Итак, самая крупная добыча всей исследовательской деятельности Шмерлинга ускользнула из его рук. Еще более жаль, что так же, как в случае с Эспером, вся его аргументация строилась лишь на костях. Шмерлинг не был археологом и имел весьма слабое представление об этом аспекте проблемы. Конечно, в своих пещерах он находил каменные орудия в виде отщепов, но они мало что ему говорили. Во втором томе своих «Исследований» он дал короткое описание этих находок и даже привел изображения некоторых из них, отмечая, что речь идет об изделиях человека, причем одновозрастных с костями, а не примешанных позднее. Этим он совершил даже больше, чем от него ожидалось, но в рассуждениях его английского современника Макэнери артефакты играли, кажется, все-таки более важную роль. Тем в большей мере это относится к Пенгелли, другому английскому исследователю.

Каменные орудия из Кентовой пещеры доставили археологам достаточно материала для размышлений. Особенно те из них, что были найдены в первом слое снизу, — грубо обработанные остроконечники, которые обычно приписывали не «пещерному человеку», а тому человеку, чьи орудия находили в отложениях речных террас Темзы и французских рек Соммы и Сены. Был ли это человек той же «расы», что и «пещерный человек», как это считал Джон Эванс, или же он принадлежал другой «расе» (как и — оказалось, совершенно правильно — утверждал в защиту своих пещерных любимцев У. Б. Даукинс), ясно было одно: стратиграфия пещеры Кента, установленная Пенгелли в 1865–1880 гг., доказала, что человек речных наносов старше, чем «пещерный человек». Вывод весьма важный.

С понятием «спелеоархеология» мы уже встречались. Оно образовано соединением латинского слова «спелеус» — пещерный и греческого «археология» (наука о древностях). Спелеоархеолог — это человек, который, занимаясь наукой о древностях, полем своей деятельности избирает пещеры.

Однако спелеоархеолог спелеоархеологу рознь. Один обращается к исследованию пещер скорее случайно, занимаясь этим вместе с работами на поверхности. Другой же идет в пещеру преднамеренно, сам отыскивает их, посвящает пещерам большую часть своей жизни. Рассмотрим оба этих типа на нескольких примерах.

Первый тип спелеоархеолога чаще встречался в прошлом столетии, когда подлинная спелеоархеология, по сути, еще не существовала. Но уже тогда было немало археологов (имена многих нам уже известны), которым доставляло удовольствие вести раскопки в пещерах. В первую очередь это были люди, имевшие естественнонаучное образование или испытывавшие просто влечение к такого рода деятельности. Примеры мы, вероятно, отыскали бы в любой стране, где существуют пещеры, но для разнообразия посидим-ка дома, ведь мы еще не знакомы с тремя героями подземного мира Моравии, представлявшими «героическую» генерацию основателей моравской и вообще чехословацкой спелеоархеологии. Один из них осуществлял свои исследования на севере Моравии, деятельность двух других проходила в Моравском красе и не ограничивалась одними пещерами. Интересы всех троих были почти тождественны, но все-таки они не были друзьями: слишком уж часто они конкурировали друг с другом, сталкивались на одних и тех же стоянках, словно бы Моравия была мала для них, часто обменивались резкими мнениями и выражали скепсис по отношению к суждениям друг друга. И тем не менее все вместе они создали то, на чем впоследствии выросла всемирно признанная репутация моравских исследований палеолита.

Ванкель, Кржиж, Машка.Они имели разные профессий, обладали разными характерами. Индржих Ванкель был врачом, Мартин Кржиж — нотариусом, Карел-Ярослав Машка — школьным учителем. И жили они в разных местах: Ванкель недалеко от Бланска, Кржиж в городке Жданице под Гржибы, Машка — в Новом Ичине (позднее в Тельчи). Парадоксально, но Ванкель попал в Моравский крас непосредственно из Праги, где он родился, между тем как Машка, родившийся в Бланске, всю жизнь провел далеко оттуда, так же как Кржиж почти что брненец, в молодые годы использовавший литературный псевдоним «Лишеньски» — по месту своего рождения.

Ванкель (родился в 1821 г. и вырос в Праге) был, по сути, еще романтик; Кржиж, который был на 20 лет его моложе, — самобытный самоучка, в своих позитивистских и этнологических толкованиях зачастую давал волю своей фантазии; зато Машка, бывший еще десятью годами моложе и воспитанный уже в духе позитивизма, в первую очередь ценил факты, и стремление к точному знанию было у него, естествоиспытателя XIX в., в крови.

Таковы примерно были те трое, чьи имена связаны с самыми известными пещерами Моравии: Ванкеля, «отца моравской предыстории», — с пещерой Бычи скала, Машки — с пещерой Шипка, Кржижа — с пещерами Кулна и Костелик (наименование последней он включил в название одной из своих книг: так иногда называют всемирно известную пещеру Пекарна).

Ванкель уже фигурировал в нашем повествовании как первый чехословацкий исследователь пещерного медведя, а пещеру Бычи скала мы уже навестили среди других наиболее интересных пещерных погребений. Уже этого само по себе было бы достаточно, чтобы «Моравия прославилась своими древностями», как написал когда-то Ян Неруда. Ванкель, молодой пражский врач, который в 1848 г. перевязывал раненных на баррикадах повстанцев, обрел в прекраснейшей земле Моравии свой второй дом. «Докторский дом» в Бланске он еще в 1854 г. превратил в музей «пещерного человека». В 1867 г. в пещере Бычи скала он нашел первые несомненные палеолитические орудия.

Во времена, когда состарившийся Ванкель собрался навеки покинуть свой Моравский крас, моравская спелеоархеология обрела взамен достойного его преемника в лице молодого Машки. Он родился в Красе, и любовь к пещерам была у него в крови. Еще будучи студентом, он помогал доктору Ванкелю в исследованиях и обработке находок… Сначала он собирался стать слесарем, затем учился в Техническом институте в Брно, потом в Вене… и в 1878 г. стал учителем в Новом Ичине. Хотя в окрестностях этого североморавского городка было одно-единственное место с карстовыми проявлениями, Машка тотчас отыскал к нему путь. Это был Котоуч, высокая, тогда еще не изгрызенная карьерами гора, сложенная юрскими известняками, неподалеку от Штрамберга. Машку здесь в первую очередь привлекла пещера Чертова дыра на южном склоне Котоуча (ныне она уже не существует, ее уничтожили каменные карьеры, открытые там со времен Машки). Чертова дыра издавна была окружена легендами — их в 1704 г. записал иезуит М. Таннер. Другой церковный автор Я. Я. Стржедовски в своей «Священной истории Моравии» (1710) указывал, что в Чертовой дыре якобы обитали некие обезьянолюди. Это действительно интересное совпадение, если учесть, что в то время еще никто не мог даже подозревать ни о теории Дарвина, ни о костях и кремневых орудиях неандертальцев, скрытых в пещерных отложениях Котоуча.

Нашел их там Машка: в Чертовой дыре только орудия древнего человека, а в пещере Шипка — то и другое.

Пещера Шипка с ее двумя входами на высоте 130 м над современной речкой Седлничкой в науке о палеолитическом человеке занимает одно из самых видных мест. Однако в те времена это был пустынный провал на склоне одиночного скалистого холма в глухом краю. По счастью, в своих стремлениях прославить Шипку Машка обрел серьезных союзников: субсидировали исследования моравские провинциальные власти, а также Терезианская академия в Вене, владевшая Котоучем, и даже бургомистр Нового Ичина. Раскопки, начавшиеся в 1879 г., продолжались до лета 1883 г. Самая важная находка была извлечена из зольного слоя в одном из боковых ходов пещеры уже на второй год. То была «шипская челюсть».

«Бесценный этот остаток скелета допотопного человека — писал Машка, — был найден дня 26 августа 1880 г. в низком боковом коридоре, именуемом Езевчи дыра, в небольшой нише у левой стены. Он лежал на глубине около 1,4 м, у самого дна пещеры, в ненарушенном слое золы и углей на краю большого очага, вместе со множеством каменных орудий, а также с более крупными костями и зубами пещерных медведя и льва, пещерной гиены, волка, носорога, мамонта, зубра, оленя и лошади, животных преимущественно допотопных, ныне уже вымерших, так что в древнем, т. е. делювиальном, происхождении челюсти не может быть сомнения».