— Возможно, если он останется в одиночестве, то откажется от своей затеи, — говорил я Хоремхебу.

— Боюсь, тогда он найдет других людей, у которых не будет ни знаний, ни опыта, ни моральных принципов, и они доведут страну до краха.

— Но разве то же самое не сможет случиться при нас?

Хоремхеб саркастически улыбнулся.

— Он слишком слаб, чтобы не считаться с нашим мнением. — Потом он пожал плечами и пробормотал: — У него нет ничего, кроме слов, а у нас есть сила.

Так я и присягнул его богу. Эхнатон назначил меня хранителем царской казны, и мои страхи улеглись. Я каждый день встречался с ним и в Фивах, и в Ахетатоне для обсуждения дел, связанных с управлением страной, финансами, безопасностью и снабжением водой. Пока мы разговаривали с царицей, он молчал. Политические таланты Нефертити превосходили всякое воображение; страной правила именно она. Что же касается царя, то он занимался только своим богом, своими проповедями и давал лишь те указания которые касались его религии. Кода Эхнатон решил запретить традиционные культы, я предупредил его о последствиях.

— Твоя вера все еще слаба, Нахт, — с укоризной ответил он.

Мы вместе вышли на террасу и предстали перед толпой, которая собралась внизу. Эхнатон умел влиять на души своих подданных. Он объявил о своем решении с пугающей решимостью. Оно было встречено криками одобрения. Я почувствовал себя пигмеем; казалось, это тщедушное создание, стоявшее рядом со мной, обладало таинственной силой, которой раньше у него не было. Несмотря на весь свой ум, Нефертити подчинялась мужу и слушала его проповеди с таким восторгом, словно они были ее собственными. Ее позиция удивляла меня. «Эта женщина либо его духовный спутник, — думал я, — либо самое коварное создание, которое когда-либо видел мир». Думаю, уверенность Эхнатона в себе объяснялась тем, что ему с самого начала никто не смел возражать, кроме меня. Хоремхеб не говорил ни слова против, пока кризис не достиг своего пика. А что касается Эйе, то он притворялся благочестивым и преданным новому богу. Если бы я хотел кого-то обвинить в обмане и злом умысле, то первым назвал бы его имя. Эйе придумал план захвата трона Египта. Будучи учителем наследника престола, он хорошо знал слабости Эхнатона. Именно Эйе подтолкнул царевича к Атону и подкинул ему идею Единственного Бога. Брак Эхнатона и Нефертити тоже был частью его плана, хотя Эйе догадывался, что царевич — импотент. Так он стал тестем и советником царя; весь Египет называл его не иначе как Мудрецом. Именно он подал Эхнатону мысль запретить традиционных богов и конфисковать их храмы; это должно было посеять семена раздора между царем и жрецами. Он надеялся, что в результате этой борьбы Эхнатон либо отречется от престола, либо будет убит. Эйе хорошо знал свои козыри, которые позволяли ему претендовать на трон. Он был тестем царя и мудрецом Египта. Но он стар — следовательно, его правление будет недолгим. Он не представит угрозы для тех, кто сам мечтает о троне. Возможно, он даже собирался жениться на собственной дочери, чтобы закрепить престолонаследие и позволить ей оставаться египетской царицей. Ты должен понять, что это мнение основано не только на на впечатлениях. Мои люди, заслуживающие доверия, предоставили мне неоспоримые доказательства. Но его план провалился. Эйе не учел две вещи. Во-первых, верность народа своему фараону. А во-вторых, то, что в критический момент жрецы сделают царем Тутанхамона. Но я уверен, что Эйе еще не отказался от своей старой мечты.

Поделиться этими мыслями мне было не с кем, но я продолжал давать советы царю.

— Мой государь, — сказал я, — несомненно, истинным является только ваш Бог. Но вы должны позволить людям поклоняться их собственным богам. Постройте храм Единственного Создателя в каждом номе, и Он сам одержит окончательную победу. Пожалуйста, избавьте страну от лишних волнений.

Но было легче сдвинуть с места пирамиду, чем упершегося Эхнатона.

— Твоя вера еще слаба, Нахт, — только и сказал он.

— Любовь и мир не лишают человека права защищать собственную веру, — не отступал я.

— Даже самые порочные люди подчинятся власти любви, ибо любовь сильнее меча.

Когда тучи сгустились, я тайно встретился с верховным жрецом Амона и командующим армией Меем.

— Мы должны действовать, пока не потеряли остатков чести. — Они посмотрели на меня с любопытством, и я продолжил: — Пусть жрецы перестанут сеять раздор. Тогда Мей сможет повести войска на защиту империи.

— Без приказа фараона? — спросил Мей.

— Да, — спокойно ответил я.

Но самым крепким из нас троих оказался верховный жрец. Он спросил:

— А что потом?

— Когда Мей одержит победу, царь будет вынужден объявить свободу вероисповедания.

— Возражаю, — сказал верховный жрец. — Это плохой план. Если Мей прикажет войскам выступить в поход без повеления фараона, командиры отрядов могут поднять против него бунт. — Потом жрец нахмурился; его лицо побагровело. — Нахт, ты предан не нам, а своему царю. Должно быть, ты узнал о наших успехах в номах и решил помешать им своим безумным предложением.

Разгневанный этим обвинением, я ушел. Теперь я не сомневался, что в этом деле каждый преследовал свою цель. Египет оказался в руках мерзавцев. Они все виновны в крахе страны — и сторонники царя, и его враги. Наверно, Эхнатон был последним, кого следовало осуждать. Они использовали его для собственной выгоды. Когда царь стал бесполезен, они решили сместить его и захватить трон. По натуре он был доверчив, а потому верил их лжи. Но потом в нем проявилась сила, которой никто не ожидал, и на время смела их, пока не разбилась о скалу реальности. Тогда каждый бросился к спасательному плоту, оставив свою боговдохновенную жертву тонуть в одиночку и гадать, почему от нее отступился ее бог. Они сбросили маски и обнажили свои подлинные лица; при этом самыми уродливыми оказались лица Нефертити и ее отца Эйе. Каждый из них выбрал свой путь, но никто не получил по заслугам. За исключением бедного еретика и, может быть, Нефертити, фальшивого покаяния которой не приняли жрецы. Что же касается Египта, то раны, нанесенные ему нашими грубыми ошибками, кровоточат до сих пор.

Бывший царский казначей долго молчал, а потом печально пробормотал:

— Это история невинности, обмана и бесконечного горя.

Бенто

Бенто был личным врачом Эхнатона. Когда я встретился с ним, он продолжал исполнять обязанности личного врача фараона во дворце Тутанхамона. Этому человеку благородной внешности с явными следами нубийского происхождения было шестьдесят лет. Подходя к его прекрасному дворцу в центре Фив, я ожидал увидеть впавшего в маразм старика с тихим голосом, но он оказался очень бодрым и энергичным. Его одежда говорила о безупречном вкусе. Бенто собрался с мыслями и приступил к рассказу.

Сегодня Эхнатона называют не иначе как «этот еретик». Но что бы о нем ни говорили, при одном звуке его имени моя душа вновь наполняется любовью. Каким человеком он себя сделал! Неужели Эхнатон действительно жил среди нас? Неужели действительно посвятил свою жизнь любви? Если так, то почему он оставил после себя столько злобы и ненависти? Когда я думаю о нем, то вспоминаю, сколько волнений он причинял всем в детстве. Великая царица часто спрашивала меня:

— Бенто, почему Эхнатон такой хрупкий?

Я помню, что терялся в поисках ответа. Никакой конкретной болезнью он не страдал, но был слабым и худеньким. В отличие от своего брата Тутмоса, он становился жертвой любой хвори. Не любил физических упражнений и страдал отсутствием аппетита. Часто я молился покровителю врачей Тоту [38]и просил дать мне совет, как быть с Эхнатоном. Но все мои попытки оказывались тщетными. Амулеты Тота на него никакого влияния не оказывали, а травы, освященные самой Исидой [39], не приносили пользы его щуплому телу. Когда задул хамсин [40], Эхнатон заболел и заразил своего брата. Я очень боялся за них обоих. Они лежали в одной комнате. Царица сказала мне: