— Носил, — тихо говорит Магда. — Целую пачку долларов. Не знаю сколько, но целую пачку, все по сто долларов.

Магда устала, измучена, она готова «капитулировать».

— Где он держал эти доллары?

— В бумажнике. Когда речь зашла о «Корекоме», он вытащил бумажник, показал мне пачку и сказал: «Уж не хочешь ли ты, чтобы я дал тебе сразу сто долларов? К чему тратить валюту, если, я привожу тебе все необходимое…» Не думайте, что Асенов был щедрым. К тому же он был еще страшно недоверчив, на ночь клал свой бумажник под подушку.

— Кто еще знал об этих долларах?

— Не имею понятия!

— Коева!

— Что Коева? Может, и хозяйка знала, может, и другие.

— Вы кому—нибудь об этом говорили?

— Вроде однажды Филипу: мол, у Асенова полно денег, а я хожу в прошлогодних платьях. Но Филип вообще не обратил на это внимания.

— «Полно денег» или «полно долларов»? |

— Кажется, сказала «полно долларов». Это было вскоре после неудачи с «Корекомом».

Задаю еще несколько вопросов, чтобы проверить некоторые уже известные подробности, и встаю. Магда поднимается тоже. Она довольно импозантна, но кажется сейчас маленькой и беспомощной — взрослый человек с умом ребенка.

— А теперь слушайте, Магда, и постарайтесь запомнить: если вы готовы трудиться, можете полностью рассчитывать на меня и на моих кол лег. Но если эти намерения лишь из—за страха перед возможными неприятностями, должен предупредить, что неприятности не заставят себя ждать. И не потому, что кто—то желает вам зла. Виноваты вы сами. Неужели вам не надоело унижаться перед теми, с кем вы водитесь? Неужели вам не стыдно перед вашими близкими? Разве у вас нет воли сказать себе: «Я человек — и буду жить по—человечески!»

— Говорила уже, — произносит тихо Магда.

— Дайте себе слово еще раз! Да так, чтобы оно врезалось в голову и осталось там навсегда!

И я направляюсь к выходу, чтобы не слышать рыданий.

«Слезы — это хорошо, — думаю я, спускаясь по лестнице. — Слезы очищают, — говорю я себе, шагая по вечерней улице. — Плохо только, что некоторые женщины думают, что слезами они искупают все грехи… Желательно, разумеется, чтобы наш, случай был не таким».

Бульвар Витоша в этот час еще полон народа. Наверное, Лиза готовит сейчас на кухне ужин, а ее примерный, бросивший курить супруг смотрит телевизор. И скажите, чем Магда хуже Лизы? Чуть больше воли, и эта Магда может стать скромным «светилом» домашнего очага, хорошей матерью, заботливой женой…

Мысли мои прерывает пронзительный милицейский свисток: задумавшись, я перехожу улицу на красный свет. Делать нечего, возвращаюсь назад и одновременно с этим отрешаюсь от всех морально—бытовых проблем, чтобы сосредоточиться на том разделе криминалистики, который известен под названием «расследование убийства».

И все же как не позавидовать коллегам, которые занимаются морально—бытовыми делами. Как бы ни были плохи их пациенты, но они всегда налицо! По крайней мере живы…

Глава третья

Когда решаешь задачу из учебника, у тебя развязаны руки. Ты можешь применить сто способов, зачеркнуть все и начать снова, пока не добьешься правильного ответа. Но когда решаешь задачу, связанную с живыми людьми, каждый сбой или необдуманное действие могут навсегда закрыть путь к истине. Ведь и преступник решает, свою задачу — старается разгадать твои намерения, запутать следы, толкнуть тебя на неверный шаг.

Убийца Асенова совсем не глуп, поэтому с самого начала следствия стараюсь установить строгую последовательность «ходов». И если кто—нибудь думает, что я бесцельно брожу по городу и разговариваю с кем попало, он ошибается. Все идет строго по порядку, последний номер моей программы падает на Спаса Влаева.

Беседа состоялась в моем кабинете. Есть лица, которых по ряду соображений лучше расспрашивать в официальной обстановке по строго установленной законом процедуре.

Человек, которого вводят ко мне, уже не юноша. Ему где—то между 20 и 30 годами. Он почти высокого роста, широк в плечах, у него независимый вид. Влаев смотрит на меня прищуренными глазами и приближается уверенной, чуть раскачивающейся походкой моряка. Лицо для меня новое, но сам тип хорошо знаком. Для таких, как он, весь мир не больше чем корабль приключений, на неустойчивой, покачивающейся палубе которого происходят драки, кутежи и прочие захватывающие истории.

Бросаю на гостя беглый взгляд и перехожу к формальностям: имя, возраст, профессия, точный адрес… Он отвечает неторопливо, стараясь показать, что обстановка допроса на него совершенно не действует. В его осанке, расставленных ногах и слегка наклоненной вперед фигуре чувствуется скрытая агрессивность. Она характерна для «храбрецов», которые идут по улице, готовые как бы невзначай толкнуть прохожего, найти повод для драки — просто так, чтобы показать, кто они и на что способны.

Предлагаю гостю подробнее рассказать о пирушке с Моньо и в ожидании ответа разглядываю его. Почти круглое лицо, некрасивое, но и не безобразное, с коротким, чуть вздернутым носом и маленькими наглыми глазами. Лицо, странно бледное для такого крепыша, этакого человека—бицепса. Можно подумать, что вся его кровь собралась в могучих мускулах.

Влаев начинает рассказ медленно, с паузами, словно испытывая мое терпение:

— Мы часто ссорились с матерью… Когда женщины переходят критический возраст, они могут устроить скандал, если не положить на место полотенце… Не знаю, поссорились ли мы окончательно из—за полотенца или из—за какой другой мелочи, но только я ушел из дома на квартиру…

Он и в самом деле решил испытать мое терпение. Его путаные, бессвязные рассуждения, весьма бедные фактами, длятся целых пятнадцать минут, пока, наконец, мы добираемся до интересующего меня вечера. Смотрю на часы и без тени притворства зеваю.

— Ясно, — прерываю я монолог. — О ваших литературных и музыкальных интересах достаточно. Вы, если не ошибаюсь, изучаете право?

Влаев кивает, не давая себе труда ответить.

— В таком случае вам прежде всего следовало бы овладеть искусством речи. Вы пользуетесь расточительным стилем старых сплетниц, Влаев. С той лишь разницей, что в словах сплетниц есть хоть какой—то смысл. А вы, похоже, неспособны выразить собственные мысли. Или потому, что их нет, или потому, что вынуждены их скрывать.

Гость смотрит на меня неприязненно, и его правая рука машинально дергается.

— Хотите меня ударить? — замечаю насмешливо.

— Такие, как вы, очень сильны, когда сидят за собственным столом, — бурчит Спас, овладев собой. — Но если вы позвали меня, чтобы грубить…

— Вы отлично понимаете, зачем вас сюда позвали, — отвечаю я спокойно. — И с этого момента прошу на мои вопросы отвечать предельно ясно. Не забывайте, что вы несете ответственность за каждое неверное показание. Итак…

Делаю краткую паузу и испытующе смотрю в его маленькие глазки. Влаев сидит, все так же подавшись вперед, но по его лицу пробегает гримаса напряженности.

— …вы вызвали Моньо из «Бразилии», чтобы распить с ним две бутылки ракии. Кто их вам дал?

— Знакомые.

— Конкретнее!

— Однокашник по институту, он привез их из села.

— Разве вы не слышали, что я сказал: конкретнее. Называйте имена и фамилии!

— Запрянов… Любен Запрянов, студент нашего курса.

— И когда Запрянов принес вам эти бутылки?

— Не помню точно. Кажется, накануне.

— А если накануне, зачем вам понадобилось вечером идти в «Бразилию» и сообщать Моньо эту радостную весть? Вы могли сказать ему об этом утром.

— Если бы я сказал ему утром, он бы тут же их выпил, — вполне логично отвечает Спас.

— Так. Но он не мог выпить эту ракию еще по одной причине. Догадываетесь?

Влаев пытается изобразить на лице удивление, но безуспешно.