Но надо знать, какая я упрямая.

Я окинула взглядом стены с полками. Там стояло множество баночек с надписями — «базилик», «кориандр», «хмель» и еще куча названий, которых я не знала. В голове всплыло множество воспоминаний — что-то о маринаде, тушении в вине, запекании в тесте и шпиговании пряностями. Я засучила рукава. Потравлю всех к чертям, подумала я, и буду хозяйничать в этом доме — по крайней мере до тех пор, пока сюда не наведается полиция.

Вот мой рецепт. Вепря, вычищенного до состояния новорожденного поросенка, мы положили в чан, и я тщательно натерла его всеми пряностями, которые были в этих баночках. Потом залили все это бочкой вина, которое по моему приказу принесли из подвала. Когда помощники лили его в чан, кухарка умывалась кровавыми слезами, бормоча что-то о трехсотлетней выдержке и моем безумии. Может быть, она говорила что-то и похуже, но я тогда еще плохо понимала местный диалект.

Потом я уже действовала, как настоящий художник! Мясо кролика перекрутила в электрической мясорубке вместе с кучей зелени — лука, свежего перца, помидоров, чеснока, корня сельдерея, укропа. Потом взялась за курицу. Вспомнила, как одна деревенская повариха, которую пригласили обслуживать свадьбу моей родственницы, осторожно подрезала кожицу и снимала ее с несчастной курицы, как чулок. Главное в этом деле — вдохновение, говорила она. Мое вдохновение имело другое название: упрямство, поэтому «чулок» вышел превосходным! Что теперь? Я начала переодевать кролика в курицу: пустую кожицу я осторожно наполнила кроличьим фаршем. В глазах кухарки будто выключились буравчики: я заметила, что она наблюдает за всем этим безобразием с немалым интересом. Когда я зашивала брюшко курице-кролика толстыми нитками, надо мной с уважением склонились все четверо и смотрели, как на Бога.

Короче говоря, сутки прошли в трудах праведных… А я никогда еще не трудилась сутки кряду! Даже не заметила, как настало утро, как оно перетекло в день. Мсье Паскаль ни разу не заглянул к нам. Наверное, думал, что я сбежала. Днем мы вынули из чана вепря, благоухающего, как цветущий сад, и положили его на огромный медный поддон. Я слегка обжарила тушку курице-кролика и с нежностью уложила его во чрево кабана. Но там еще осталось место. Помощники с вопросительным уважением смотрели на меня. Мне уже было все равно! Я стала вбрасывать в ненасытное чрево содержимое плетеных корзин, стоящих в углу, — зеленые яблоки, чищеный лук, зубчики чеснока. Я так разошлась, что, как щедрый сеятель, всыпала туда вишни, груши, орехи, чернослив, зерна горчицы. Вышла дикая смесь, которую я к тому же хорошенько перемешала с медом. Ароматное ложе для гибрида кролика с курицей было готово. Недоставало какого-то штриха.

Интересно, каким был последний мазок на полотне Леонардо да Винчи «Мадонна в гроте», подумала я. Наверное, настоящее искусство начинается тогда, когда ты, окончив работу, начинаешь ее тихо ненавидеть… Если бы я была настоящим поваром в ресторане у себя дома, то есть — богом для желудков респектабельной публики, — я, наверное, точно попала бы в тюрьму, потому что не выдержала бы и всыпала в какое-нибудь «фондю бланш-манже» щепотку крысиного яда! Ведь нет ничего горше, чем когда твой труд, твое произведение искусства пожирают под пошлые тосты, посвященные какому-нибудь «Ивану Ивановичу».

Я молча стояла над вепрем, внутри которого в курином тельце был зафарширован кролик, и послушная паства затаилась у меня за спиной. Учитесь, дети, пока я с вами, подумала я и сняла с пальца серебряное кольцо.

— Серебро — дезинфицирует! — авторитетно заявила зрителям и вбросила кольцо во чрево. — А теперь зашивайте!

Я все время мысленно обращаюсь к живописи. И поэтому в этот миг представила себе удивительное полотно, которое могла бы создать, — «Зашивающие упрятанного в вепре кролика». Кстати, это невообразимое блюдо — мое доказательство того, что мир устроен как матрешка, и все довольно-таки гармонично вкладывается друг в друга.

Итак, завершив работу, мы вставили лист с вепрем в печь. Потом несколько часов мои помощники поливали тушу соком, образовавшимся вокруг нее.

А я, обессиленная, сидела у огня и думала, этого ли я хотела, отправляясь в путь?

Одежда моя испачкалась, хотя на мне и был большой фартук из брезента. Мне не указали на какую-либо комнату, где я могла бы помыться, расположиться и отдохнуть. Мои помощники будто забыли обо мне и уже суетились, нарезая салаты, разливая вина в графины и поднимая все это наверх с помощью специального лифта.

Последним на него положили вепря на громадном блюде. Все это уже меня не касалось. Даже есть не хотелось. Кухарка перекрестила кабанчика, как родного сына перед дальней дорогой, и нажала кнопку подъемника. Вепрь, из которого ароматными струйками испарялась его несчастная душа, медленно, как царица Клеопатра при въезде в Рим, поплыл вверх. Я подумала, что стоило бы раздеться и сесть на него верхом. Вот это был бы настоящий сюрприз для гостей мерзкого старикашки! Хотя хватит с него и колечка, о которое он сломает свой последний зуб! Тьфу!

3

Дня два я провела в чулане рядом с кухней, решая, что делать дальше, пока кухарка не принесла весточку от моего хозяина. Оказывается, мсье велел составить список необходимых мне вещей и всего такого — короче говоря, всего того, что мне будет необходимо для дальнейшего пребывания в его обители. О, как я была зла! Трое суток без ванны! Трое суток под вонючей простыней в кухне на нижнем этаже!

Без тапочек, без ночной сорочки, в компании мешков с чищеным луком. Я уже однозначно решила разорвать контракт. И поэтому ничуть не дрогнувшей рукой вывела на листке бумаги по меньшей мере десять абсурдных пунктов. Чувствовала себя так, будто составляю брачный контракт. Итак: джакузи и завтрак в постель, плазменный телевизор, кровать три на четыре (метра, конечно же), окно с видом на горы, шелковое белье, шампунь фирмы Проктер энд Гембл, зубную пасту Лакалут-актив, радиотелефон, сто пар белых носков из ангорки (у меня всегда ледяные ноги), набор косметики от Живанши, платья, новые джинсы, два хрена собачьих…

Про хрены я, конечно же, дописала в «постскриптуме».

Следующим утром, когда я пыталась хоть как-то отчистить от кабаньей крови свои единственные джинсы, чтобы иметь приличный вид, когда выйду на улицу, та же кухарка, мадам Же-Же (то есть ее имя, как она сказала, Женевьева), вошла в кладовую без стука и пригласила меня следовать за ней.

— Мсье Паскаль просит прощения за проволочку и временные трудности, — сказала она. — Но столько пар шерстяных носков, да еще определенного цвета, пришлось выписывать из столицы. У нас городок маленький, и такого количества в лавке не нашлось…

— Это беспокоит… Паршивый у вас городишко, если в нем нет носков… — пробормотала я, но все же поплелась за ней — по той лестнице, о которой я уже рассказывала.

Собственно, мне было все равно, что меня там ждет — железный крюк для пыток, «испанский сапожок» или оркестр духовых инструментов. Но, признаюсь, поглядывая на картины, поглаживая деревянные перила и вдыхая запах освещенных тусклым светом апартаментов, я чертовски хотела, чтобы наше медленное восхождение длилось вечно. Наверное, я уже тогда ощущала вкус времени, разлитого в этом пространстве…

Женщина распахнула дверь в конце коридора и учтиво кивнула:

— Прошу. Располагайтесь. Мсье Паскаль сегодня очень занят. Он сам вас позовет. Обед — в три. Ужин — в семь.

И, притворяя за собой дверь, добавила:

— Мсье был очень доволен вашим блюдом. Это случается нечасто…

Черт побери! Черт! Черт! Сто миллионов жареных крыс! Я не могла прийти в себя. За окном (во всю стену) высились горы. Застеленная белым пушистым покрывалом кровать напоминала аэродром! В шкафу — все, что нужно, чтобы не ходить в заляпанных джинсах.

Я решила, что, наверное, за мной кто-то наблюдает через глазок скрытой камеры, и поэтому, сохраняя невозмутимый вид, толкнула дверь ванной.

Джакузи…

Лакалут-актив…