— Тебе не надо возвращаться.

— Я не вернусь.

Эти слова прозвучали похоронным звоном. Сама себе Палома казалась омерзительной, грязной преступницей.

Вспоминая все это, Палома плакала, жалея бедную девочку, которой тогда была. Своей недовольной матери она сказала, что у Джона и Анны появились дела, и она не хочет им мешать. Евгения подумала, что Палома наскучила им. Через несколько месяцев, когда беременность уже нельзя было скрыть, мать сказала:

— Ты идиотка. Я не хочу возиться с твоей тошнотой по утрам и видеть, как ты сидишь и толстеешь день ото дня.

И через неделю проводила дочь в родильный дом, избавившись от нее, как от старого чемодана с ненужным хламом, даже не спросив, кто отец будущего ребенка.

В родильном доме Паломе было хорошо. Вспоминая этот период, она понимала, что была потрясена всем происходящим, а ее ум и воля парализованы. Но у нее и в мыслях не было сообщить обо всем Джону. Он был вычеркнут из ее жизни. Но однажды приехала Анна.

— У меня своя разведка, — пошутила она, отвечая на вопрос ошарашенной Паломы, недоумевавшей, как Анне удалось разыскать ее.

Кузина не осуждала ее, казалось, она ни о чем не догадывалась. Шутила, развлекала ее, как могла, но Палома была молчалива и подавлена, потому что не переставала чувствовать свою вину. О детях, да и о беременности они почти тогда не говорили.

…Стоя у окна и вглядываясь в темноту теплой ночи, Палома спрашивала себя, что же ей делать дальше? Это чувство растерянности было схоже с тем, какое она испытала, оставив детей в родильном доме. Уже тогда она остро чувствовала свое одиночество. Возвращение в школу было немыслимо: теперь целая пропасть отделяла ее от сверстников.

Случайно она нашла работу в агентстве фотомоделей. Услышав, что там нужны девушки, она съездила за рекомендацией к Кливу, модельеру Анны. Исключительно из уважения к последней тот позвонил менеджеру агентства. Неизвестно, что он ему сказал, но Палому пригласили приехать. Проработав неделю, она приняла участие в телевизионной передаче, заменив внезапно отказавшуюся от съемок манекенщицу. Можно сказать, ее карьера пошла в гору с этого дня. Одно приглашение следовало за другим: Рим, Лондон… и наконец Нью-Йорк, где она и осталась работать в известном агентстве.

На этот раз, мрачно думала Палома, должно быть потруднее. Она жаждала только увидеть детей, и ей казалось, что больше ничего в жизни не надо. Но теперь она поняла, что хотела большего.

Однако на ее пути стоял Джон.

3

Ночью Палома не сомкнула глаз. В памяти всплывали то отрывки разговора с дочерьми, то картины прошлого. Отчаявшись бороться с бессонницей, она лежала в постели, пытаясь разобраться в своих мыслях и чувствах.

Палома вспомнила доброжелательность и терпение Анны, с которыми та приняла свою кузину, стеснительную и несовременную девочку, помогла ей выбраться из своей скорлупы и увидеть мир во всех его красках. Почувствовав тогда разницу в отношении к себе двух взрослых женщин, Палома окончательно убедилась, что мать не любит ее. Она была обязана двоюродной сестре многим: редким шармом, раскрывшимся впоследствии, да, пожалуй, и самой способностью любить.

Хотя Палома понимала, что возвращение на родину будет нелегким, но таких трудностей не ожидала. Но игра стоила свеч. Свидание с Лавинией и Виолой уменьшило ощущение ненужности и неприкаянности, тяготившее ее на протяжении долгих лет. Теперь она знала: что бы ни произошло, чем бы все ни обернулось, у нее есть точка опоры.

…В восемь утра телефонный звонок прервал одинокий завтрак Паломы. Отложив ложку, она с тревогой взглянула на аппарат, потом, после минутного колебания, подошла и сняла трубку.

— Да?

— Палома?

Голос в трубке показался знакомым.

— Да? — повторила она.

— Палома, это Констанция. Когда-то я была Констанцией Симменс, но теперь я Констанция Браун.

Палома вспомнила. Отец Констанции держал на побережье домик для рыболовов. Хотя он был старше Джона и Анны, но дружил с ними и часто приезжал в «Голубиный холм» вместе с дочкой, шаловливой и смешливой девочкой года на два младше Паломы.

— Привет, — сказала Палома. — Не хочешь ли ты сказать, что тебе удалось выйти за Фрэнка?

Констанция радостно рассмеялась.

— Конечно, пять лет назад. Он сопротивлялся, но я победила. Теперь мы держим школу ныряльщиков и магазин.

— Как приятно все это слышать! Но откуда ты узнала, что я здесь?

— О, ты же знаешь! Как только ты ступила на эту землю, каждый житель уже был осведомлен, зачем ты пожаловала и с кем провела день накануне. Марта Стоун увидела тебя на улице в Тунеатуа и, конечно же, сразу сообщила мне. Я связалась с Патерсоном, и Джон подтвердил, что ты приехала. — Констанция усмехнулась. — Я, правда, сомневалась, захочешь ли ты, звезда, говорить со мной. Вдруг зазналась? Но Джон посоветовал позвонить.

— И правильно. Я и не думала зазнаваться!

— А я и сама в это не верила. Слушай, приходи к нам вечером? Так хочется тебя увидеть. Я восхищаюсь тобой. Ты единственная знаменитость, которую я лично знаю, не считая Гая Торнквиста, но ты гораздо красивее его, хотя он это оспаривает. К тому же он заносчив. Приходи!

Палома рассеянно улыбалась, слушая беспечный щебет старой знакомой. Впервые за долгие годы ее жизнь не была расписана по минутам. Она всегда мечтала принадлежать только себе. Идеальная жизнь представлялась ей в виде бесконечной реки с песчаными берегами, тихой и спокойной.

— С удовольствием, — ответила Палома и записала в блокнот адрес.

Вечером она старательно оделась, хотя и понимала, что это совсем не обязательно. Просто ей захотелось хорошо выглядеть. Брюки песочного цвета, шелковая блузка в бежевую и оливковую полоску и кашемировый жакет в тон — все было скроено и сшито отлично. Надев золотое колечко с бриллиантом, она полюбовалась его блеском, посмотрелась в зеркало и отправилась в путь.

Дом Констанции стоял на холме, с которого были видны все окрестности. Первое, что увидела Палома, войдя в дом, была одинокая, мрачная фигура Джона, застывшая в кресле. От хозяйки дома она узнала, что Джон гостит у них с утра.

Ему сообщили, что Палома приедет, поэтому, когда Джон встал поприветствовать ее, в его глазах не было удивления. Подумав о том, что Констанция, видимо, пригласила и других гостей, она улыбнулась.

— Привет, Палома, — сказал Джон.

К счастью, хозяева решили, что четырех человек вполне достаточно для скромного ужина. Палому никогда не стесняло общество малознакомых людей, но столь интимная обстановка не позволяла ей поначалу расслабиться.

Первая часть вечера прошла внешне мило и непринужденно. Констанция и ее муж — мужчина правильного телосложения, с крепкой, подтянутой фигурой прыгуна в воду и волосами, зачесанными назад, но вместе с тем с тонкими чертами лица — предались воспоминаниям. И Паломе не составило труда к ним присоединиться. Но с окончанием восхитительного ужина сама собой переменилась и тема разговора. Констанции не терпелось узнать подробности головокружительной карьеры подруги, и Паломе пришлось рассказывать все забавные истории, какие она только могла вспомнить, но приподнося их несколько пикантнее, чем за день до этого дочерям.

Браунам тоже захотелось поделиться с Паломой новостями, и они наперебой заговорили о своем неоперившемся бизнесе, так что остаток вечера прошел в оживленной беседе. Палома очень удивилась, когда заметила в своей руке второй бокал вина. Обычно воздержанная в вине, сейчас она не могла вспомнить, куда делся первый бокал. Ощущая странное спокойствие и расслабленность, она поставила вино на столик.

Было уже поздно, когда они наконец вышли на улицу. Вздрогнув от внезапной прохлады, Палома постояла немного, глядя вниз на огни города. Бледный осколок луны выглядывал из-за облака, заставляя его край серебриться. Спокойное и невозмутимое, все в звездных блестках, море походило на прекрасное шелковое полотно. Воздух был пропитан запахом соли.