Восхищенная Женька засмеялась от радости, а Андрей негромко сказал:
— За шесть лет я принял, наверное, под тысячу телят. И все-таки это зрелище никогда не надоедает. Жень, подай мне трубочку, а? Нажми последний вызов и к уху мне приложи, ага… спасибо… Василь Степаныч? Все отлично! У нас мальчик! Ну ясное дело… Нет, хороший… в папашу, черный… Нюра молодец… Да, встала сама. Не волнуйся, работай спокойно. Я корм задам и коровник запру, а завтра заеду посмотреть. Ага. Пока.
Женя Семицветова забрала у Андрея телефон и с восхищением посмотрела на своего любимого мужчину. Грязный, мокрый и счастливый, он сидел на соломе и улыбался, и для Жени сейчас в целом мире не было человека красивее и роднее, чем ветеринар из деревни Караул…
С МИЛЫМ — РАЙ И В КАРАУЛЕ
Они лежали рядом на кровати, и солнце заливало их обнаженные тела золотом.
Женька смотрела в потолок, бездумно следя за паучком, тянущим свою паутину из одного угла комнаты в другой. На припухших Женькиных губах играла слабая и счастливая улыбка.
Андрей тоже смотрел в потолок, но паучка не замечал. Он слушал свое сердце. Странно, несколько минут назад ему казалось, что оно должно взорваться у него в груди, выпрыгнуть, сгореть в нестерпимом пламени так сильно и часто оно билось, когда он любил свою зеленоглазую Женьку…
Когда они приехали, Серега нагрел им воды, и они мылись по очереди в смотровой, вернее, сначала вымылась Женька, а потом пошел отмываться Андрей. Он от души намылился, стал яростно мылить голову…
Это было нежнейшее из прикосновений. Словно бабочка скользнула по спине крылышками. Андрей окаменел.
Чьи-то тонкие руки скользнули по его плечам, спине, рукам. Опустились на талию, обняли. Потом к нему прижалось маленькое, горячее тело. Обнаженное тело. Тело женщины.
Мурлыкающий шепот щекотал его лопатки. Гладкая кожа жгла его тело. И самое главное: глаза-то он открыть не мог! Мыло, будь оно неладно!
Смеющийся голос Женьки раздался в гулкой тишине:
— Это страшная месть, Долгачев! Никому не позволяется врываться к девушкам, когда они моются в бане… Кроме тех, кого сами эти девушки выберут!
Он был настоящим мужчиной, Андрей Долгачев, он умел принимать стремительные решения и действовать по обстоятельствам. Водопад воды обрушился на них обоих, смывая проклятое мыло, и последние капли еще не достигли пола, когда он уже стремительно развернулся в кольце этих нежных рук и подхватил смеющуюся и мокрую Евгению Васильевну Семицветову. Еще через мгновение он целовал ее, бурно и яростно, больше не таясь ни от нее, ни от себя самого. Не было повода. Во-первых, она отвечала на его поцелуи с неменьшей страстью, а во-вторых, что же может скрыть совершенно голый мужчина от совершенно обнаженной женщины, если они стоят, обнявшись?
В какой-то момент она чуть крепче сжала руки у него на плечах, а потом ее ноги обвились вокруг его бедер. Ни Андрей, ни Женя даже не почувствовали самого момента, когда их тела слились воедино. Так бывает. Когда очень этого ждешь, когда только об этом и мечтаешь, когда мгновения превращаются в века, а века — в секунду. Именно это и происходило сейчас с двумя любовниками, чьи тела сплелись в тесном объятии. Вселенная вокруг на некоторое время угасла, и никого из них не волновало то, что где-то совсем рядом осталась та, прошлая жизнь, в которой надо делать вид и притворяться, в которой остались другие люди, работа, старые привычки…
Андрей со вздохом оторвался от созерцания пустоты и повернулся к Женьке. Медленно провел ладонью по мгновенно напрягшейся груди. Прикоснулся губами к впалому животу…
Теперь все было иначе, не так, как несколько минут — или веков? — назад. Андрею искренне казалось, что он впервые видит эту женщину, и он восхищенно изучал ее тело, бережно касаясь пальцами атласной кожи, целуя и лаская, сдерживая себя и все усиливая натиск…
Женька была отчаянно смелой и нечеловечески красивой. Так, во всяком случае, ей казалось. Иначе почему такое откровенное восхищение в черных глазах мужчины, почему он так нетерпелив и возбужден, почему они никак не могут разомкнуть объятия?..
Объятия разомкнуть все-таки пришлось, и Андрей оделся, поцеловал Женьку в губы и ушел принимать пациентов. Женька немного попялилась в потолок и поулыбалась, а потом потихоньку загрустила, вспомнила утренний звонок Вадика…
Именно в этот момент позвонила неугомонная Маринка.
— Семицветова, знаешь ли ты, что меня из-за тебя скоро уволят? Я не могу работать, потому что у меня дрожат руки от волнения. Однажды я перепутаю внутримышечное с внутривенным, и меня посадят.
— Любопытство погубило кошку, Тихомирова.
— Ах ты, змея! Ладно, давай, рассказывай.
— Да чего рассказывать-то…
Женька в нескольких словах пересказала утренний разговор с Вадиком, и Маринка вынесла вердикт:
— Он свихнулся, и нечего на него обращать внимание. Вернешься в Москву — уволишься. Не парься.
— Да я и не парюсь…
— Да? Странно. Ты же по натуре — хорек-паникер.
— А ты — гремучая змея.
— Нет, серьезно, Жень, ты чего такая грустная?
— Ну… Марин, мне кажется, я в него влюбилась!
— Иди ты! Так это ж хорошо!
— Чего хорошего? Вадик хоть и дурак, а прав: если Андрей узнает, что меня прислали за ним следить, он разозлится. Он и так в день нашей встречи в редакции подозревал, что это была подстава…
— Семицветова, но ведь мы все знаем, что подставой это не было? И потом, если ты все равно увольняешься, откуда ему знать, что ты за ним следишь?
— Если я увольняюсь, то какого лешего я здесь делаю? Либо я выполняю задание редакции, либо еду в Москву.
— Ага. А в Москву тебе не хочется?
— Честно? Не хочется. Но все равно придется, потому что я не могу сидеть здесь без всяких внешних причин, кроме той, что у нас все отлично получается в постели!
— Знаешь ли, это не самая последняя из них!
— Да, но и не самая решающая. Короче, я всю голову сломала, а еще у меня нехорошее предчувствие, что Вадик со своей дурной концепцией подведет меня под монастырь.
— Сплюнь! Все обойдется. Оторвись за эту неделю на всю катушку — а там твой ветеринар сам поскачет за тобой в Москву, потому что к хорошему быстро привыкают.
— Маринка, я его люблю…
— Только не ной! Представляешь, какой был бы ужас, если бы тебя послали на такое же задание, но к старому, лысому и покрытому коростой педику?
— Фу, гадость какая!
— Вот именно. Чао, Джульетта. Позвони, если что.
Тем временем в центре Москвы гламурная журналистка Анжела Мессер в полном изнеможении ввалилась в клуб «Гараж» и заказала себе водки со льдом.
Многотрудная жизнь в столице приучила Аню Ножикову философски относиться к любым глупостям, которые говорят или делают ее работодатели. От них, работодателей, зависело ее благосостояние, а потому на глупости она смотрела сквозь пальцы. Но Вадик Лабудько окончательно сбрендил — а это уже напрямую угрожало тому самому благосостоянию, о котором так пеклась Аня Ножикова, она же Анжела Мессер.
Сегодняшняя беседа в кабинете у Вадика была, скорее, монологом последнего, потому что Анжеле впервые не хватило слов, чтобы поддерживать эту беседу. Она только таращила на него глаза — сегодня они были изумрудного цвета — и периодически машинально говорила «Да-да» и «Нет-нет».
Когда Вадик выдохся, Анжела откашлялась и решила уточнить:
— То есть ты дал Женьке Семицветовой задание уронить на коновала кирпич, а я после этого должна провести журналистское расследование на тему «Настоящие мужчины в борьбе с темными силами»?
— Кстати, неплохой заголовочек!
— Вадик, заткнись! Ты совсем свихнулся, да? Я не буду писать эту фигню!
— Интересно, а чем это эта фигня отличается от всей остальной фигни, которую ты пишешь? Приплетешь сюда оккультизм, каббалу, Шаманского, миллениум — нормальный набор!