Айван заворочался и застонал, и Эльза испугалась, что он опять начнет бредить. Но остаток ночи он проспал спокойно, видимо, она и сама смогла уснуть, потому что следующее, что она помнила, — это раннее утро, голова Айвана на ее коленях, он проснулся и стал плакать и обнимать ее.

—Все хорошо, Айван, все хорошо — все уже позади.

—Эльза, — всхлипывал он. — Эльза Иисусе, Эльза Иисусе… — и снова заснул.

При дневном свете она не могла отвести глаз от рубцов на его спине, кроваво-красных, с желтыми присохшими подтеками гноя по краям.

В комнате царил сладко-соленый запах плоти, выставленной на тропическую жару.

Проснувшись в следующий раз, Айван уже напоминал себя прежнего: голос его, хотя и слабый, звучал увереннее, а речь была разборчивой.

—Эльза, какой сегодня день?

—Среда. Ты плохо себя чувствуешь?

—Нет, ничего. Среда… Бог мой, я, кажется, ничего не помню с понедельника?

—Кажется, да, — ответила она.

—Что с моей спиной?

—Айван, я даже смотреть на нее не могу. Как ты себя чувствуешь?

—Так и чувствую. Эльза, ты ходила к Хилтону?

—Да, да, я видела его. Не беспокойся. Он велел тебе зайти к нему, когда вернешься из деревни. — Вспомнив свою ложь, она засмеялась.

—Здорово, — прошептал он, и вдохновение снова заиграло в его глазах. — Здорово, если это так, то все отлично. Остальное неважно.

—У меня тоже кое-что для тебя есть, — сказала Эльза с таинственным видом. — Угадай что?

—Что? — Озадаченный, он глядел на нее в предвкушении.

—Смотри! — Она потянулась за чем-то спрятанным под кроватью.

Айван нагнулся вслед за ней и вскрикнул от боли.

—Смотри, — повторила она и, просияв, вытащила из-под кровати велосипед. — Я его забрала.

—Что сказал пастор?

—А я не спрашивала, взяла и все. — Она не могла скрыть своей гордости.

—Эльза, ты — львица. — Он выглядел задумчивым. — Где мы сейчас?

—Это наша комната,

—И я здесь уже три дня? Пора начинать работу над второй песней. Ойее! — Он снова застонал, и лицо его дернулось от боли.

—Тебе надо подождать, пока спина чуть-чуть поправится. О чем твоя новая песня?

—Об успехе, — сказал он улыбаясь. — О чем же еще? — Улыбка была слабой, но это была улыбка того Айвана, которого она знала раньше.

Все гонения ты должен снести, Ты ведь знаешь, что тебе победить, И твои мечты парят высоко, Все грехи свои ты сбросишь легко.

—Как звучит?

—Звучит айрэй, давай дальше.

—Тогда слушай:

—Ты видел это? — смеялся Хилтон. — Уверяю тебя, что бвай уже чувствует себя звездой.

—У него и впрямь звездный джемпер, да, — согласился его ассистент Чин, с улыбкой глядя на большую желтую звезду Давида, которую Эльза вышила в центре рубашки Айвана.

—Знаете, сэр, а ведь он чертовски хорош. «Не столько хорош, — подумал Хилтон, — сколько талантлив». Он смотрел, как Айван танцует и с важностью расхаживает в своей рубашке, прилипшей к его худому торсу, и его глаза ослепительно горят в экзальтации. Мальчик, скорее всего, учился в церкви, как большинство из них, но с церковной музыкой это не имеет ничего общего. Это что-то глубоко личное, более глубокое и архаичное, чем все, чему он мог где-то научиться. Айван лихо оседлал музыку, взял ее в оборот, слился с ритмом, угрожающе играя с микрофоном, бросаясь в самый огненный центр и отскакивая, отплясывая свой танец вызывающе и непокорно.

—Да, бвай все чувствует как надо, — сказал Чин. — Дух забрал его.

Во второй песне присутствовал тот же напористый бунтарский дух, возведенный на вершину бодрого ритма полуреггей, наложенного Хилтоном. Слова были лишь одним из элементов — голос был что надо, глубоко интонированный и гибкий, легко катящийся вместе с музыкой — но общий эффект достигался за счет комбинации слов, мелодии и ритма, сплавленных в страстное утверждение некоего видения, тяжелого, упорного, отчаянного и мужественного, как сам городок лачуг.

Эти песни наверняка произведут умопомрачительный эффект на молодежь Тренчтауна, подумал Хилтон, и деньги потекут к нам рекой. Это была как раз та музыка, за запись которой его критиковали; именно такую музыку правительство хотело запретить как разрушающую устои и пускающую ростки заразных идей в головы «страдальцев».

Он уже слышал их вопросы. Скажите нам, Хилтон, кто такие эти «они», в чьи сердца войдет меч и чье падение вы празднуете? Вы отдаете себе отчет в том, что делаете? Черт возьми, конечно, отдаю. Музыка еще никого не убивала. Все как раз наоборот, я работаю в сфере развлечений.

Ладно, смотрите на куаши этих. Мальчик привлек к себе их внимание. Но они-то ведь не простая аудитория, их нелегко раскачать, а ведь он взял их за горло! Каждый крутой парень кружится и пляшет в триумфе, веря в свою победу. Пока играет эта музыка. Пока Айван кружится, отплясывает и завывает под смелый ритм, разбивая воздух кулаком, и торжество сверкает в его глазах, и боль горит огнем на лице. Обретя свою веру, он же и стал рьяным обращенным:

В тот момент он был звездой. Он знал это, и это знали те, кто его слушал. Хилтон позволил ему петь еще долго после того, как записал все необходимое.

—Отличный кусок. Достаточно. — Ему дважды пришлось крикнуть это музыкантам, прежде чем они остановились, оставив в студии эхом отдающуюся тишину.

Айван был опустошен. Он стоял с открытым ртом, внезапно брошенный музыкой, словно некое существо, отторгнутое от своего привычного окружения, оказавшееся в каком-то странном месте, со всех сторон уязвимое. Он заморгал и тряхнул головой, словно выбираясь из сна и стараясь собраться, взять себя в руки. После чего вытер капли пота с лица и засветился в нетерпеливом ожидании.

—Все в порядке, — предвосхитил Хилтон его вопрос. — Нам это подходит.

—Здорово, сэр, здорово. Так когда она будет выпущена, сэр?

—Выпущена? Спокойнее, ман, сначала о деле. Прочитай-ка вот это. — Хилтон протянул ему контракт и стал следить за выражением его лица. Мальчик так взволнован, что не в силах скрыть свои чувства. Даже неловко опускать его так. Он подает хорошие надежды, и чем скорее придет в согласие с реальностью, тем лучше для него и для всех. Хилтон уже насмотрелся на тех, кто, записав один-единственный сингл, считал, что должен немедленно стать миллионером, и на тех, кто потом на всех углах твердил, что его безбожно обокрали. Мальчик вперился в бумагу так, как будто там написано неразборчиво или не по-английски.

—Что… В чем смысл этого контракта, сэр?

—Ты ведь умеешь читать. Смысл в том, что там написано. Ты получаешь пятьдесят долларов за запись. Двадцать пять за каждую сторону сингла.

—И это все?!

Хилтон еще раньше все заметил. Смена настроения Айвана немедленно отразилась на его лице. Сначала с него исчезла радостная улыбка; затем последовало разочарование и шок; вскоре — тотальное смятение, самоосуждающая улыбка человека, извиняющегося за дурацкую ошибку, которая сопровождалась крепнущими подозрениями, что это вовсе не ошибка, и, наконец, безуспешная попытка скрыть свой гнев и разочарование. Черт побери, бизнес есть бизнес, и жизнь — тяжелая штука, подумал Хилтон. Он уже знал наперед, что произойдет, но еще не встречал ни одного, кто не захотел бы увидеть свое имя на пластинке.