– Да, – беспомощно согласилась она.

– Я спросил ее, какая ты. Где живешь. Она сказала, что не знает, ты только что переехала.

– Она всегда прекрасно знала, где я живу!

– Да. Номера твоего телефона не было в справочнике…

– Это верно. Послушай, она сказала, что ненавидит меня! Что всегда ненавидела, все эти годы! В школе…

– Нет.

– Что значит твое «нет»? Я была там, Генри! Я своими ушами слышала, как она это сказала! Прямо мне в лицо!

– Я имею в виду, что в школе и на работе это была лишь ревность, но никак не ненависть. Ненависть появилась, когда я впервые проявил интерес к тебе. А это произошло приблизительно тогда же, когда ты подписала контракт с «Верлейн».

Уставившись на него, медленно припоминая слова Синди, Гита возразила:

– Она ожесточилась, когда я искусно и коварно тебя соблазнила…

– Да. Только ты этого не делала.

– Не делала. Но ведь ее идеальный Генри никогда не способен был стать соблазнителем, верно?

– Верно, – согласился он вымученно. – Но именно я был причиной и писем, и вылитой краски, и всех этих неприятных вещей. Она сама так сказала, Гита. Она призналась.

– Значит, ничего бы этого не случилось, если бы мы не…

– Да, не случилось бы.

Закрыв глаза, ощущая тошноту и потрясение, осознавая необходимость спокойно все обдумать, она невольно вздрогнула, когда он тихо продолжил:

– С того самого момента, когда я увидел тебя, у меня не было ни одной спокойной минуты. Меня не покидает ощущение, что целая вечность прошла с тех пор, как я в последний раз нормально спал ночью. Но если бы я только знал, какой механизм привел в действие своим интересом к тебе… О Господи, Гита, стать причиной того, что тебе пришлось испытать…

– Да.

– И в тот день, когда ты обвинила меня…

– Я тебя не обвиняла, – возразила она, – я тебя только спросила. Все, что тебе нужно было сделать, – это просто сказать «нет». Я была напугана, расстроена, обижена. Я нуждалась в утешении. Если бы преследователем оказался ты, – а это представлялось возможным, – то кого бы я просила о помощи? У меня ведь нет семьи… Пойми, Генри, я же не знала тебя. На тех фотографиях тебя не было, ты ворвался в мою жизнь так неожиданно… И все, о чем я могла тогда думать, сводилось к одной-единственной мысли: пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы это был не Генри.

– Я очень разозлился и оскорбился, – снова сказал он. – Но твое умозаключение было вполне логичным. Понимаешь, мне было очень трудно тогда как-то согласовать ту тебя, какую я начал близко узнавать, с той женщиной, какую мне всегда описывала Люсинда. С женщиной, которая якобы до сих пор общается с Мэттью.

– Якобы? – фыркнула она. – Ты только что сам сказал, что так оно и есть!

– Знаешь, что именно сказала Люсинда, понятия не имея о нас с тобой и о том, что я слышал от тебя о Мэттью? Она сказала, что очень озабочена – дьявол, да она и выглядела озабоченной – твоей ситуацией, она заявила: все идет к тому, что у тебя будет разбито сердце! Я представления не имел, что она знает о нас!

Резким контрастом к его злому голосу ее вопрос прозвучал тихо и взвешенно:

– А почему ты ей ничего о нас не рассказывал? Чувствовал, что произойдет нечто подобное?

– Нет, конечно, нет. Совсем не потому. Просто я вообще никогда и ничего никому не рассказываю. Не в моих привычках. Как ты выходишь из поместья, она сфотографировала из дома. Из моей спальни. Судя по углу, под которым сделан снимок. У меня сразу возникла такая догадка, но я не был уверен.

– Значит, она была в доме, когда…

А если бы они в тот день стали близки, как он и хотел…

– Да. А ты, почему ничего ей не сказала, Гита? – спросил он с невольным любопытством. – Она была твоей подругой, а ведь друзья рассказывают друг другу свои секреты, не так ли?

Она с горечью улыбнулась.

– Да, рассказывают, но мне не хотелось делиться этим ни с кем. Поначалу из-за того, что позволила себе близость с человеком, которого едва знала. А позже потому, что это стало для меня чем-то драгоценным и особенным. Таким, что не следует поверять никому, делить ни с кем, даже с лучшей подругой. Что касается Мэттью, я не видела его с тех пор, как он встретил Кристину, которая стала потом его женой. Мы вполне могли бы быть друзьями, потому что расстались очень мирно и спокойно. Но наша дружба была бы нечестной по отношению к его жене. Я понятия не имела, что его брак распался, но, по-видимому, Синди поддерживала с ним отношения… – Внезапно охваченная ужасом и тревогой, с расширенными глазами, она прошептала едва слышно: – Если Синди сказала Кристине, что я вижусь с ее мужем, то она могла уйти от него из-за…

– Я не знаю, – проговорил Генри беспомощно. – Но не думаю, что Синди могла разрушить чужой брак только для того, чтобы наказать тебя и заполучить меня. Все, что я знаю с ее слов, так это то, что она использовала его оборудование для проявления пленки. Но я разберусь, – пообещал он. – И все исправлю, если смогу. Ведь жена Мэттью наверняка скорее поверит своему мужу, чем Люсинде.

– Ты так думаешь? Но почему? Ты же сам ей поверил!

– В какой-то степени, – признал он. – Потому что считается, что модели и актрисы именно такими и бывают. А в рекламе ты и выглядела такой: немного греховной, дразнящей, намекающей на какие-то волнующие возможности.

– Но я же не такая! Это все игра, Генри! Мисс «Верлейн» существовала, как бы отдельно от меня…

– Сейчас я это знаю, но тогда, вначале, не знал. А знал я только то, что хочу тебя, что меня к тебе влечет, а Люсинда всегда внушала к себе такое доверие… Понять не могу, как ей это удавалось, но чем больше хвалебных гимнов она пела в чей-нибудь адрес, тем меньше этот человек вам нравился. Она просто убивала его чрезмерной лестью. Дело было даже не в словах ее и не в тоне, но стоило кому-то усомниться в ее мнении и заявить, что она никудышный знаток человеческой натуры, как она начинала так страстно это отрицать, что вы всегда оставались с ощущением, что человек, о котором речь, на самом деле весьма неприятная личность.

– Включая меня.

– Ты – особенно. Мы все считали, что ты расчетливая, хваткая стерва, которая использует бедную Люсинду в своих корыстных целях.

– Но все равно ты меня хотел, – горько и насмешливо заметила она.

– Да. – И со слабой улыбкой добавил: – Я никогда еще не чувствовал ничего подобного. Никогда так не вел себя, но – да, я хотел тебя. Я не мог думать ни о чем, кроме тебя. Не мог желать ничего, кроме тебя. Но по-человечески ты была не в моем вкусе. Ты вслед за Синди стала работать стюардессой…

– Это она вслед за мной, – поправила Гита, тупо уставясь в стол.

– Расскажи мне.

Она слабо пожала плечами.

– Я поступила туда первая, а несколько дней спустя она тоже появилась там. Такая довольная, улыбающаяся. И мне было приятно увидеть ее, – добавила Гита с горечью. – Я подумала, что очень здорово работать вместе. – Бросив на него короткий взгляд, она усмехнулась. – Ведь, наверное, именно из-за этого твоя мама так сразу меня возненавидела? Она думала, что я не очень-то подходящая подруга для Синди. Голубоглазой малышки Синди, которая была ей как дочь. И ей, разумеется, совсем не хотелось, чтобы ее сын спал с такой стервой, как я.

– Нет, она тебя вовсе не возненавидела, – запротестовал он. – Но мы все полагали, что ты отравляешь ей жизнь. Чем бы она ни занималась в школе, ты делала то же самое – по крайней мере, так она говорила. Музыка, искусство, игры. Ты вслед за ней поступила на работу в авиакомпанию. И ты всегда перехватывала у нее самые выгодные рейсы, а потом прямо под ее носом отбила какого-то пилота, в которого она была ужасно влюблена…

– Не понимаю, о чем ты, – холодно сказала Гита.

– Я не помню его имя, но где-то там, во время стоянки самолета, она увидела, как он выходит из твоего номера в отеле и…

– Если он и выходил из моего номера, – ледяным голосом сказала Гита, – то, значит, меня в номере не было.