Класс сделан. Теперь душ. Надо возвращаться домой.

Иду тем же маршрутом. Чаепитие на Столешниковом закончилось. Пушкинскую улицу чуть подрасчистили. Идти легче. Миную театр Станиславского, из которого пришла мне помощь на юбилейный концерт… Но одергиваю себя: может, концерта вовсе и не будет?..

Однако на площади Пушкина, совсем вблизи от памятника поэту, появился весьма обнадеживающий знак. Вновь, как и до путча номер два, москвичам предлагают покупать бананы.

Теперь в Москве развелось несметное количество продавцов бананов. Но покупать их мне не хочется. Поговаривают, что хранят предприниматели бананы в московских моргах. Холодильные установки моргов вырабатывают как раз ту температуру, которая заморскому фрукту наиболее подходяща…

На следующий день я добираюсь до театра уже на такси. Улицы расчищены. Помалу восстанавливается обыденная суматошная московская жизнь. Лишь милицейские патрули в бронежилетах. С автоматами. Да докучливая гарь, доносимая ветром с Краснопресненской набережной Москвы-реки. От Белого — до недавнего времени — дома. Панические рассказы о стреляющих с крыш домов снайперах…

Вечером перед самым сном ко мне домой неприятный звонок из ГОСКО. От Панченко. Его помощница: парижские звезды боятся лететь в Москву. Во время штурма мятежниками Останкино был убит корреспондент французской газеты. В Париже говорят и пишут об этом много. Вот и сдрейфили мои коллеги из «Гранд-опера». Кого-то не пустили родители. Надо подумать о замене. Возьму молодежь из Москвы. Но что, если рейнская труппа не прибудет? Тогда придется менять все построение вечера. А испанцы уже здесь. Они первые. Один лишь певец из группы «Фламенко» уподобился парижанам — дома остался. Но ничего, Хоакин Кортес и так станцует…

Впрочем, я все же не знаю окончательно, состоится ли вечер…

Артисты Качиулиану оказались посмелее парижан. Завтра они уже будут в Москве. Значит, «Шайо» москвичи увидят. Но опять же, если вечер…

Из Стокгольма прилетает Щедрин. Я еду его встречать в Шереметьево сразу после первой репетиции с Джиджи. Раз «Безумная из Шайо» пойдет, то программа вечера с перерывами между балетами займет более трех часов. А еще и поклоны, аплодисменты. Не успеют зрители добраться домой до начала комендантского часа. Комендантский час — одиннадцать вечера. А что, если начать в шесть? Надо только как-то оповестить владельцев билетов.

Окончательное подтверждение, что десятого октября мой юбилей на сцене Большого театра будет, — приходит накануне.

Значит, Десятого в Шесть… Генеральная репетиция.

Проходим весь концерт по порядку программы. Оркестр репетирует «Антракт» к третьему действию «Раймонды». Я сама отобрала этот эпизод. «Раймонда» мой балет. Музыка Глазунова празднична, приподнята. А сама кода. Антракта» оканчивается многоточием. Внимание зала естественно переключится от оркестра на сцену.

Появляется Ростропович. Он решил сделать мне подарок, сыграть «Лебедя». Для этого Слава и в Москве. Сегодня. Лебедь» прозвучит так, как написал его Сен-Санс. В оригинале. Никаких добавлений. Виолончель и фортепиано. Слава очень давно не играл эту пьесу. И я чувствую, что он чуть волнуется. Сосредоточен. На полупальцах, вполноги я прохожу весь номер. Замечательно удобно. Как значительна становится мелодия Сен-Санса под смычком великого музыканта. Лучше и быть не может!

Позже, как только театральный оркестр замолкает, я приглушенно слышу из-за прикрытой двери оперного класса, что возле сцены, как Ростропович повторяет и повторяет Сен-Санса. Вот вам и разница между Мастером и подмастерьями. Подмастерья давно бы след простыл, сверкнув футляром. А Мастер и совершенством не удовлетворен…

Проходят под оркестр молодые, кто заменит сегодня вечером струхнувших звезд «Гранд-опера». Затем замечательный японец Морихиро Ивата. И еще один подарок мне от цеха музыкантов. Владимир Спиваков (сам он сейчас в Испании) записал в мою честь «Мелодию» Мае сне. Под эту превосходную запись балетмейстер Андрей Петров поставил поэтичное па-де-де.

Много времени уходит на установку света для «Фламенко». Рикардо Куе — он здесь, с нами в Москве, — подсказывает все перемены русским осветителям.

Потом я танцую «Айседору». От начала — до самого конца без самопослабления. Читаю стихи Есенина. Проверяю дыхание.

Теперь беремся за «Кармен-сюиту». Здесь работы поболее будет. Аранча Аргуэлес, молодая испанская прима-балерина, которой я неизменно симпатизировала и симпатизирую, станет сегодня вечером второй Кармен. Аранча не убоялась путча. Характер у нее взаправду испанский. Приехала загодя и в рисковые дни стрельбы снайперов бесстрашно облазила в любопытстве весь город.

Когда я задумывала свой конспект балета, идея представлялась мне занимательной. Но сейчас, на привольной сцене Большого, фантазия чувствует себя еще раскованней. Две Кармен. Два Хосе — Барыкин и Гедиминас Таранда. Неизменный Сергей Радченко — тореро. Мы увлекаемся, импровизируем, добавляем детали, от чего-то отказываемся. Получается, черт возьми! Какая это радость — погружаться в творчество с единомышленниками…

Взгляд падает на часы и на вопросительное лицо Джиджи Качильяну, стоящего в ближней кулисе. Боже мой, уже два. Мы не прошли еще «Безумную». А на половину четвертого я вызвала уже на спектакль дежурную театральную машину. Может быть, остаться в театре? пройти «Безумную»? домой не ездить?

Нет, прервусь. Хочу не утерять свой маленький праздник прихода в театр на вечерний спектакль. Это ощущение всегда приносило мне особую сладость…

И дам хоть на час передых ногам! Если сказать откровенно, то перед самым отлетом в Москву я потянула в классе мышцу бедра. Наш чудесный баварский друг гениальный целитель Рудольф Энглерт сделал мне снайперский укол в болевую точку. Помогло. Но на московских репетициях и пешеходных хождениях через баррикады я опять натрудила бедро. О проклятое несовершенство наших мускулов! О вечная, верно, уже набившая вам оскомину присказка о травмах! Но разве избежишь их за пятьдесят сценических лет? Позавчера московский хирург Ефстифеев сделал мне укол. А сегодня минут за двадцать перед выходом прямо через трико обязательно заморожу бедро хлорэтилом. Застрахуюсь от боли. Колбочка с хлорэтилом уже заготовлена и ждет меня на гримерном столе в артистической.

Сколько спрашивали за жизнь, каков ваш режим, ваше расписание в день спектакля. Да вот такой — генеральная, час на отдых, заморозка. Но не всегда, конечно, так. Пожалуйста, не пугайтесь. Только раз в пятьдесят лет — это уж точно бывает…

Пора ехать. Машина пришла.

В театре спохватываюсь: ни белого трико, ни лебединых перьев не взяла. Дома остались. Забыла. Скорей к телефону. Пускай домашние в театр захватят. А все другое тут? Может, еще что забыла?..

Ну, начну, как обычно, как выработалось за пятьдесят лет: грим, прическа, трико, купальник, туфли, теплые гетры, надо начинать с разогрева тела…

Боюсь, не скомкать бы вечер из-за комендантского часа. Начнешь спешить, дергаться, сокращать антракты.

Но тут еще один мне подарок. Теперь от цеха военных: комендантский час в Москве с сегодняшнего дня начнется в полночь, с двенадцати. Ну, коли так — уложимся. Даже на послеспектаклевый банкет времени хватит.

Я готова. Стою в кулисе на мужской стороне. Фанфарные, ликующие звуки «Раймонды» громогласно озаряют театр. За спиной у меня одна из моих лебедиц в сороковой раз привстает на пальцы, разминая ступни перед па-де-бурре.

Мгновенных пятьдесят лет, долгих-долгих-долгих пятьдесят лет я ожидаю своего выхода в последней кулисе на мужской стороне.

Может, сегодня мой звездный час?.