Ломбарди сел в самый темный угол, потому что местный сброд вызывал в нем отвращение. Пахло мочой, а свет был настолько тусклым, что позволял различить только силуэты, о которых хотелось немедленно забыть. Здесь визжали и вопили, потому что сколь бы гнусным ни было вино, это не мешало лакать его целыми литрами. С горькой иронией он отметил, что зазор между двумя крайностями очень узкий и взлет в духовной сфере заставляет опускаться все ниже и ниже, в самые глубины вульгарной действительности. И когда он осмотрелся — пиво уже щипало ему горло, — то обнаружил в группе оборванцев маленького человечка, который пялился на него так, как будто он его личный раб.

«То, что ты делаешь, опасно, — промелькнуло в голове у Ломбарди. — Они тебя знают, не знают только, кто ты и где. Если не проявишь предусмотрительности, завтра утром окажешься в сточной канаве».

Человечек подошел ближе:

— Ломбарди? Не сплю ли я?

Ломбарди сообщил, что он направляется в Париж. Он болтал всякую ерунду, а его собеседник хохотал, хлопал себя по ляжкам и наклонялся все ближе и ближе:

— Значит, ты больше не с ними?

Вот оно! Именно это он и хотел знать.

— А они еще существуют? Я думал, их всех уже давно швырнули в костер.

— Не всех. Некоторых да. Но не всех. Как видишь, я жив и здоров.

— И? Ты все еще с ними?

— Нет. Нашему приору пришлось сгореть первым, все остальные разлетелись на все четыре стороны. Хорошее было время, но оно кончилось.

— Я слышал, уцелевшие нашли себе другое место, руины.

Малыш кивнул:

— Вайлерсфельд. Там старая церковь, ставшая жертвой пожара. Но те, кто туда ходит, дураки. Я, во всяком случае, завтра же отправляюсь во Фландрию.

Ломбарди узнал достаточно. Он расплатился и вышел. Шагая по улицам, он думал, что в Вайлерсфельде в свое время была цистерцианская церковь. Когда-нибудь она должна была сгореть, потому что Бог наверняка не мог больше терпеть грехи братьев этого ордена и сам послал туда огонь, в котором все они погибли. Чертовски хорошее место для подобных сборищ. По-настоящему дьявольское. «Не ходи туда, — сказал он себе. — Это чересчур опасно. Если кто-нибудь из них тебя выдаст, ты будешь качаться на своей докторской шапке, вместо того чтобы надеть ее себе на голову». И все-таки… Ему нужно убедиться. Цистерцианская церковь находится близко от города. Меньше двух часов пешком, а на лошади и вообще не расстояние. Как быстро этот огонь способен добраться до города? Ломбарди остановился. Вокруг ничего, кроме мрака, только в конце заваленного нечистотами переулка на ограде торчит жалкий факел.

В спальне было очень темно. Дыхание спящих, шорох одеял, если лежащие под ними начинали ворочаться, чье-то сонное бормотание — каждую ночь одни и те же звуки. Лаурьен уставился в стену. Ему было уже не выбраться, даже если бы он очень захотел. Входная дверь закрыта, ключ карлик положил под подушку. На окнах решетки, внизу развалины обрушившегося дома.

Самое ужасное осталось позади, но его все еще мучили воспоминания. Он переложил свою вину на чужие плечи — обременил ею Ломбарди — и теперь ждал, как он распорядится полученными сведениями. А если он их выдаст, потому что не выдержит, точно так же, как и сам Лаурьен? Может быть, лучше всего покинуть факультет и начать где-нибудь новую жизнь, думал он. Не сегодня, не завтра, но послезавтра. Здесь ему придется все время быть начеку: вдруг Ломбарди все-таки заговорит. Тогда они к нему придут и начнут допрашивать, и Домициан отречется от него, а возможно, и все остальные из схолариума, и он окажется совершенно один. Кто-то захочет распять его за то, что он их выдал, а кто-то — потому что молчал. Он повис между небом и землей, и ему хотелось стать ангелом.

Утром канцлер вызвал к себе Штайнера. Он хотел узнать, нет ли каких-либо новостей в деле Касалла, но магистр только с сожалением покачал головой. Канцлер кивнул и указал на лежащий перед ним на столе пергамент.

— Тогда прочитайте вот это. Кстати сказать, это адресовано вам.

Штайнер схватил лист:

Почерк тот же самый. И бумага та же, что и в первый раз.

— Сумасшедший, — озадаченно вынес вердикт Штайнер. — Неужели он собирается лишить жизни еще кого-то?

— Да, возможно вас, господин магистр. По его мнению, вы недостаточно быстро думаете. Это похоже на бег наперегонки со временем. Или вы быстро решите задачу, или он выберет себе новую жертву. Да, действительно безумец Похоже, с логикой он не в ладах.

Штайнер молчал. Расследуя эту тайну, они наверняка что-то пропустили. А что, если все дело именно в этом? Ему следует поступать логично, потому что никакого другого оружия у него нет.

— Преступник знает, что я опираюсь на логику, — произнес он задумчиво, — иначе у него не хватило бы наглости пытаться подловить нас именно на этом. Но логика — это настоящее оружие. Так что начнем все сначала. Что мы проглядели?

Канцлер ухмыльнулся:

— Может быть, вам стоит подискутировать на эту тему со своими студентами? — В его словах сквозила неприкрытая ирония, хотя положение стало настолько угрожающим, что было уже не до шуток.

Обсуждать это дело открыто было опасно, но следует попытаться. Имена можно изменить, ситуацию завуалировать. Студенты знают, что Касалл умер не своей смертью. Но, если действовать ловко, навряд ли у них зародятся подозрения, что речь идет именно о нем.

— У крестьянина украли корову. Когда вор ее отвязывал и тащил за собой, она громко мычала. От шума крестьянин проснулся. Встал и пошел в хлев. Коровы нет. Крестьянин заметил тень убегающего человека. Он пустился было вдогонку, но вдруг наткнулся на веревку, которой была привязана корова. Чуть дальше обнаружился колокольчик, а потом еще и клок шерсти с ее хвоста. Наконец крестьянин нашел и саму корову. Заколотую ножом. Такова ситуация. А теперь мне бы хотелось услышать от вас, что здесь доказуемо, а что нет. В истории есть лишние детали, не имеющие отношения либо к самой ситуации, либо к украденной корове.

Студенты переглянулись и засмеялись. На занятиях редко появлялся повод для смеха, но ведь уставом не запрещено смеяться. И вообще вся эта история слишком банальна. Хотя в ней скрыта какая-то тайна.

— А может быть, веревка была не от коровы, — предположил один из студентов.

— Нет, от коровы. Это доказано.

— Колокольчик! — крикнул другой студент.

— Нет, колокольчик тоже принадлежал ей.

— Клок шерсти, — сказал третий.

«Странно, — подумал Штайнер. — Я шел точно таким же путем. Больше доказательств нет. Или все-таки есть?»

— А может, мертвая корова была не та, которую украли, — сказал Лаурьен.

Штайнер покачал головой:

— Нет, это была она. Крестьянин ее узнал.

— А он видел грабителя? — поинтересовался один из бакалавров.

— Нет, только тень убегающего человека.

— Но это не обязательно был вор.

— Правильно. Это просто предположение.

— А нож?! — закричал бакалавр. — Он лежал на месте преступления?

— Нет. Видимо, преступник забрал его с собой.

— Следует опросить всех, кто в момент преступления находился поблизости, и установить, есть ли кто-нибудь, кто может подтвердить их невиновность.

— Ну, это было сделано. На момент совершения преступления все подозреваемые имеют алиби.

— Так не бывает, — весело сказал бакалавр. — Это должен быть один из них.

«Точно, — подумал Штайнер, — это должен быть один из них. Но кроме Ломбарди, который, собственно говоря, не мог это совершить, Домициана и Лаурьена, который сейчас так внимательно слушает и даже не подозревает, о чем на самом деле идет речь, ибо, видит Бог, у него нет мотива для такого преступления, я никого не могу заподозрить».

— Из задачи следует, что один из компонентов не имеет отношения к описанной истории, — повторил Штайнер. — Именно это для меня важно, а вовсе не свидетели и не что-то из locus facti [35].