании Кинокомитета решило творческую судьбу Савелия. Одного из них действительно снимали мало. У него была интеллигентная внешность и он, даже при умелом гриме, не мог играть передовиков производства и тружеников полей, не было для него тогда подходящих ролей. Второй «завистник» — вернее, «завистница», была задействована в фильмах много и успешно. Вне всякого сомнения, что их антикрамаровское выступление было инициировано верхами и послужило приказным сигналом всем киностудиям страны: не снимать больше этого артиста. Верхи поначалу не обращали особого внимания на его маленькие эпизодические роли, посмеиваясь над ним вместе со всей страной. Но когда увидели, что эти, на первый взгляд крошечные, появления Крамарова на экране запоминались зрителями и создавали один большой и глубокий образ оболваненного тоталитарным режимом человека, при этом наивного, проявляющего доброту, оптимизм и не показные, а идущие от души, да еще в комической и гротескной форме, делающих их яркими, к тому же узнаваемыми. Зрители видели в ролях Савелия самих себя, по сути, таких же униженных и нелепых людей, как и его герои. Там, где полагалось, открыли его досье, именуемое делом, и легко обнаружили, что он является сыном врага народа, хотя и реабилитированного, но убитого лагерной системой, и расценили смелое поведение сына как своего рода месть за погубленного отца. Пожурили друг друга за легковерность и остановили кинокарьеру Крамарова, к тому же своей религиозностью подающего дурной пример людям.

Поклонников у Савелия было — целая страна, знакомых — множество, друзей — немало, истинных друзей, которым бы он доверял беспредельно свои мысли и чувства, — единицы, но, вероятно, он считал, что есть в жизни дела, которые надо решать самостоятельно.

Очень известный мастер сцены однажды признался мне, что в галерее сыгранных им героев не хватает секретаря партийной организации. Тогда ему простили бы и резкие сатирические высказывания в адрес других актеров и дали бы звание народного артиста.

Великий писатель, а в двадцатых годах еще молодой литератор Михаил Булгаков участвовал во Всесоюзном литературном конкурсе на лучшую пьесу о Парижской коммуне. Живя во Владикавказе, в полной бедности и неизвестности, он захотел заявить о себе как драматурге, поддавшись общему восхвалению Французской революции, а уже через несколько лет просил свою сестру Надежду уничтожить хранящийся у нее оригинал пьесы, как слабой, не отвечающей его замыслам и пониманию жизни. В конце своих дней он все же согласился написать пьесу «Батум» о молодом Сталине, надеясь, что после этого издадут «Мастера и Маргариту», «Собачье сердце»… Надеясь, что откроется для читателей кладезь его классических произведений.

Великий юморист Михаил Михайлович Зощенко, изгнанный из Союза писателей, вынужден был писать рассказы о Ленине — добром и искреннем, любящем народ партийном старичке. Нечто схожее есть в судьбах Михаила Зощенко и Савелия Крамарова — писателя и артиста, людей разных жанров и талантов. Зощенко поначалу много печатали, играли на сцене, передавали по радио. Не понимали, о ком он пишет. Помните, в рассказе «О чем поют соловьи» один обыватель спрашивает у другого: «А чего это соловушка поет, заливается?», на что получает ответ: «Жрать хочет — вот заливается». Зощенко писал об обывателе, пришедшем к власти, и был обвинен в очернении действительности. Савелия Крамарова обвинили в оглуплении образа советского человека. Савелию пойти бы в Союз кинематографистов, предложить себя на роль паренька, перековавшегося из тунеядца в передовики производства где-нибудь на БАМе, Талнахе или Уренгое, и, того гляди, простили бы, сняли табу, допустили бы до съемок, как и прежде, во многих фильмах. Только враг мог посоветовать ему это. А врагов он обходил стороной. И «друга» с таким советом он не послушался бы. Социалистическое тоталитарное общество отвергло талантливого артиста. Я уверен, что у Савелия, лишенного, по существу, любимой работы, были дни и месяцы отчаяния, раздумий о дальнейшей своей судьбе, и он сам, самостоятельно пришел к выбору опоры, надежды на лучшее, к выбору веры, Бога, который поможет ему в трудные времена, которых он испытал уже немало.

Режиссер и друг Савелия, Марк Григорьевич Розовский, один из немногих людей, чьему творческому направлению и художественному вкусу по мере сил следовал артист, поначалу был поражен, узнав, что Савелий стал верующим человеком. Действительно, среди нас, так или иначе соприкасающихся с сатирой, это был первый случай ухода человека в религию иудаизма, всячески поносимую прессой и общественным мнением. «Он не был Иванушкой, не помнящим родства, в данном случае — еврейского, — вспоминает Марк Розовский. — Я был поначалу шокирован его поступком, поскольку чересчур неожиданным он был для меня, а потом даже восхищен». Ну а я узнал об этом совершенно случайно, когда Савелий был у меня в гостях. «Извини, мне пора ехать домой, — сказал Савелий, — двадцать минут пятого. Скоро начнется заход солнца. Я должен молиться». Сказал убедительно, уверенно, так, как это и должно было быть, и его спокойствие передалось мне. Он уехал, а я подумал, что Савелий уже такой человек, который может общаться с Богом. И пусть Бог даст ему удачи, убережет от навязываемых ему киноштампов.