Той же ночью, удерживая рвущиеся наружу стоны от пронизывающей при каждом движении боли, он с трудом прокрался к кровати одного из арханчиков. Тот сладко посапывал в пьяном дурмане, раскинувшись на одеяле, и даже не заметил, как Алкадий, пачкая постельное белье кровью, забрался к нему на кровать, и застыл над ним, вглядываясь в молодое, освещенное слабым лунным светом лицо. Красив. Молод. Сладок...

   Алкадий выпил его силу почти до дна, чувствуя, как с каждым глотком боль уходит, становится тупой, раздражающей, но уже терпимой. Но на этот раз магии было недостаточно и, скривившись, Алкадий повернул голову мальчишки. Полоснув по артерии тонким кинжалом, он приник к бьющему в губы горячему фонтану крови, и жадно пил, не чувствуя вкуса.

   Жажда, хоть и мучительная поначалу, быстро миновала. Алкадий медленно поднялся, посмотрев в последний раз на умирающего арханчика, на быстро становящиеся матово-черными простыни, вдохнул витающий в воздухе запах крови и направился к дверям.

   Силы к нему уже почти вернулись. Пить кровь второй жертвы не понадобилось, и Алкадий на этот раз ограничился лишь магией молодого, темноволосого мальчишки. Однако и этого ему показалось недостаточно и, чуть поколебавшись, он наведался и к третьей жертве.

   Алкадий не любил убивать так много людей сразу. Он, сказать по правде, вообще не любил убивать без причины, но сегодня был готов прибить каждого.

   Виссавия. Опять Виссавия. Ее вождь, которого Алкадий не видел столько зим... Боги, как похож возмужавший Элизар на своего отца... И как похож на деда Рэми. В обоих течет отравленная кровь рода вождей, но особо ярко она выразилась в мальчишке. В наследнике. В гордости Виссавии. А чем он это заслужил? И как хотелось Алкадию выпить серебристую силу мальчишки до последний капли. Как хотелось вслушаться в его предсмертные хрипы, отплатив сполна Виссавии за свое унижение, за одиночество, за ни на мгновение не стихающую в душе тоску. Он ненавидел Виссавию... он жаждал туда вернуться... но он знал, что это невозможно. А если для него невозможно, то будет невозможно и для других.

   До рассвета еще было далеко, и Алкадий, вернувшись в свою комнату, не раздеваясь повалился на кровать. Взгляд его остановился на небольшой статуэтке Радона, спрятавшийся в нише.

   Проклятые боги всегда были к нему неблагосклонны. Все считают Алкадия чудовищем, но настоящим чудовищем был его отец...

   Отец, которого, сказать по правде, Алкадий всегда ненавидел, был хранителем знаний, человеком, который любил познавать новое, неизведанное. Даже один из сыновей его родился не, как полагается, от виссавийки, а от русалки... Выродок, полукровка, которого родная мать после рождения выбросила из моря на берег Виссавии.

   Постепенно Алкадий смирился, что его ненавидят из-за русалочьей, холодной крови в жилах. Что именно из-за этой крови не дала богиня Алкадию никакого дара. Что именно поэтому пришлось ему идти в хранители смерти, ведь больше никуда и не брали.

   Но оказалось, боги не ко всем полукровкам так неблагосклонны. Папочка успел перед смертью начудить еще раз, и в клане неожиданно появился запуганный мальчишка-кассиец. Аким.

   Алкадий так надеялся, что хотя бы в Акиме найдет друга. Нашел. Но вот беда - мальчика, в отличие от его брата, любили все. И Аким вскоре стал любимцем не только Алкадия: фаворит самого вождя, друг наследника, целитель, самый молодой и самый талантливый хранитель вести... Еще и эти брат с сестрой, близняшки, что в Акиме души не чаяли... бегали за ним следом, как привязанные...

   Пришлось признать - Аким в Виссавии стал своим. А Алкадий? Алкадий никогда не был и быть не мог... потому и злился... Потому и пошел однажды к морю...

   Превратиться в тритона было не так уж и сложно. Всего лишь напрячься... и вместо ног вырос хвост, и вода стала гораздо приятнее воздуха.

   Море, холодное, безмятежное, дарило непознанный до сих пор покой, примиряло с одиночеством. И уже было все равно, что не общаются с Алкадием другие тритоны, избегают, как избегают на суше виссавийцы.

   В море все иначе.

   В море быть одному - это хорошо, это правильно. В море сердце и кровь холодны, а разум... не ослепляют чувства. В море не мучила Алкадия эта проклятая зависть. Да, он завидовал Акиму на суше, до ненависти завидовал, а на море он мог брата даже любить...

   Алкадий не знал, как долго проплавал он в холодных, пронзительно синих водах, как долго играл он с дельфинами и гонялся за шаловливыми, симпатичными русалками. Просто однажды, когда солнце опускалось в окрашенные красным воды, он вдруг услышал тихий, едва различимый плач, отозвавшийся тоской в холодном, спокойном сердце.

   Алкадий вышел из моря и сразу же на него нахлынули забытые на время чувства: боль, обида, непонимание. И щемящая душу нежность: на влажном песке, свернувшись калачиком, спал Аким.

   Алкадий медленно подошел к брату, заметив, что мальчик страшно похудел, осунулся. Ему всего двенадцать зим, подумал маг, касаясь светлых, выпачканных в песке волос. Аким вздрогнул, открыл глаза, увидел Алкадия и... бросился ему на шею...

   Брат плакал. Алкадий был счастлив. Счастлив так, как никогда в жизни. Море помогло ему понять многое... море примирило его с Виссавией, море уняло спящую в душе страсть к чужой силе. Море его успокоило.

   - Ты вернулся, - всхлипывал Аким, прижимаясь к обнаженной груди брата. - Ты вернулся, а я боялся...

   - Боялся чего, глупыш?

   - Что ты останешься там...

   Чувствительный братишка.

   Алкадий никогда не понимал таких, как Аким: обычно тихие, податливые, как серебрившаяся в лунном свете вода, они в одно мгновение превращались в ледяную сталь... Но непонимание не мешало Алкадию любить... Брат был единственным по-настоящему дорогим для него человеком.

   Но Аким уехал из Виссавии. Алкадий остался.

   И уже жить не мог без моря, без волн, без их холодного покоя. И не жил... погружался в море все чаще, заплывал все дальше и умирал... тихо топил свою душу в море одиночества. Пока не встретил его...

   Он и не думал, что тритоны заплывают так далеко. Он и не думал, что тритоны тоже стареют. Не думал, что тритоны когда-нибудь решатся с ним заговорить. Этот решился.

   Зеленые волосы его давно потемнели, засеребрились в них седые нити, покрылось морщинами лицо, иссохли руки, осыпалась местами чешуя, показав белесую, с зеленоватым оттенком кожу. Алкадию и жаль его было, и в то же время старчески иссохшее, начинавшее разлагаться тело вызывало неосознанное презрение... С трудом сдержав позыв к рвоте, Алкадий поклонился незнакомцу и ответил приветствием на приветствие: "И тебе доброго дня".

   "Мои дни не бывают добрыми, - чужие мысли мешались в голове и подобно белесым червям, сжирали мозг. - Окажешь старцу услугу?"

   "Чего пожелаешь, мудрейший?"

   Виссавийцы приучили Алкадия уважать старость, потому развернуться и отплыть показалось низким и бесчестным.

   "Убей меня... не хочу умирать тут долго... не хочу мучиться... понимаешь?"

   Алкадий понимал. Как хранитель смерти видел он облако над тритоном, очень плотное облако, и предчувствовал скорый уход за грань полурыбы, получеловека... Но Алкадий все еще был виссавийцем. Виссавийцы никогда не убивают... и Алкадий не смог.

   "Прости", - прошептал он, опуская в бессилии руку с кинжалом.

   "Ничего, сынок, - ответил старик, и покрытая морщинами рука легла на руку виссавийца. - Тогда давай просто посидим... поболтаем".

   Сколько они так сидели? Сколько Алкадий слушал? Наверное, долго. Успел он забыть и о том, что перед ним полураспавшийся труп, что старик уродлив, что мысли его когда-то вызывали отторжение. Думал только об одном - никто и никогда до этого в нем не нуждался... только Аким, но Аким далеко, в проклятой Кассии... а старик тут...

   А потом старик вдруг замолк. Тело его пошло дрожью, лицо скривилось в гримасе боли, и Алкадий в ужасе заглотнул соленой воды, впервые в жизни пожалев, что он не целитель...