Прощание с вождем должно было состояться 6–8 марта в Колонном зале Дома Союзов. Архитектор В. Т. Ковалев обращался к Хрущеву: «Предлагаю поставить гроб с телом товарища Сталина перед трибуной Мавзолея Ленина и провести всенародное прощание», – аргументируя это тем, что «двери… Дома Союзов, его лестничные клетки до смешного имеют малую пропускную способность…» Однако предпочтение было отдано все же Колонному залу. Обставлено все было с большой помпой: «Хрустальные люстры с гроздьями электрических свечей затянуты черным крепом. Шестнадцать алых бархатных полотнищ, окаймленных черным шелком, с гербами братских республик, ниспадают с высоких белоснежных мраморных колонн. Гигантское знамя Страны Советов, знамя нерушимого свободного Союза Советских Социалистических Республик, склонено над изголовьем Иосифа Виссарионовича Сталина. Перед гробом, на атласе, бережно покоятся Маршальская Звезда И. В. Сталина, ордена и медали, которыми наградила Родина товарища Сталина. Одна за другой льются траурные мелодии Чайковского, Бетховена, Моцарта…» В почетном карауле у гроба стояли известнейшие представители мировой социалистической политики: Г. Маленков, Л. Берия, В. Молотов, К. Ворошилов, Н. Хрущев, Н. Булганин, Л. Каганович, А. Микоян, К. Готвальд, Б. Берут, М. Ракоши, П. Тольятти, В. Ульбрихт, Д. Ибаррури и многие другие.
Таким увидели прощание со Сталиным немногие счастливчики, попавшие в те дни в Колонный зал. А ведь желающих хотя бы раз лицезреть своего вождя – если не живым, так мертвым, – были миллионы. Чтобы обеспечить свободный доступ к телу, были созданы специальные маршруты организованного движения трудящихся из всех районов Москвы. Движение в траурных процессиях должны были завершаться «встречей» с Отцом. Однако именно с этих «маршрутов прощания» и началась трагедия.
Так, свидетель тех событий О. Кузнецов рассказывал: «…Ближайший „маршрут прощания“ начинался недалеко от метро „Кировская“. От „Кировской“ до Дома Союзов вел короткий прямой путь по улице Кирова на площадь Дзержинского. Обычно мы ходили напрямик, через клумбу у здания КГБ, когда там еще не стоял памятник Ф. Э. Дзержинскому. Но то ли потому, что этот маршрут проходил мимо здания КГБ, то ли по другой причине, его изменили и удлинили раза в три. Пришлось идти, пересекая Сретенку, по Сретенскому бульвару вниз до Трубной площади, проходить через площадь и затем подниматься вверх по Петровскому бульвару до Петровки. Как шла колонна дальше, я не знаю. До Петровки я не дошел!» Письмо неизвестного автора, адресованное Маленкову, подтверждает эти слова: «В продолжение 5 часов людей гоняли по всей Москве, никто из милиции не знает, где идет очередь! Сотни тысяч людей ходили вокруг огороженных улиц, ведущих к Колонному залу, и не могли найти пути! Маршрут-невидимка в такой горький, скорбный день! Только вредитель мог объявить о доступе с 4-х часов дня, а маршрут объявить в 21 час».
На Сретенском бульваре толпа людей достигла таких размеров, что шла уже по всей ширине улицы, и хотя еще можно было кое-как лавировать в потоке, скорость колонны не превышала четверти километра в час. На Трубной площади люди неожиданно попали в «ущелье», созданное военными грузовиками «студебекер», перекрывшими Неглинную улицу, – в кузовах машин маячили солдаты и милиционеры. Плотность людей достигла такой степени, что впоследствии очевидцы рассказывали, что попасть на прощание со Сталиным обычным путем стало нельзя: для этого приходилось пробираться по канализационным коммуникациям под землей.
Это было начало смертельной давки. Пользуясь сутолокой, в толпе начали орудовать воры – вырывать сумки, серьги из ушей, – но люди не обращали на это никакого внимания. Все они боялись лишь одного – упасть на землю и быть раздавленным сотнями ног. При этом никто не плакал и никого ни в чем не обвинял. Плакали от понимания, что Сталин умер, а от страха – нет… А плотность толпы все росла, ведь сзади напирали новые тысячи людей, не ведавшие, что в тот момент творилось на «Трубе». Кошмар, происходящий в реальной жизни, еще больше осложняло то, что многие шли целыми семьями: натиск отрывал близких друг от друга. А ведь там были и дети…
Люди могли двигаться только вперед, ведь сзади наступали на пятки все новые и новые «желающие», а выходило из Дома Союзов гораздо меньшее количество. Однако со стороны было заметно, что толпа стоит на месте и практически не движется, но ее все равно несет против воли давление со Сретенки. Под ноги гражданам все чаще попадалась сорванная обувь, – в основном, как вспоминают очевидцы, модные в то время галоши… О. Кузнецов вспоминает: «Грудь была сдавлена, я, как многие другие, стал задыхаться. Как вдруг началось что-то совсем непонятное, почти мистическое: плотная, спрессованная толпа начала медленно раскачиваться. Сначала испуганные орущие люди наклонялись вперед, как мне показалось, до 45 градусов над землей, а затем так же наклонялись назад. Из-за боязни упасть на землю и тут же быть раздавленным, началась еще большая паника. Хотя упасть на землю было невозможно – вокруг были люди. Но кто тогда понимал это! Толпа двигалась по своему, никому не известному закону, раскачивая людей… После двух-трех сильных наклонов, неестественных для человека, я почувствовал, что если сейчас же не вырвусь из этого адского потока, мне конец. Вот тогда я впервые узнал, что такое панический страх толпы. Люди заражались им друг от друга».
Еще один поэт – свидетель тех далеких событий – Евгений Евтушенко, – снявший спустя 37 лет фильм «Похороны Сталина», так рассказывает о своих впечатлениях: «Я носил в себе все эти годы воспоминание о том, что я был там, внутри этой толпы, этой чудовищной давки. Эта толпа – гигантская, многоликая… У нее было в итоге одно общее лицо – лицо монстра. Это и сейчас можно видеть – когда тысячи собравшихся вместе людей, быть может, симпатичных каждый в отдельности, становятся монстром, неуправляемым, жестоким, когда у людей перекашиваются лица… Я помню это, и это было зрелище апокалипсическое…
Люди гибли, втиснутые в этот искусственный квадрат из грузовиков. Оцеплению кричали: „Уберите грузовики!“ Я помню одного офицера, он плакал, и, плача, спасая детей, он говорил только: „Не могу, указаний нет…“»
Но военные и милиционеры действительно не были бездушными машинами, слепо исполняющими волю начальства. Не в силах нарушить приказ, но видя, как людей буквально плющит о грузовики, они пытались спасти и спасали наиболее слабых, находившихся поблизости от машин: арканами, сделанными из поясных ремней, и просто вытянутыми руками они выхватывали из этой «давилки» женщин и детей, поднимали их к себе наверх, избавляя от неминуемой гибели… Везло физически сильным – им практически «по головам» удавалось выбраться из толпы и порой вывести еще кого-нибудь. Если разум не был полностью затуманен собственным спасением.
В действительности, на Трубной площади образовалось целых три лазейки, ведущих к жизни. Находящимся рядом со «студебекерами» и обладающим ловкостью можно было исхитриться нырнуть под кузов, прокатиться под ним и оказаться на долгожданной свободе. Те, кто стоял недалеко от чугунного ограждения Петровского бульвара, кувыркались через него и падали прямо в весенние снежные сугробы. Еще в одном месте, не выдержав людской массы, рухнул деревянный забор, и в образовавшийся широкий проем бросились все, у кого еще были силы. Но большинство людей уже просто не соображали, не думали, где найти выход – инстинкт выживания поглотил все мысли…
Сложно сказать, какими усилиями и средствами к середине ночи удалось уменьшить давку, а потом и вовсе свести ее на нет, восстановить порядок движения к Дому Союзов – об этом нет практически никаких данных. Известно, что утром территория от Петровского бульвара до Трубной площади и от станции «Маяковская» до Бульварного кольца была слоем усыпана рваной обувью, одеждой, поясами, разодранными сумками. Дворники грузили все это лопатами в самосвалы. На саму «Трубу» идти не рекомендовалось: во-первых, не пропустили бы спецслужбы; во-вторых, «ее якобы моют с ночи». А мыть, видимо, было что, ведь если из спрессованного людского пласта кто-то падал на асфальт, шансов подняться у него не было – человека просто растаптывали.