Мне все равно».

Вороные, тяжелые волосы упали на плечи девушки, и Матвей нежно, осторожно снял с нее шубу.

— Поцелуй меня, — сказал он. «Пожалуйста, Марья. Как тогда целовала».

Она робко подняла руки и положила ему на плечи. «Иди ко мне», — прошептал Матвей, касаясь ее губ — от Марьи пахло морозом и свежестью. Она целовала его тихо, и Матвей слышал, как она дышит — прерывисто, неглубоко.

— Разве бывает такое счастье? — едва слышно прошептала девушка и Матвей, вдруг, — она аж ахнула, — подняв ее на руки, зарывшись лицом в ее волосы, ответил: «Бывает, Марья, с любимым — бывает».

Она лежала, умостившись вся в его руках, и вдруг сказала, проведя ладонью по его лицу:

«Ты такую бороду отрастил, и не узнать тебя».

— Ну, счастье мое, — рассмеялся Матвей, — несподручно мне к цирюльнику ходить, в лесах оных не заведено. А тебе не нравится? — озабоченно спросил он.

Марья вдруг широко, счастливо улыбнулась и шепнула ему на ухо: «Отчего же? Очень даже нравится, ты ж сам слышал, как…, - она вдруг прервалась и, смутившись, замолкла.

— Я бы еще раз послушал, — Матвей стал целовать ее девичью грудь, спускаясь все ниже.

«Можно?» — он на мгновение поднял голову.

Марья почувствовала его губы, и, откинув голову, ответила: «Так бы вечно и лежала с тобой».

— Ну, — Матвей помедлил, — ведь не только лежать можно…

— Покажешь? — томно спросила Марья.

— Как только вот тут закончу, — Матвей окунулся в ее влажную сладость, — так сразу и покажу, любовь моя.

Он дремал, ласково обнимая спящую Марью, и вдруг открыл глаза — жизнь в лесу приучила его ощущать время всем телом, самим существом своим.

— Пора тебе, — он поцеловал девушку в теплую щеку. Марья зевнула и, найдя его руку, рассмеялась.

— Я быстро, — шепнул Матвей. «Совершенно невозможно тебя отпустить просто так, счастье».

Она перевернулась на бок и протянула ему губы. «Завтра», — сказал Матвей, прижимая ее к себе. «Прямо с утра и приходи».

— Переночевать нельзя? — она вздохнула и застонала, — тихо, сдерживаясь.

— Нет, — он потерся о мягкое плечо. «Опасно это — мало ли кто заметит. Утром ждать тебя буду».

Марья кивнула и выдохнула: «Да!»

Увидев темную фигуру на льду, Марфа забросала костер снегом и посмотрела на запад — над лесом нависал багровый, низкий закат, огромное солнце медленно заваливалось за деревья.

— Хорошо помолились, Марья Федоровна? — спросила она, помогая девушке выйти на берег.

— Очень! — глаза Марьи блестели, щеки раскраснелись, и она вдруг сказала: «Марфа Федоровна, я есть хочу! Так бы цельного поросенка и съела сейчас».

— Ну вот как раз к трапезе домой и вернемся, — улыбнулась Марфа, выходя на тропинку, что вела к усадьбе. «Дети как раз накатались, в снегу навалялись, на поварне сегодня блины пекут, с икрой и поедим».

— Два десятка съем! — горячо проговорила Марья. «И еще чего-нибудь!»

— Ну и хорошо, — Марфа вдохнула морозный воздух и, раскинув руки, сказала: «Вот так нагуляешься, потом поешь, и на перину — спишь сладко, ровно в раю!».

— Я завтра опять помолиться схожу, — зардевшись, опустив взгляд, призналась Марья.

«Доходна до Господа молитва сия, чувствую».

— Вот и славно, — Марфа ласково посмотрела на девушку. «Пока у нас гостите, ходите, матушка Марья Федоровна, хоша каждый день. Дорогу знаете теперь, можете и сами».

— Да, конечно! — Марья обернулась на озеро и нежно сказала: «Хорошо там, в скиту, не сказать как».

Марфа только улыбнулась, и, взглянув на близкие ворота усадьбы, сказала: «Ну, вот, сейчас прямо и за стол!»

Девушка вдруг приостановилась, и, набрав в ладони снега, подкинула его вверх. «Как красиво!», — сказала она, глядя на блестящие золотом заката хлопья. «Шалить хочется, Марфа Федоровна! Так хорошо!».

Марфа, рассмеявшись, смахнула с меховой шапочки государыни снежинки и нежно обняла ее. «Как я рада, что я к вам приехала!» — счастливо проговорила Марья, прижимаясь гладкой щекой к лицу Марфы.

Та только, молча, погладила девушку по голове и проговорила: «Ну вот, и смеяться вам понравилось, матушка Марья Федоровна».

— Очень! — расхохоталась Марья и пустилась бегом к усадьбе.

Марфа посмотрела на большой ломоть свежевыпеченного хлеба, что лежал на столе перед Марьей Федоровной, и, потянувшись, отрезав кусок жареного поросенка, водрузила его поверх.

— Ешьте, матушка, — ласково сказала боярыня, — Великий Пост скоро, там уж мяса с рыбой нам долго не видать.

— А можно каши еще, Марфа Федоровна? — попросила государыня. «Уж больно вкусная она у вас!».

— А это моя матушка покойная так готовила, — Марфа подвинула девушке глиняный горшок, — сначала крупу в печи просушивала, а уж потом варила. Она тогда рассыпчатая получается, ровно пух.

— Уже и в Москву сегодня, — девушка, погрустнев, подперла щеку рукой. «Так хорошо у вас, Марфа Федоровна, и детки у вас славные какие — так бы и не уезжала от вас. В Кремле пусто, только вот с Ириной Федоровной сидим, вышиваем, от Писания слушаем, али сказки какие-нибудь. Ну, в церковь еще ходим, там все веселее»

— Ну посмотрим, — Марфа позвала девок убирать со стола. «Может, о следующем годе опять к нам приедете, коли государя на то воля будет».

Марья вдруг сдвинула черные, красиво изогнутые брови. «Государя, да, — пробормотала она, и резко встала. Марфа тут же поднялась.

— Я в скит схожу, — вздохнула Марья, — помолюсь напоследок.

Воронцова улыбнулась и ответила: «Я тогда велю возок закладывать, вы не торопитесь, опосля вечерни выедете, дороги сейчас хорошие, до Москвы быстро доберетесь».

Девушка, кивнув головой, набросив шубку, выбежала на двор. Марфа спустилась с крыльца, и, выйдя за ворота, усмехнувшись, покрутила головой, смотря на то, как быстро идет Марья Федоровна к лесу.

— А государыня красивая! — внезапно сказала оказавшаяся рядом Федосья. «А сколько ей лет?».

— Восемнадцать осенью было, — Марфа, потянувшись, — дочь уже переросла ее, — поправила на Федосье шапку.

— А государю Ивану Васильевичу? — все не отставала дочка.

— Пятьдесят два летом будет, в августе, — ответила Марфа.

Федосья задумалась. «Так у них разница почти как у меня и сэра Стивена, на два года только больше», — со вздохом сказала она.

— Ну, хоть это подсчитать можешь, — ядовито заметила Марфа и вдруг увидела, что в глазах дочери блестят слезы.

— Ты что, Федосеюшка? — спросила она, ласково прижимая к себе дочь.

Федосья вдруг глубоко разрыдалась, пряча лицо на плече у матери. Марфа поняла, и, погладив дочь по голове, сказала: «Ну, милая моя, надо же когда-то было этому случиться.

Как раз тебе следующим месяцем пятнадцать лет, время уже. А ты что расстраиваешься?» — она поцеловала дочь. «Или болит у тебя что?».

— Нет, — девушка вытерла лицом краем шерстяного плата матери. «Просто я не думала. не ждала… — она опять заплакала.

— Так никто не ждет, — усмехнулась мать и нежно обняла Федосью. «Хочешь, как государыня уедет сегодня, в мыльню сходим? Только ты да я, Федя с младшими побудет, уложит их».

— А можно разве? — спросила Федосья.

— Отчего ж нельзя? — удивилась Марфа. «Париться не будем, так, поплещемся, поболтаем, жар-то спадет уже к вечеру».

Федосья потерлась холодным носом о щеку матери: «А Марья Федоровна куда пошла?».

— В скит, перед отъездом помолиться, — улыбнулась мать.

— Может, мне тоже сходить? — озабоченно спросила Федосья. «Ну, перед тем, как в Лондон отправимся, перед венчанием моим».

— Перед венчанием твоим я тебя на кухне запру и неделю оттуда не выпущу, — усмехнулась мать.

— Потому что ты не думай, — тебе после венчания с утра уже к очагу придется встать, — с нами вы жить не будете, муж твой собирается, как вернется, дом в деревне купить, неподалеку от усадьбы нашей старой, так что вот — спустится он вниз, чем кормить его собираешься?

Федосья задумалась. «Ну, хлеб испеку. Булочки еще…»

— Булочки, — ехидно сказала мать, и подтолкнула девушку: «Пошли, соберем девчонок, и погуляем, тепло как, сразу видно — весна не за горами».