Он прижался спиной к ограде своего палисадника, обеими руками вцепился в прутья решетки. Ему хотелось броситься по следам жены. По тому маршруту, который она сбивчиво описала: на перекресток, маячащий сейчас справа кпереди, потом по перпендикулярному переулку до следующего перекрестка. Ему представлялось, что, прибежав туда, он увидит жену, торопливо шагающую ему навстречу, радостно закричит ее имя, прижмет к себе. Он бы ни на шаг больше не отпустил ее! Но сознание твердо требовало: «Оставайся на месте. Не смей отходить от дома!» Дом — это ориентир. Если жена вернется первой и опять не обнаружит его у калитки, как бы вновь не вышло какой-нибудь глупости. Из двоих кто-то один должен оставаться на месте.

Виктор выскочил на улицу без куртки, в легкой рубашке с коротким рукавом, и теперь его бил озноб. Но он не решался даже на минуту зайти в дом, покинув свой наблюдательный пост. Он ждал, сцепив зубы, не отрывая глаз от рокового перекрестка, кажется, даже не моргая.

Когда она позвонила снова, он не сразу сообразил, как взять трубку, пока не догадался разжать пальцы, сцепленные на чугунном пруте решетки.

Жена коротко сообщила, что новостей нет. Конца улицы еще не видно.

— Пожалуйста, послушай меня и скажи только «да», если правда то, о чем я спрошу, — произнес он заранее заготовленную фразу. — Ответь мне: тебя похитили? Ты в опасности?

Жена ответила не сразу. Виктор напряженно ждал. Наконец услышал в трубке ее безмерно удивленный голос:

— Что?! Виктор, что с тобой? Какое похищение?.. Виктор, что случилось?! — Ее голос стал тревожным. — Что-то с тобой? С детьми?

Виктору пришлось потратить много слов, использовав всю силу убеждения, чтоб успокоить ее. Теперь он был почти уверен, что жена находится в здравом уме и не похищена.

И все же…

— Извини, милая, я не хотел тебя напугать!

Виктор намеренно назвал ее «honey». Это обращение Джей запретила ему употреблять по отношению к ней еще в самом начале их романа, называя «переслащенными сантиментами». Всякий раз, когда он забывал о запрете, кроме самых интимных моментов, жена с каким-то новым оттенком иронии переводила это слово на русский язык.

Сейчас Виктор, затаив дыхание, ждал, что она ответит.

— Я понимаю, ты на меня сердишься, и поделом, — сказала жена после секундной заминки, — но называть родную жену «липкой и приторной» — это уж слишком!

У Виктора отлегло от сердца. Раз она заметила эту ерунду и не дала спуску, значит, у нее действительно все в порядке. Он, издав что-то среднее между смешком и вздохом, невольно пробормотал:

— Ну, слава богу!

— Выходит, ты проверял меня? — догадалась Джей. — Артист!

— Пойми, — оправдывался Виктор. — Я ведь не могу тебя видеть. Ты так странно потерялась, да еще на ночь глядя. Мне мерещится бог знает что!

— Я понимаю, — вздохнула жена.

Они одновременно дали отбой, и Виктор остался наедине с тишиной пустой ночной улицы.

Время тянулось, не заполненное ничем, кроме сырого ночного воздуха. Однажды улица ожила деликатным гулом мотора и шуршанием шин полуночного автомобиля по мокрому асфальту. Протопотали мимо и принялись орать в отдалении кошки. Стук открывающегося окна, неопределенный звук — и кошки затихли. Из соседнего дома вдруг полилась музыка, но быстро стихла. За углом прошаркали подошвы двух пар ног, слышалось тихое воркование влюбленной парочки. Улица, будто очнувшись от сумеречного забытья, жила медленной, но полнокровной ночной жизнью.

Виктор пытался коротать время, представляя, как его жена идет по своей улице без названия. Он видел тусклые фонари, горящие через три на четвертый и не дающие света, бугристый асфальт мостовой, палисадники, тонущие в темноте и сливающиеся с черными стенами домов. Ни единого освещенного окна. Кое-где на стенах домов — белеющие таблички с неразборчивыми надписями. Посередине дороги брела одинокая серебристая фигурка, Она то и дело сворачивала то на правый, то на левый тротуар, останавливаясь и подолгу вглядываясь в белеющие таблички. Затем брела дальше, спотыкаясь на выбоинах.

От этой картины у Виктора так стиснуло сердце, что он предпочел открыть глаза. Светлая фигурка продолжала брести по темной улице перед его мысленным взором. Тогда он крепко потер кулаками веки, чтобы отогнать видение, и вновь погрузился в созерцание сырой лондонской ночи.

— Витя! — В голосе жены звучали радость и возбуждение. — Я дошла до конца этой жуткой улицы. Тут она упирается в другую, покрупнее. Освещение гораздо лучше. Я сейчас перейду…

— Не делай этого! — крикнул Виктор. Он впервые в жизни испытывал жгучее раздражение по отношению к любимой ненаглядной жене. Он точно знал, что, если бродить беспорядочно по незнакомым местам, шанс заблудиться будет лишь возрастать. Нельзя увеличивать неопределенность! — Поворачивай назад, иди обратно, до другого конца той улицы, по которой ты только что шла! — в необъяснимой панике воскликнул он.

— Солнышко, — примирительно сказала жена умиротворенным голосом, — но я только посмотрю табличку.

Виктор сразу остыл. Он не понимал, что на него нашло. «Чего я от нее требую?! — подумал он. — Ведь там, по ее словам, светлее, а значит, безопаснее. И ей спокойнее. Бедная и так страху натерпелась!»

— Да, да, конечно, — ответил он смущенно.

— Виктор! — раздалось в трубке через несколько мгновений. — Я, наверное, попала в какой-то иностранный квартал. Здесь дома очень чудной формы, и таблички все какой-то непонятной вязью написаны…

— Нет, — прошептал Виктор. Его лоб покрылся испариной. Никакого иностранного квартала, никакой арабской, китайской и тому подобной улицы в этом районе Лондона отродясь не было. Но он вновь заставил себя успокоиться: ну когда он в последний раз праздно шатался по Лондону? Даже гуляя с детьми, старался вывезти их в парк, на природу. А так, чтобы по кварталу… нет, конечно! Мало ли что изменилось.

— Родной, ты, главное, не волнуйся, не переживай за меня. — Он нервно усмехнулся, закусил губу. — Здесь очень спокойно. Во многих домах свет, музыка. Но на улице ни одного человека. До утра не так уж долго. Я тут посижу на лавочке, на автобусной остановке…

— Какой номер маршрута? — вкрадчиво спросил Виктор, не веря в удачу.

— Да нету номера, милый, — с бесконечной усталостью ответила жена. — Если б был… Так что я утра подожду здесь, а тогда уж язык до Киева доведет.

— Не надо до Киева, — тихо попросил он, с трудом преодолевая дрожь в голосе, — давай лучше до дома.

— В общем, ты не волнуйся. Теперь все будет хорошо. Поспи хоть немного. Пока.

— Пока.

Они разъединились одновременно.

Виктор судорожно вздохнул и машинально опустился на бетонное основание садовой ограды, положив голову на подставленные ковшиком ладони. Откуда-то накатила такая пронзительная печаль, которой он не мог сопротивляться. Было несказанно жалко Джей, себя, пропавшего вечера, простывшего ресторанного ужина на двоих. И было чувство, которому Виктор не позволял облечься в слова. Чудилось, что ему больше не встретиться с Джей.

Когда Виктор заметил, что его судорожное дыхание становится похожим на всхлипы, он поднялся с холодного бетона и побрел в дом. Не раздеваясь, лег на диван, сковырнул с ног кроссовки и заснул пустым черным сном без сновидений.

Проснулся Виктор, когда в окна гостиной уже вовсю лилось солнце. Вчерашней непогоды не было в помине. В первый миг ему показалось, что все хорошо, как обычно. Потом вспомнил, и свинцовая тяжесть опять придавила все его тело.

Он был уверен, что, если бы жена уже вернулась, она сразу разбудила бы его, зная, что он обрадуется, а еще вернее, сидела бы рядом с диваном и ждала, когда он откроет глаза. Даже если бы ей понадобилось отойти, она не стала бы терзать его неизвестностью ни секунды и оставила какой-то неопровержимый знак своего присутствия.

Но слабая надежда в нем еще теплилась.

Виктор заставил себя встать и обойти все помещения дома, хотя сразу обнаружил, что в прихожей нет ее туфель и на вешалке у двери не висит ее куртка.