– Вы, кажется, к Лжедимитрию неравнодушны? – молвила Бодростина.

– Да; бедный дух до сей поры беспокоится такою клеветой.

Бодростина переглянулась с гостями.

– Он кто ж такой?

– Когда он был духом, он не хотел этого ясно сказать, теперь же он опять воплощен, – отвечал спокойно Водопьянов.

– Вы не скрываете, что вы спирит? – отнесся к нему Висленев.

– Нет, не скрываю, для чего ж скрывать?

– Я тоже не скрываю, что не верю в спиритизм.

– Вы прекрасно делаете, но вы ведь спиритизма не знаете.

– Положим; но я знаю то, что в нем есть смешного: его таинственная сторона. Вы верите в переселение душ?

– Да, в перевоплощение духа.

– Ив чудеса?

– Да, если чудесами называть все то, чего мы не научились еще понимать, или не можем понимать по несовершенству нашего понимательного аппарата.

– А чему вы приписываете его несовершенства?

– Природе этой плохой планеты. Плохая планета, очень плохая, но что делать: надо потерпеть, на это была, конечно, высшая воля.

– Вы, стало быть, из недовольных миром?

– Как вечный житель лучших сфер, я, разумеется, не могу восхищаться темницей, но зная, что я по заслугам посажен в карцер, я не ропщу.

– И вы видали сами чудеса? – тихо вопросила его Лариса.

– О, очень много!

– Какие, например? Не можете ли вы нам что-нибудь рассказать?

– Могу охотно: я видел более всего нежданные победы духа злобы над чувствами добрейших смертных.

– Но тут ничего нет чудесного.

– Вы думаете?

– Да.

– О, ошибаетесь! Зло так гадко и противно, что дух не мог бы сам идти его путем, если бы не вел его сильнейший и злейший.

– Нет, вы скажите видимое чудо.

– Я видел Русь расшатанную, неученую, неопытную и неискусную, преданную ученьям злым и коварным, и устоявшую!

– Ну, что это опять за чудо?

– Каких же вы желаете чудес?

– Видимых воочию, слышимых, ощущаемых.

– О, им числа нет: они и в Библии, и в сказаниях, в семейных хрониках и всюду, где хотите. Если это вас интересует, в английской литературе есть очень хорошая книжка Кроу, прочтите.

– Но вы сами ничего не видали, не слышали, не обоняли и не осязали?

– Видел, слышал, обонял и осязал.

– Скажите, что?

– Я в детстве видал много светлых бабочек зимой.

– Галлюцинация! – воскликнул Висленев.

– Ну, понятно, – поддержал Горданов.

– Это в пору детства; нет, вы скажите, не видали ли вы чего-нибудь в зрелые годы? – спросила Лариса.

– И, главное, чего-нибудь страшного, – добавила Бодростина.

– Да, видел-с, видел; я видел, золотой пух и огненный летали в воздухе, видел, как раз черная туча упала в крапиву.

– Это все не страшно.

– Я видел… я видел на хромом зайце ехал бородатый старик без макушки, шибко, шибко, шибко, оставил свою гору, оставил чужую, оставил сорочью гору, оставил снежную и переехал за ледяную, и тут сидел другой старик с белою бородой и сшивал ремнями дорогу, а с месяца свет ему капал в железный кувшин.

– Это нелепости! – заметила Бодростина. – Скажите что-нибудь попроще.

– Проще? Это все просто. Я спал пред окном в Москве, и в пуке лунного луча ко мне сходил мой брат, который был в то время на Кавказе. Я встал и записал тот час, и это был…

– Конечно, час его кончины, – перебил Висленев.

– Да, вы именно отгадали: он в этот час умер.

– Это всегда так говорят.

– Но что вы слышали? – добивалась Лара, которой Водопьянов отвечал охотнее всех прочих.

– Я слышу много, много, много.

– И, виновата, вы и слышите все в таком же бестолковом роде, как видите, – отвечала Бодростина.

– А? Да, да, да, все так. Вода спит слышно. Ходит некто, кто сам с собою говорит, говоря, в ладоши хлопает и, хлопая, пляшет, а за ним идет говорящее, хлопающее и пляшущее. Все речистые глупцы и все умники без рассудка идут на место, о которое скользят ноги. Я слышу, скользят, но у меня медвежье ухо.

Он покачал свое густо обросшее волосами ухо и добавил:

– Мне не надо слышать ясно, но Гоголь слышал час своей смерти.

– Гоголь ведь, как известно, помешался пред смертью, – заметил Горданов.

Водопьянов улыбнулся.

– Вам это известно, что он помешался?

– Говорят.

– Однако все сбылось так, как он слышал.

– Случай.

– Но этим случаям числа нет. Иезекииль с Исаией пророком слышали, когда придет Христово царство.

– Оно же пришло: мы христиане.

– Нет, нет, тогда «все раскуют мечи на орала и копья на серпы». Нет, это не пришло еще.

– И не придет.

– Придет, придет, придет, люди станут умнее и будут добрее, и это придет.

– А что вы обоняли?

– Я обоняю… даже здесь теперь запах свежераспиленной сосны…

– Какие вздоры! Это я купаюсь в смоляном экстракте, – отвечала Бодростина и, приближая к его лицу свою руку, добавила, – понюхайте, не это ли?

– Нет, я слышу запах новых досок, их где-то стругают.

– Что за гиль! Гроб готовят, что ли? Нет, мы вам чудо гораздо получше расскажем, – воскликнула она и рассказала о странном и непонятном появлении ее мужа в распоронном мундире. – Скажите-ка, что это может значить?

– Надо молиться о нем.

– О чем же молиться? Ведь смерть по-вашему – блаженство.

– Да, смерти нет, нет Бога мертвых, нет и смерти, есть только Бог живых.

– Простите, я позабыла, что вы бессмертны.

– Как все с предвечного начала: «Я раб, я царь, я червь, я Бог».

– Каково! – воскликнула Бодростина, обращаясь к гостям, и затем добавила, – allez droit devant vous, cher [33]Светозар Владенович, мы не устанем вас слушать!

Водопьянов промолчал.

Бодростина подумала, не оскорбился ли он, и спросила его об этом, но «Сумасшедший Бедуин» отвечал, что его обидеть невозможно, – всякий, обижая другого – обижает себя и деморализуется.

– Ну, прочь мораль! Я не моральна! Скажите-ка нам что-нибудь о переходе душ. Мне очень нравится ваша теория внесения в жизнь готовых способностей, и я ее часто припоминаю: мне часто кажется, что во мне шевелится что-то чужое, но только вовсе не лестное, – добавила она с улыбкой к гостям. – Не была ли я, Светозар Владенович, Аспазией или Фриной, во мне прегадкие инстинкты.

– Что вы за вздоры говорите? – воскликнул слегка шокированный Висленев и, вставши, начал ходить.

Но Водопьянов отвечал Бодростиной, что все это очень возможно и что он сам был вор и безжалостный злодей.

– Во мне тоже, – отвечал он, – нет нимало врожденного добра.

– А между тем ведь вы добряк.

– Нет; я очень зол, но не хочу быть злым, – мне это стоило работы.

– А вы, конечно, знаете таких, которые перевоплощаются из честных душ и все честнеют?

– Да, я знаю один такой дух.

– Скажите, скажите о нем, – кто это такой?

– Его здесь звали на земле дон Цезарь де Базан.

– Испанский дворянин! – воскликнули все, не исключая лениво дремавшего Горданова.

– Да; он был испанский дворянин, и он сделал это слово кличкой. Вы помните его, разумеется, по театральной пьесе.

– Да; помним, помним; благороден, беден, горд и честен.

– И ко всему тому изрядно глуп, – подсказал Висленев.

– Оставим, господа, кому он чем кажется. Пусть лучше Светозар Владенович расскажет нам, как испанский дворянин переселялся и в ком он жил.

– Он жил в студенте Спиридонове, который в свою очередь жил в Москве в маленьком переулке возле Цветного бульвара. По крайней мере я там его узнал.

– И пусть отсюда ваш рассказ начнется уже без перерыва.

– Рассказывать я должен, начиная с дней давних.

– Мы слушаем. Я люблю всякий мистический бред, – заключила Бодростина, обращаясь к гостям. – В нем есть очень приятная сторона: он молодит нас, переносит на минуту в детство. Сидишь, слушаешь, не веришь и между тем невольно ноги под себя подбираешь.

Водопьянов начал.

Глава пятая

Рассказ водопьянова

– Студент Спиридонов, по множеству пороков, был неспособен к семейной жизни, а между тем он был женат, и женат по собственному побуждению и против своей воли, и с этих пор…