— Знаю, любовь моя. — Джордан схватил ее, поднял на руки. — И клянусь, покажу тебе, что это такое.
Тревис с Кэппи и двумя конюхами отправились в Уэст-Тизбери. Джордан и Слоун предпочли прогулку верхом. Слоун не могла нарадоваться, как быстро вспомнила уроки верховой езды, которые она брала еще подростком, на лошади чувствовала себя уверенно, вполне уверенно. Все утро они много ездили верхом, потом пошли пешком, отпустив лошадей попастись.
— Расскажи, что это за места, ты ведь все здесь знаешь. Со времен своего безоблачного детства.
— Когда чем-то обладаешь от рождения, принимаешь все как само собой разумеющееся! — Джордан смутился. Где-то подобранной длинной палкой он ворошил листья, желтым ковром лежавшие под ногами, — осень пришла на остров, в штат Массачусетс, все деревья, кроме сосен, пылали желто-красным огнем. Солнце теперь легко пробивалось сквозь поредевшую листву, оно освещало лицо Слоун, и Джордан подумал, что эта женщина, его дорогая женщина, — из совершенно другого мира, ему почти неведомого. И не хочет об этом мире рассказывать.
— Расскажи мне о своем детстве, Слоун. Ведь остались у тебя какие-то воспоминания?
— У меня было детство, каким его обычно изображают в сером бытовом кино: неудачная женитьба, непослушные дети, трудная жизнь — такие фильмы, к сожалению, основаны на реальности. Помню свое ощущение: я в тюрьме. И любой ценой, во что бы то ни стало стремлюсь убежать из нее… И позже, знаешь, я стала думать, что мысль стать писательницей зародилась у меня исподволь еще в детстве…
— Чтобы дать выход эмоциям, жажде свободы?
— В какой-то степени. Но больше, честно признаюсь, из-за денег. Как попытка вытащить счастливый билет в новую, лучшую жизнь.
— И получилось? Как ты думаешь?
— Уверена, что вполне. Мне нравится, что удается заработать много денег, мне нравится, когда я вижу свою фамилию в списке авторов лучших книг года. До сих пор сердце радуется, когда я вижу, как мою книгу кто-то покупает…
— И все же?
— Почему ты всегда подозреваешь, что я что-то недоговариваю?
— Инстинктом чувствую, наверное…
— Я люблю то, что я делаю, и мне нравится быть в центре внимания, быть звездой. Вначале было очень трудно. Даже после первого успеха мы с Тревисом еще долго жили бедно. И, кстати, без малейшей уверенности в завтрашнем дне. Я тогда вовсю занимала деньги, и большая часть первого гонорара пошла на долги. Даже Кейт давала мне взаймы.
— Но ты же справилась со всем этим!
— Да, справилась, я поняла, что можно выжить в этом мире, поняла довольно рано, что для этого нужно прежде всего — расстаться с иллюзиями. И от много в жизни отказаться. Довольно скоро поняла: чтобы выпустить книгу, недостаточно только писать, сидеть за машинкой.
— Что же надо еще?
— Продаться самой! — Слоун подавила горький смех, вырвавшийся у нее при виде напряженного лица Джордана. — Думаю, что Мольеру удалось выразить это лучше, чем мне. «Сначала, — сказал он о своих пьесах, — делаете их по любви, потом — ради нескольких самых близких друзей, потом — за деньги». Когда я стала зарабатывать деньги, я уже не принадлежала себе. Не я решала, что мне говорить, что надевать, как вести себя, — у меня иногда возникало ощущение нереальности бытия, я мучилась, размышляя, где же «я» настоящая, есть ли вообще это «я», осталось ли от меня хоть что-нибудь.
Джордан был и удивлен и тронут исповедью Слоун. Он снова взял ее руки в свои:
— Я знаю теперь, какая ты настоящая, я сделаю все, чтобы помочь тебе.
Да, ей была нужна его любовь, его любовь как поддержка. Именно его и — ничья больше.
Через два дня Джордану, позвонил Хильер:
— Джордан, ты мне нужен в Чикаго, и как можно быстрее. Когда приедешь?
— Не сейчас. Сейчас я не могу. — Джордан отвечал спокойно. — Мы же договорились, помните?
— Помню, помню… Не стал бы тебя беспокоить, но с Уитни неприятности, он вышел из строя как минимум на две недели.
— Что с ним? — спросил Джордан упавшим голосом.
— Оборвалась подпруга, он упал очень неудачно. Сломаны ребра и повреждено плечо. — Хильер помолчал. — А теперь скажи, когда ты приедешь?
— Сегодня вечером. Сейчас узнаю, что с рейсами. Но в любом случае — не позже завтрашнего утра.
— Не позже. Спасибо. — В трубке послышались короткие гудки отбоя.
Да, если Хильеру что-то нужно, он добивается своего — тут не о чем говорить. Но Джордана в данный момент взволновало не это, хотя он автоматически отметил про себя настойчивость Хильера, — взбудоражило его известие о Лэнсе. Что же с ним произошло?
Снова эти происшествия! Не пора ли переименовать команду, например, так — «Мстители» или «Кони Апокалипсиса». Господи, как это произошло с Лэнсом? Лопнула подпруга? Да ни один, даже самый никчемный игрок, не выйдет на поле, не проверив как следует экипировку лошади. Тем более — Лэнс.
— Но ведь ты говорил… — начала было Слоун.
— Я прекрасно помню, о чем я говорил. — Джордан, укладывая вещи в чемодан, пытался продолжать разговор. — И Хильер звонил по другому поводу.
— Я думала, что…
— Там происходит что-то плохое! — Джордан не слушал, о чем говорила Слоун. — Я не могу быть в стороне.
Слоун посмотрела на него в смущении:
— Прости, я не поняла, о чем ты.
— Он не мог сесть на лошадь, не проверив снаряжения!
Нью-Йорк, декабрь 1986
— Я так люблю Рождество в Нью-Йорке, — зажмурилась от удовольствия Слоун.
Они шли с Джорданом по Пятой авеню, в руках у обоих были объемистые пакеты со свертками, коробками, кульками. Везде толпы народу, оживление, непривычное даже для Рождества, — и на редкость промозглый, холодный день. Но влюбленных это нисколько не смущало.
Вокруг все так пестрело, было так празднично и ярко! Во всех магазинах появились отделы игрушек — их облепила детвора. Джордана и Слоун сегодня радовало все, и они любили всех.
— Не встречал Рождество дома вот уже три года кряду, — сказал Джордан. — Последние два выпали на Палм-Бич, а в восемьдесят третьем мы играли в Аргентине и Чили. Знаешь, в рождественские дни на чужбине такая ностальгия. Люблю Рождество в Мунстоуне. Это, разумеется, не Нью-Йорк… Но для меня — редкая возможность побыть со своими стариками. Вся рождественская неделя обычно отдается родне, друзьям… А Новый год встречаем в Бостоне.
— А я встретила свой первый Новый год в Нью-Йорке среди многолюдной толпы на Таймс-сквер, — Слоун не договорила; они пробивались сквозь людскую стену, особенно плотную и шумную на углу Пятой авеню и Пятьдесят первой улицы. — Мне нравится весь этот праздничный ералаш и Таймс-сквер — без него нет Нью-Йорка.
— Как Эмпайр-Стейт-Билдинг и старинные экипажи?
— Совершенно верно. Как и «Плаза» или «Уолдорф» — знаменитые нью-йоркские отели. Но на первом месте Таймс-сквер. Всегда хочется туда сходить…
— Если это намек, считай, я его не понял. Наслышан о Таймс-сквер в новогоднюю ночь. И ничто в мире не заставит меня приблизиться к этому злачному месту. Даже, дорогая, ты.
— Но Тревису так хочется, а я не могу разрешить ему прогулку одному. — Слоун едва не обронила один из своих свертков.
Джордан повернул к катку у Рокфеллер-центра, чтобы сделать небольшую передышку.
— Честно говоря, я не думал обсуждать сейчас планы наших праздников. Но учти: твои планы опасны. Понимаю, что не смогу удержать вас, даже если запру маму в туалете. Но… если Тревис хочет увидеть Таймс-сквер в канун Рождества или Нового года, для этого не обязательно толкаться среди жуликов и наркоманов — можно просто включить телевизор.
Слоун остановилась, поставила пакеты на землю и облегченно вздохнула. Она устала, щеки разрумянились от мороза, волосы выбились из-под шляпки.
— Ты хочешь быть нелюбимым и злым отчимом моему сыну?
— Нет, только любимым и добрым. — Джордан долго смотрел на конькобежцев, запрудивших каток. Потом он повернулся к Слоун: — Любовь моя, ты не будешь против, если мы отпразднуем Рождество в Мунстоуне, а Новый год здесь? — И снова стал смотреть на катающихся, — но мысли его блуждали далеко-далеко.