Вот уже полтора года «большая семерка» вершила в республике законодательную власть. Правда, обязанности ее не были чересчур обременительными: члены Высшего совета никогда не принимали законченных решений. Они ограничивались, как правило, тем, что вносили предложения. Истинную ценность их определял Объективный Анализатор — большая логико-информационная вычислительная машина, электронная память которой была начинена всевозможными сведениями о правилах и принципах жизни республики. Злые языки поговаривали, что этот Анализатор не столь уж и объективный, ибо его решения подозрительно часто совпадают с мнением господина президента. Но злые языки — это всего лишь злые языки.

Занимаясь поистине высокими материями — разработкой философских и идейных концепций республики, подготовкой и проведением конкурсов, определением степени матриотичности фроянцев, — члены «большой семерки» на своих заседаниях почти не касались прозаических, будничных проблем жизни острова. Ими ведали помощники президента — господин Вальтер — координатор по науке, и господин Гейнц — координатор по работам. Этим двум, а также красивой японке мисс Судзико Окато, личной секретарше Карповского, позволялось присутствовать на заседаниях Высшего совета. Гейнц почти не пользовался привилегией: ему, человеку, который непосредственно руководил и строительством, и портом, и финансами, и, наконец, Когортой хранителей, не часто удавалось выкроить время для участия в обсуждений важнейших государственных проблем. Вальтера члены совета видели гораздо чаще, хотя островная «мимикрия», за которую он отвечал, доставляла ему немало каждодневных хлопот. Молодая японка — «моя неэлектронная память», как однажды пошутил Карповский, бывала на заседаниях совета всегда. Она вела протоколы.

Участие в работе Высшего совета отнимало у Курта Ульмана немного времени: «большая семерка» собиралась крайне редко. Тем не менее, даже редкие заседания он переносил с трудом и весь остаток дня ходил с противным ощущением, будто он искупался в помойной яме. Особенно претили ему поэты. Даже Алека Ольпинга, полупьяного, крикливого, бесцеремонного, он мог стерпеть: все-таки Ольпинг был в науке незаурядной величиной, талантливым и смелым кибернетиком-экспериментатором. Но Янчес!.. Выживший из ума мистик, старый истеричный рифмоплет… Или этот нагловатый примитив Пирелли — типичный потребитель, который всегда чует носом жареное: в сковороде ли, в поэзии — такому все равно. А бездарный болтун Хансен?..

Да, только Брэгг, один лишь Джонатан Брэгг… Конечно, и он не без греха — излишне общителен, для своих лет несколько легкомыслен. И все-таки седовласый биолог достоин уважения. Настоящий ученый.

Проклятье! Неужели и сегодня придется проторчать здесь три часа?

Задрав голову, Гейнц стоял у раскрытого окна и смотрел, как на площадь плавно опускается небольшой вертолет. Увидев вышедших из него Вальтера и Ульмана, Гейнц подошел к двери.

— Пригласи ко мне господина Вальтера, — сказал он скучающему у окна охраннику.

Вскоре за дверью послышались неторопливые шаги.

— Скажите, Вальтер, — произнес Гейнц, с видимым неудовольствием поглядывая на вошедшего в кабинет координатора, — чего ради Ульман притащился сюда?

— Простите, Гейнц… По-моему, вы знаете, — удивленно изогнув бровь, спокойно ответил Вальтер. — Сегодня Высший совет. Заседание назначено давно, и не было причины его отменить. Надо же соблюсти, так сказать…

Щека Гейнца дернулась. Он прищурил бесцветные глаза.

— Пожалуй, теперь уже не надо…

Капитан «Иртыша» Николай Иванович Щербатов безгранично уважал ученых, науку и все к ним относящееся. Не претендуя на серьезные труды, он покупал все подряд популярные книги и брошюры, дававшие ему не слишком глубокие, но зато весьма разнообразные познания. И потому к известию о том, что его «Иртыш» арендован для научного поиска в Тихом океане, он отнесся, как к благосклонному дару судьбы.

Все нравилось в этой экспедиции Николаю Ивановичу. Нравился маршрут — по «глухомани» океана, в стороне от проторенных путей. Приводила в восторг цель — практическое подтверждение смелой гипотезы о распространении трещин в дне океана. Пришлись по сердцу люди — думающие, эрудированные и в то же время веселые и простые. Особенно понравился ему начальник научной группы Андреев. Они сразу сблизились во время совместных хлопот по подготовке корабля к плаванию. «Иртыш» не был приспособлен для той роли, которая ему предназначалась. Пришлось устанавливать новый, необычайно мощный и чувствительный эхолот, оборудовать радиорубку для сейсмической разведки, получать и размещать гидрофоны. Андреевская напористость и его организаторский талант произвели на капитана впечатление: сам Щербатов в глубине души чуть-чуть робел перед людьми. Он не раз корил себя за мягкость характера, пытался быть круче, но безуспешно. И не удивительно, что Андреев показался ему незаурядной личностью.

Ничто за десять дней плавания не омрачило безоблачного настроения Николая Ивановича Щербатова. Шли хорошим ходом, ни разу не штормило. Заход и краткая стоянка на Гавайях прошли без сучка и задоринки. Оставалось найти предсказанные Андреевым трещины — и тогда Николай Иванович почувствовал бы себя совсем счастливым. Несмотря на то что поиск проходил пока безрезультатно, он был глубоко убежден в правильности гипотезы Александра Михайловича. Видя, как нервничает Андреев, он волновался за него и как мог старался успокоить ученого, приводя многочисленные аналогии из книг о людях науки.

И вот сегодня в полдень произошло, наконец, долгожданное: эхолот показал глубокий провал в ложе океана. Сразу же были застопорены машины, а после обеда началось первое радиосейсмическое исследование впадины. Андреев потребовал многократного повторения анализа грунтовых слоев, чтобы избежать малейших неточностей. С этим провозились почти дотемна.

Вечером в кают-компании было шумно. Пили шампанское, произносили тосты, острили. Феличин включил приемник и стал ловить музыку: решили устроить бал и танцевать с Ингой по очереди. Случайно он наткнулся на станцию, которая на английском комментировала чью-то статью о возможности высадки на Землю обитателей других миров с «летающих тарелочек», якобы замеченных над многими островами Океании. Научный обозреватель радиостанции беспощадно громил статью и издевался над любителями «космических бумов».

Минуты три Горчакова и Андреев были переводчиками, но потом, по общему требованию, Костя переключил приемник на другую волну, и в кают-компании начались танцы. Шумиха с «тарелочками» и зловещие заклинания насчет «вторжения инопланетных сил» всем уже порядком наскучили: целый день эфир засорен этой чепухой. Охладел к ним даже Феличин. Окончательно дискредитировал «тарелочки» боцман Шабанов. Он рассказал, как, наслушавшись в 1949 году таких вот передач, чуть ли не три часа гонялся на катере по Охотскому морю за севшим на воду «серебристым диском», который оказался солнечным бликом, пробившим тучи.

Разошлись по каютам за полночь. Перед сном Николай Иванович проглотил таблетку: врачи запретили ему даже шампанское. В последнее время почки работали нормально, но профилактика, решил капитан, не помешает.

Андреев поднял Горчакову и Феличина спозаранок и сразу же усадил за работу: ночью были обнаружены еще две впадины. Гипотеза Андреева подтверждалась. Александр Михайлович не скрывал нетерпения: хотелось как можно быстрее обследовать весь район, обозначенный на его картах. К двум часам дня Инга и Феличин измучились настолько, что за них пришлось вступиться капитану. Скрепя сердце Андреев скомандовал отбой, забрал кипы эхограмм и ушел.

Придя к себе в каюту, Инга легла на койку и попыталась уснуть. Но уже через несколько минут кто-то громко постучал.

— Инга Сергеевна, — протиснулся в каюту взволнованный Коршунов. — Где ваш приемник? Слушайте!