— Может, как-нибудь встретимся с ней в библиотеке.

— Не знаю, придет ли она еще в библиотеку. Последнее время все как-то не так, — не знаю, почему я это сказал. Я был едва знаком с Лив. Но мне стало легче, когда я произнес это вслух.

— Уверена, что вы все выясните. Когда я приезжала домой, я постоянно ругалась со своим парнем, — она говорила весело и спокойно, хотела, чтобы я почувствовал себя лучше.

— Как давно вы вместе?

Лив взмахнула рукой, странные часы соскользнули вниз на ее запястье:

— Мы уже расстались. Он был немного снобом. Ему не нравилось, что его девушка умнее его.

Я хотел сменить тему бывших и нынешних подружек.

— А это что такое? — я кивком показал ей на часы, или что там это было.

— Это? — она вытянула руку через стол, показывая мне массивные черные часы. На них было три цифры и серебристая стрелка на прямоугольнике с изображенными зигзагами на нем, как на тех аппаратах, что измеряют баллы при землетрясении. — Селенометр.

Я непонимающе смотрел на нее.

- Селена — богиня Луны в Древней Греции, Метрон — «измерение» по-гречески, — она улыбнулась. — Запустил свое знание греческой этимологии?

— Немного.

— Он измеряет притяжение Луны, — она задумчиво повернула одну из цифр, под указателем появились числа.

— И зачем тебе притяжение Луны?

— Я астроном-любитель. Больше всего мне интересна Луна. У нее невероятное влияние на Землю. Приливы, отливы и все остальное. Поэтому я сделала его.

Я чуть не подавился своей колой:

- Ты его сделала? Серьезно?

— Не надо так удивляться. Это было не трудно, — щеки Лив опять вспыхнули. Я ее смущал. Она потянулась за еще одним чипсом. — Эти хлопья просто великолепны.

Я представил себе Лив, сидящую в британском подобии Дар-и Кин и измеряющую притяжение Луны над горой чипсов. Это было лучше, чем представлять себе Лену на сиденье Харлея Джона Брида.

— Расскажи-ка мне о своем Гатлине. Том, в котором чипсы называют хлопьями, — я никогда не был нигде дальше Саванны. Я себе даже представить не мог, какой может быть жизнь в другой стране.

— О моем Гатлине? — краснота на щеках отступила.

— Откуда ты?

— Я из города севернее Лондона. Кингс-Лэнгли.

— Откуда?

— Это в Хартфордшире.

— Не полегчало.

Она откусила еще один кусок от бургера:

— Может, это поможет. Там изобрели Овалтин. Ну, знаешь, напиток? — она вздохнула. — Его добавляют в молоко, и оно становится вроде как шоколадным.

У меня глаза на лоб полезли.

— Ты имеешь в виду шоколадное молоко? Типа Несквика?

— Точно. Удивительная штука, правда. Попробуй как-нибудь.

Я рассмеялся в свой стакан колы, капли полетели на мою потертую футболку Атари. Девочка-Овалтин встретила мальчика-Несквик. Я хотел было сказать это Лив, но подумал, что она может неправильно меня понять. Хотя мы были знакомы всего несколько часов, а я уже считал ее другом.

— И что же ты делаешь, когда не пьешь Овалтин и не изобретаешь научные штучки, Оливия Дюранд из Кингс-Лэндли?

Она скомкала обертку чизбургера:

— Ну, в основном я читаю книги и хожу в школу. Я учусь в школе, которая называется Харроу. Школа для девочек.

— И как оно?

— Что именно? — она сморщила нос.

— Также мучительно, как звучит? [2]— М.У.Ч.И.Т.Е.Л.Ь.Н.О., десять по вертикали, что значит сидеть годами на одном месте и не рассчитывать на большее, чем эти мучительные годы, Итан Уэйт.

— Ты не можешь удержаться от своих дурацких каламбуров, да? — улыбнулась Лив.

— А ты не ответила на вопрос.

— Нет. Не мучительно. Не для меня.

— Почему?

— Ну, для начала, я гений, — она сказала таким тоном, будто говорила, что она блондинка или англичанка.

— И почему тебя занесло в Гатлин? Мы не похожи на магнит для гениев.

— Ну, я участвую в программе обмена одаренными учениками между учебными заведениями, между Дюком и моей школой. Передай мне маянез.

— Май-о-нез, — проговорил я по буквам.

— Я так и сказала.

— И зачем Дюк отправил тебя в Гатлин? Ты могла бы заниматься в колледже Саммервиля.

— Нет, глупый. Так я могу заниматься с куратором моей диссертации, знаменитой Мэриан Эшкрофт, действительно единственной в своем роде.

— О чем твоя диссертация?

— Фольклор и мифология, в контексте становления общества после Гражданской войны в Америке.

— Люди здесь все еще называют ее Войной между штатами, — сказал я.

Лив весело рассмеялась. Я рад, что хоть кто-то считал это забавным. У меня это вызывало ощущение неловкости.

— А правда, что люди на Юге иногда наряжаются в одежду гражданской войны и заново проигрывают все битвы, для развлечения?

Я встал. Я и сам мог бы так сказать, но мне не хотелось слышать подобный вопрос и от Лив тоже.

— Думаю, нам пора идти. Мы еще не все книги доставили.

Лив кивнула, забирая чипсы.

— Это мы тут не оставим. Прибережем для Люсиль.

Я не стал говорить, что Люсиль привыкла к тому, что Амма кормит ее жареным цыпленком и остатками слоеных запеканок, которые она выкладывает на ее личную фарфоровую тарелку, именно так, как проинструктировали Сестры. Сомневаюсь, что Люсиль стала бы есть жареные чипсы. Люсиль была привередливой, как сказали бы Сестры. Хотя Лена ей нравилась.

Когда мы направились к двери, краем глаза я увидел машину через мутные замасленные окна. Фастбэк разворачивался на краю гравийной парковки. Лена демонстративно не захотела ехать мимо нас. Супер.

Я стоял и смотрел, как машина исчезает на повороте на Дав Стрит.

Ночью я лежал в своей кровати, заложив руки за голову, и смотрел на свой голубой потолок. Несколько месяцев назад мы бы с Леной сейчас, находясь в разных спальнях, читали бы, смеялись и болтали, как это было каждую ночь. Я почти что забыл, каково это засыпать без нее. Я повернулся и посмотрел на свой старый, поцарапанный мобильник. Он толком не работал после Лениного дня рождения, но все-таки принимал звонки от звонивших мне. Если бы кто-нибудь собрался позвонить.

Она не очень-то любила пользоваться телефоном.

Прямо сейчас я вновь вернулся в свои семь лет, когда я перемешал все паззлы в моей комнате в одно гигантское безнадежное месиво. Когда я был ребенком, мама садилась рядом со мной и помогала мне собирать из этого месива картинки. Но я больше не был ребенком, и мамы больше не было. Я вертел в голове кусочки мозаики так и сяк, но они не складывались в картинку. Девушка, в которую я был безумно влюблен, была все еще той же самой девушкой. Это не изменилось. Но только вот теперь девушка, в которую я был безумно влюблен, скрывала что-то от меня и едва ли разговаривала со мной.

А еще были видения.

Абрахам Равенвуд, Кровавый инкуб, убивший родного брата, знал мое имя и мог меня видеть. Мне надо выяснить, как эти кусочки складываются, чтобы понять хоть что-то, увидеть хотя бы основу. Этот паззл не уберешь в коробку. Уже слишком поздно. Я был бы рад, если бы мне подсказали, куда положить хотя бы один кусочек. Бездумно я встал и распахнул окно спальни. Я лег обратно и вдыхал запах ночи, когда услышал отдаленное мяуканье Люсиль. Амма, наверно, забыла запустить ее внутрь. Я хотел было крикнуть ей, что сейчас спущусь, и тут увидел их.

Под моим окном, на верху крыльца, в лунном свете рядышком сидели Пышка Люсиль и Страшила Рэдли.

Страшила колотил по земле хвостом, а Люсиль мяукала ему в ответ. Так они и сидели летней ночью на верхних ступенях крыльца, как будто вели непринужденный разговор двух приятелей. Не знаю, о чем они там сплетничали, но, видимо, новости были важными. Лежа в кровати и слушая тихий диалог собаки Мэйкона и кошки Сестер, я заснул.

Глава двенадцатая

Пятнадцатое июня. Холодный прием

— Не смей даже пальцем до моих пирогов дотрагиваться Итан Уэйт, пока я тебя не попрошу.

Я отпрянул от Аммы, подняв руки в воздух: