В итоге – тоже нашли грузинский, и, может, даже тот самый, о котором говорил Демис. Налегли на водку и шашлыки. К нам вышел хозяин – признался, что впервые видит такую веселую русскоязычную компанию, выпил с нами, пригласил бывать чаще, потом вынес гитару и предложил спеть, но никто из нас не умел. Тогда он спел сам – по-грузински. Все были пьяно-вежливы, меня разбирал хохот, и все вокруг казалось удивительным и происходящим «не зря».

     Бывают такие моменты, когда сам для себя отмечаешь: «Это запомнится», ставишь крестик в памяти: «Это было». Был… майский, жаркий, сухой, готовый вспыхнуть вечер, пахнущий незнакомыми специями. Все казалось нереальным: незнакомый ресторан, неожиданно изящный интерьер, мои друзья, пожилой грузин с гитарой, добродушные улыбки.

     Из ниоткуда появились Юрка с Таней. Оказалось, что Юрка снимает квартиру в этом квартале. Таню я иногда встречал в университете – красивая, тонкая, длинноногая, высокая, как модель, но не модель – лучше. И она знала, что она – лучше и достойна лучшего, всеми возможными способами пыталась вырваться из замкнутого круга среднестатистической жизни, но единственным шансом для этого был Юрка. Его родители обрабатывали гектары кормовой свеклы и строили четырехэтажный дом с бассейном, надеясь, что после учебы за границей сын вернется в родную деревню, а Таня умоляла его не возвращаться. Он – крепкий, коренастый, сейчас бы сказали – «брутальный» сын фермеров, и она – утонченная переводчица, мечтающая о роскошной заграничной жизни. Мне они казались какой-то фантастической парой, особенно в тот вечер.

     Все стали пожимать руки и целоваться. Грузин снова запел.

     Когда мы вышли из ресторана, Таня предложила прогуляться по набережной и посмотреть, как солнце садится в море. Мы успели к закату. Туристический поезд уже не курсировал по берегу, на лавочках обнимались пары. Картину портили только две тетки с сумками, несущиеся к автобусной остановке.

- Маша! Мы ж макароны забыли купить! – выкрикнула одна из них на чистом русском.

     Таня засмеялась. Проводив солнце, мы еще долго бродили по набережной, наблюдали за прогулочными катерами и разглядывали туристов у ночных ларьков с сувенирами. Мы не были туристами, не были здесь чужими, но учиться и работать в городе, куда все приезжают отдыхать, было как-то дико.

     Потом все решили идти ко мне в общагу. Из нашей компании, кроме меня, в студенческом общежитии жил еще и болгарин Владо, но решили – ко мне: у меня было уютнее. По пути привязались два негра с отделения военной медицины – Патрик и Вилли. Юрка называл их «шахтерами», и это тоже было смешно.

     Дежурная пропустила всех без возражений. Не знаю даже, возможно ли это было бы в отечественной общаге в три часа ночи.

     Моя комната находилась на восьмом. Днем из окна открывался потрясающий вид: церквушка на горе, маленькая колокольня, а дальше – только зеленые сосны, до самого неба. Ночью небо было фиолетово-черным, непроницаемым, и только на потолке светились звезды, приклеенные чуваком, который жил тут до меня. Все расселись на полу, на подоконнике, на стульях и на моей кровати, стали курить и говорить, кто о чем. «Шахтеры» общались между собой.

     Я чувствовал только, что я среди друзей, что мне хорошо, и что потом такого состояния уже не будет. Я плыл в волнах шума, усталости, легкого опьянения, и мне не хотелось, чтобы этот вечер закончился. Хотелось раскинуть руки и упасть. Или даже уснуть, но чтобы все продолжалось. Чтобы проснуться – и снова быть здесь и с ними.

     Я так и сделал. Я раскинул руки и упал. Рукой при этом задел Костика, который сидел рядом,  а головой стукнулся о деревянную спинку кровати. Грохнуло так, что все вдруг замолчали и посмотрели на меня. Я вскочил и снова сел.

     Искры из глаз – ерунда. Извержение вулкана и разлив кипящей лавы.

- Ты куда ушел? Был, и вдруг не стало! – заржал Костик.

- С вами не уснешь!

     Наверное, так только дети боятся испортить что-то очень-очень хорошее – день рождения или целый Новый год. Конечно, нужно было приложить лед, сунуть голову под кран, но я просто отчаянно пытался не подать виду, что мне больно.

Вечеринка продолжалась. В холодильнике нашлось вино. Еще выпили. Стали рассказывать анекдоты. Разошлись часам к пяти.

     Все разошлись, а я остался. Понял, что не могу лечь – голову раскалывала боль, затылок распух. И так нелепо это было, и так стыдно, что просто жуть.

     Наконец, я обвязал голову мокрым полотенцем и сел на подоконник. Прошло еще немного времени, и стал звонить колокол – старушки в черных одеждах засеменили к церкви. Солнце, утонувшее вчера в заливе, выползло из-за горы.

     На занятия я не пошел.

     Днем зашла Таня.

- Как ты себя чувствуешь? – поглядела на полотенце.

- Отвратно. Меня рвет целый день.

     Она села на кровать. 

- Да все поняли, что ты башку разбил.

- Почему же не ушли?

- А всем плевать – по большому счету.

     Я снова влез на подоконник и закурил.

- Ты вернешься? – спросила она. – Домой?

- Да там тоже…

     Она отвернулась.

- У Юрика скоро экзамены, потом практика. Он устроится здесь адвокатом. Возьмем кредит, купим квартиру, поженимся, я ребенка рожу. Будешь приходить к нам в гости?

     Я с трудом кивнул.

     Из нашей компании я уезжал первым – уезжал, ни с кем не прощаясь, словно бежал, хотя до этого – так же отчаянно бежал в противоположном направлении. Мои друзья еще продолжали учебу и стажировки, кто-то выбил новые образовательные программы, кто-то, чудом, – вид на жительство. И Таня, и Юрка тоже вернулись на родину и даже поженились. Через несколько лет, осенью, на мой электронный адрес пришли фотографии с их свадьбы, датированные чуть ли не годом ранее. Я позвонил ей. Она жила с ребенком у своих родителей, Юрка – один в столице, где работал адвокатом.

- Это временно. Пока ребенок маленький, пока болеет, пока у мужа там все наладится. Это пока, - твердила она мне.

- Я вспоминаю все… так часто. Я помню каждый день, Таня.

- Я тоже. Тогда была совсем другая жизнь, какая-то невесомая, легкая, совсем другие надежды… А ты как?

     И мне нечего было ей ответить.

В теплые края лучше лететь стаей. А я прилетел один. Не вил гнезда, не стаскивал в него блестящие вещи, и жизнь за границей казалась мне такой же непрочной и неуютной, как и в моей холодной стране. Учебная программа закончилась, но вид на жительство позволял остаться, и я остался. Даже устроился на работу в туристическую фирму. 

Турфирма с обычным для тех мест названием «Корасидис-Турс», «Степанидис-Турс» или «Цивидис-Турс» занималась полулегальной деятельностью. Поток эмигрантов из бывшего СССР все еще не ослабевал, и мы помогали им с оформлением документов – переводили, а большей частью подделывали, оформляли фальшивки и дубликаты, вписывая в них несуществующие данные и несуществующих предков «нужной» национальности. Рекомендуя меня шефу, друзья не перечисляли ни моих дипломов, ни стажировок, они сказали просто: «Дима не подведет». 

Шефа звали Ираклием. Это был толстяк пятидесяти лет с блестящей лысиной и специфическим кавказским профилем, упорно свидетельствующим против вписанной в его документы национальности. Благодаря тем первым фальшивкам он и переселился сюда пять лет назад из маленького грузинского села – вместе с семьей, близкими и дальними родственниками, всем кланом. Ко времени нашего знакомства Ираклий уже прочно стоял на ногах и активно помогал своим менее успешным землякам легализоваться, оформить пособия, льготы, ипотеки и пенсии на «исторической родине». Это и была та стая, которая приняла меня – не спрашивая о моей родословной. И я не подводил их. 

Я не был ни идеалистом, ни мечтателем, но как вариант возможного развития событий такая жизнь меня вполне устраивала. А если точнее, я жил, как после реинкарнации – снимал недорогую квартиру в цоколе, ездил на работу на скутере, питался в национальных фаст-фудах и находил местную кухню великолепной.