— Но я-то пишу не о городе, а о людях. Нельзя не упомянуть про Барнардо, правда?

— У нас теперь все изменилось. Живут только несколько ребят. В основном подростки со всевозможными отклонениями в поведении, с физическими или умственными недостатками, — пояснил Синклер. — Знаете, время другое. Быть матерью-одиночкой не позорно, и социальные службы работают намного эффективней.

— А раньше? — спросил Гроган.

— Раньше было несколько отделений, и в каждом по сорок, по пятьдесят детей. В Ливерпуле, Саутпорте, Литэме и Уирреле. Вам бы надо наведаться на Александр-Драйв или Эгберт-роуд. Там сейчас частные лечебницы, но вы почувствуете атмосферу, схватите колорит.

— Наверное, я так и сделаю. Знаете, у меня есть приятель, который жил в одном из ваших домов.

— Да что вы?

— Его родители погибли в автомобильной катастрофе в шестьдесят первом. Кошмарный случай. По общему мнению, достойнейшее ирландское семейство.

— Католики?

— Конечно.

— Обычно ирландских детей-католиков отправляют в Наджент — так называют ливерпульскую католическую службу социальной защиты. — Он на минутку задумался. — Но после автомобильной катастрофы полиция могла привезти его прямо к нам. Бывали такие случаи.

— У вас не осталось о нем никаких сведений? Ему было бы любопытно узнать.

— Боюсь, за этим придется обращаться в Лондон. — И он, словно что-то припомнив, спросил: — Как его зовут? Только не говорите мне, что еще один наш воспитанник стал знаменитым писателем!

Гроган ухмыльнулся.

— К сожалению, Патрик О’Рейли не писатель.

Это имя поразило Синклера как удар грома. Всего пару недель назад был странный звонок из Лондона, его предупредили, что полиция интересуется всеми, кто будет расспрашивать о бывшем воспитаннике О’Рейли.

— Я бы очень хотел помочь, — забормотал он, промокая салфеткой расплескавшийся кофе, — но сейчас страшно загружен работой — вы понимаете, Рождество на носу…

Ирландец не мог не заметить, как резко изменился тон его собеседника.

— Понимаю, конечно. Но может, найдется кто-нибудь, кто его помнит? Какая-нибудь медсестра, воспитательница на пенсии? Весьма пригодилось бы для колорита и фона в моей книге.

Синклер встал.

— Из тех, кто работал в шестьдесят первом году? К сожалению, нет. Они все давно ушли. Вам действительно лучше обратиться к директору нашего офиса в Лондоне. Извините.

Гроган понял намек и поплелся за служащим к двери.

В глубоких раздумьях он направлялся к центру города. Какого черта тот тип из Барнардо сразу свернул разговор, почти сразу, как только услышал настоящее имя Эвери? Или у него разыгрывается воображение?

Оставив машину за углом отеля «Фезерс», он поднялся в свой крошечный номер на верхнем этаже, вытащил из сумки бутылку «Бушмиллс», плеснул виски в пластмассовый стаканчик для чистки зубов, опустился на кровать и уставился на телефонный аппарат.

Что дальше?

Что еще остается проверить? Со временем до него дошло, что осталось не так уж много. Он подумал, что с момента гибели родителей в шестьдесят первом Эвери провел большую часть своей жизни то в одном, то в другом государственном заведении. Приют Барнардо, армия, тюрьма лет на десять. Кроме официальных сведений, проверять почти нечего.

Тюрьма. Это мысль.

Он заглянул в записную книжку и набрал номер коммутатора Сент-Элен. Ответил мужской голос, явно пьяный, хотя еще не перевалило за полдень.

— Майкл, старый бездельник, это Дэнни Гроган, за помощью.

Майкл легонько икнул и сказал:

— Рад тебя слышать, Дэнни. Помогу с удовольствием, только поторопись. В начале января я должен предстать перед судом, значит, потом исчезну на время.

— Встретимся сегодня вечером. Скажем, часов в шесть в Биг-Хаус?

— Ладно, до встречи. Устроим ночку.

Гроган повесил трубку, разулыбавшись в предвкушении славного вечера в городе, и, хорошо зная, что завтра окажется в неподходящем для серьезных дел состоянии, решил взглянуть на следующий пункт в своем списке.

Просмотрев записи Маргарет О’Мелли, поставил птичку около имени Дон Мерривезер, скупщик металлолома в Бутле, где Эвери работал после увольнения из армии.

Он нашел двор старьевщика на жалкой задней улочке возле дока Гладстон. Дождь, не стихавший целую неделю, превратился в занудный моросящий туман, из которого выступала, навевая тоску и уныние, высоченная груда ржавых останков. Хозяин обрел пристанище в древнем разборном павильоне, который давно пора было снести.

Когда появился Гроган, Мерривезер оторвался от раскрытого перед ним на столе женского журнала и встал — крупный, солидный, с крепкими мускулами, начинавшими заплывать жиром, и заметно вырисовывающимся под старым серым свитером брюшком.

— Слушаю вас? — сказал он не слишком любезным тоном. Серые глаза на румяном цветущем лице глядели с вошедшей в привычку подозрительностью.

— Не могли бы вы мне помочь? — вежливо начал Гроган. — Я собираюсь взять на службу человека, который когда-то работал у вас. Дело в том, что ему придется заполнить кое-какие анкеты.

Мерривезер хмыкнул.

— Кому ж не приходится в этом городе, полном жуликов?

— Я думал, вы можете дать рекомендации.

— Если бы вы сперва позвонили, сэкономили бы на дороге. Я не даю рекомендаций.

— Тогда просто ваше мнение, — настаивал Гроган. — Это важно и для него, и для меня.

Старьевщик молча смотрел на него несколько секунд, потом сердито ответил:

— Я не даю рекомендаций, потому что никого не нанимаю. Только в самых крайних и редких случаях.

Гроган сообразил.

— Я не из налоговой инспекции и не из социального обеспечения. Мне нужно только ваше мнение.

Мерривезер неохотно захлопнул журнал.

— Как его имя?

— Макс Эвери.

Мерривезер даже глазом не моргнул; если это имя что-то ему говорило, о том можно было догадаться лишь по мгновенно и неприметно дрогнувшей нижней губе.

— А, вот кто.

— Он говорит, что работал на вас — простите, с вами, — когда ушел из армии, в семьдесят третьем году.

Старьевщик издал нечто вроде смешка.

— Я почти и не видел этого мошенника. Он действительно тут работал, слинял лет десять назад. Потом главным образом отбывал срок, пока не съехал на юг Лондона. — Он на минутку задумался. — По-моему, в восемьдесят третьем. Божился, что начинает честную жизнь. Вроде бы шанс получил.

— А как он себя вел?

Мерривезер пожал плечами.

— Держался сам по себе. Насколько я знаю, дружков почти не имел. Я его подобрал, когда он только вышел из тюряги. Бывшему вору трудно приходится. Он меня никогда не обманывал, да и не смог бы, если бы захотел.

— Почему?

Мерривезер кивнул на небольшой цветной фотоснимок, прикрепленный к стене рядом с прейскурантом на металлолом, с которого улыбались солдаты-парашютисты.

— Я начал служить еще до суэцких событий [49]и протрубил до шестидесятого. У бывших десантников свой кодекс чести. Он просто не мог обманывать меня вроде тех маленьких негодяев, которых я здесь держал.

— Понятно.

— Но, разумеется, не гарантирую, что вас он не облапошит.

Гроган нехотя улыбнулся.

— Больше вы мне ничего не скажете?

Мерривезер покачал головой.

— Оставьте карточку, звякну, если что вдруг припомню.

Но Гроган уже шел к двери, не в силах даже стоять рядом с бывшим парашютистом. Отребье — иначе он их и не называл. Буркнув, что карточки позабыл в другом пиджаке, ирландец исчез на тропинке, ведущей к докам.

В подернутое туманом окно Мерривезер следил, как визитер садится в машину. Потом вернулся к столу, аккуратненько записал регистрационный номер автомобиля и позвонил в анонимный офис на Говер-стрит. Человек по имени Макс Эвери никогда у него не работал и он никогда его не встречал. Но, как он сказал Грогану, у десантников свой кодекс чести, и бывший сержант, принимавший участие в суэцких событиях, никогда не отказывался выполнять просьбы прежних своих командиров.