Третьи сутки я угрюмо взирал на проплывающие в паре сотен метров внизу однообразные лесные пейзажи, изредка сдобренные серыми и коричневыми вклинениями скальных пород, прорывавшихся наружу сквозь сплошную пелену джунглей. Все это я обозревал сквозь словно сошедший с иллюстраций в стиле "стим-панк" овальный иллюминатор в полу, вставленный в массивную на вид медную рамку, густо засеянную головками крепежных винтов и заклепок. Рамка крепилась к корпусу из гофрированных стальных, видимо, листов, соединенных заклепками же с расположенными через каждые метра полтора шпангоутами и продольными балками. Первое впечатление -- технологически противник так и остался на уровне двадцатых-тридцатых годов прошлого века в лучшем случае. Что, впрочем, в данных условиях тоже достижение.

   Я то сидел, то лежал на расстеленной прямо на стальном полу тонкой циновке, прикованный за ногу стальной цепью к ближайшему шпангоуту. Циновка, горшок для справления надобностей и два иллюминатора -- нижний и боковой, составляли всю обстановку малюсенькой каморки, куда меня запихнули после поимки. Сам процесс запихивания помнился смутно и прерывисто, в коротких промежутках, когда на пару секунд возвращалось сознание. Крепко меня, все же, этот гад приложил. Затылок до сих пор болит, а первый день я вообще на ноги не вставал. Кормили трижды в день на удивление хорошо, наверное тем же, чем и весь остальной экипаж воздушного судна. Горшок молчаливые (в соответствии с приказом, видимо) стюарды-тюремщики, одетые в удобные черные комбинезоны с кучей кармашков и нашивкой в виде стреляющего молниями дирижабля на рукаве, выносили дважды в сутки. Более никаких развлечений, кроме созерцания инопланетной поверхности, не имелось. И на том спасибо!

   Вчера вот явился тот самый офицер, которому давеча чуть горло не перерезал и, поставив стул в узком коридорчике, с другой стороны круглого люка, служившего дверью каморки, устроил первый допрос. Облаченный в серую полевую форму (на мой дилетантский взгляд, ничем не отличающуюся от формы Вермахта времен войны) вражеский офицер оказался целым майором, начальником разведки Патрульной службы Империи. Вот так и сказал -- Империи, не больше, ни меньше. Ну-ну, скромностью они тут явно не страдают...

   Так как я сам обнаружил свое знание немецкого еще во время боя, пытаться это скрывать теперь было бы глупо. Я и не пытался. Да и запираясь, информации о своих похитителях не получишь. А в разговоре, пусть и несущем форму допроса, она обязательно проскользнет. Поэтому почти даже охотно поддержал беседу. Скрывать мне особо и нечего, на самом-то деле -- о противниках этой самой Империи мне известно наверняка меньше, чем главе ее разведки, а подробности технологий двадцать первого века на допросе при всем желании не разболтаешь. Личная же информация точно уж секрета не представляет, тем более что у майора на коленях лежала папка с отобранными у меня документами.

   Однако майор Фогель оказался крайне скупым на слова и эмоции человеком. Да и допрос оставлял впечатление вынужденной формальности. Имя, отчество, фамилия, место рождения, профессия... Стандартные вопросы, задаваемые сухим бюрократическим языком, с проскальзывавшей иногда с трудом скрываемой неприязнью. Не забыл, видать, неприятный холодок приставленного к горлу ножа! Но истинная немецкая выдержка не позволяла личным чувствам майора повлиять на ход допроса. Он продолжал сухо и корректно спрашивать, как будто не замечая моих встречных, частенько ехидных вопросов, которыми я пытался пробить брешь в его самообладании, в надежде получить хоть какую-то информацию. Тщетно! Даже когда я впрямую отказался отвечать на вопрос о местоположении и содержании перенесенного со мной здания (и об этом узнали, гады! Точно, где-то у них сидит агентура!), Фогель никак не отреагировал, не только не применив физическое давление, но даже не угрожая мне неприятностями в случае упорства. Сложилось впечатление, что он не успел получить указания от начальства о границах давления на пленника и, поэтому, предпочитает не усердствовать, удовлетворившись получением общей картины. Короче, где-то к середине допроса я окончательно понял, что настоящий разговор состоится не здесь и не сейчас. И не с майором.

   На самом деле, я был близок к полному отчаянию. Если бы в иллюминатор в полу можно было бы выпрыгнуть -- сделал бы это не задумываясь о последствиях! Попасть в плен к нацистам -- это же просто сценарий из еще детских кошмаров, мучавших по ночам после просмотра наиболее впечатляющих фильмов о войне! Но тогда, проснувшись утром и собираясь в школу, с облегчением говорил себе, что это только сны, а на самом деле фашистов давно уже уничтожили. Кто же знал, что в далеком уголке Галактики чудом сохранилась эта зараза! И что меня может ожидать теперь?

   Чтобы отвлечься от нехороших мыслей, я, перемещаясь по каморке, насколько позволяла длина цепи, стал рассматривать доступные для обзора через иллюминаторы элементы конструкции вражеского дирижабля, сопоставляя это с виденным с земли и в коридорчике, куда пару раз выглядывал, пока мне выносили горшок. В конце концов, удалось составить довольно полное представление об этом творении сумрачного тевтонского гения. Фанаты стим-панка наверняка согласились бы отдать свою правую руку за удовольствие его созерцать! Так как воздушный корабль был паровым! Неизвестные немецкие инженеры (интересно, все же, узнать, кто и как попал сюда в сорок четвертом году) отказались от наполнения построенного по полужесткой схеме баллона легкими газами - водородом и гелием, как завещал папа германского дирижаблестроения граф фон Цепеллин, и вернулись к малоэффективному, зато простому и надежному способу создания подъемной силы -- с помощью градиента температур. Проще говоря -- за счет нагрева воздуха в баллоне и, соответственно, уменьшения его плотности, как в первых монгольфьерах. Но в более плотной атмосфере планетки это, видимо, давало больший эффект, да и низкая сила тяжести позволяла взять на борт громоздкую паровую машину.

   Однако пускать дым прямо внутрь баллона, уменьшая агрессивной сажей его ресурс, немцы не стали, пустив закрученный спиралью медный змеевик, смахивавший на деталь огромного самогонного аппарата, от котла через весь внутренний объем аж до самого верха, где отдавший тепло воздуху внутри дирижабля дым выходил, наконец, в атмосферу. Подозреваю, что чистка этой трубы являлась самым страшным дисциплинарным наказанием для провинившихся членов экипажа корабля.

   Одновременно паровая машина (а скорее всего -- несколько, на что намекали размеры дирижабля) служила и двигателем, приводя в движение два огромных двухлопастных пропеллера, установленных на фермах из стальных труб по бокам аппарата. Вращались они медленно, но на моих глазах молодой и глупый еще, видимо, птеродактиль, подлетевший слишком близко к дирижаблю, получил лопастью винта по тупой башке, после чего камнем свалился вниз. Неустанно работая день и ночь, попыхивающая черным дымком двигательная установка сообщала дирижаблю поступательную скорость примерно в пятнадцать - двадцать километров в час. Скорость я определил, разумеется, на глаз, но не думаю, что слишком ошибся. Исходя из этого и учитывая ночные часы, в которые воздушный корабль иногда, освещая себе путь установленным на рубке мощным прожектором, тоже продолжал неспешное движение, можно предположить, что за прошедшие двое с половиной суток мы преодолели около тысячи километров. Путь лежал на местный запад, то есть в сторону захода светила, что соответствовало моим пока еще скудным знаниям о здешней географии -- Имперская Метрополия находилась на самом западном из трех имевшихся континентов. Однако расстояние до нее оставалось мне неизвестно. Хотя, учитывая, что русские в свое время добирались до немецкой колонии на своих двоих через джунгли, оно было невелико, и значит -- вскоре наступит конец нашему путешествию. Только вряд ли это меня обрадует...