Анна посмотрела на Стенли и подумала, не беспокоят ли его те же самые мысли? Или он вспоминает жену, которая все еще ждет его в доме своей матери? Перспектива ее воссоединения со Стенли в Джермантауне стала теперь еще отдаленнее, чем раньше.

— А что же Юдифи? — спросила Анна.

Вопрос она задала в африканском стиле: вежливо и неопределенно, оставив возможность для любого ответа. Какое-то время Стенли молчал. Анна чувствовала, что он перебирает варианты ответа.

— Скажу вам честно, — начал он. — Когда африканец решает жениться, причин тому может быть много. Он может жениться по любви, как это бывает и у белых. А может и не по любви. — Он помолчал.

Анна прекрасно понимала: лучше его сейчас не торопить, и стала ждать, когда он продолжит разговор по собственному почину.

— Юдифи была женой моего младшего брата Дауди, — наконец заговорил Стенли. — У них родился ребенок, а затем Дауди умер от малярии. — Стенли посмотрел на Анну. — Согласно традиции, я был обязан взять Юдифи в жены, чтобы у сына Дауди был отец, близкий ему по крови, который не стал бы избивать его или морить голодом. Моя мать попросила меня взять на себя это бремя — ради нее, поскольку она очень любила малыша. Церковные старшины не стали возражать. Они даже нашли отрывок в Библии, где говорится о подобном случае. Вот так и вышло, что я женился на Юдифи. — Он перевел взгляд на старую дорогу; на его лицо легла тень. — Сын моего брата умер, не дожив до зрелого возраста, — продолжил он. — Бог не послал нам другого ребенка. Сестра Барбара сказала, что жена моего брата очень серьезно заболела после первых родов и что детей у нее больше не будет.

Стенли замолчал. Анна кивнула. Она прекрасно понимала, в каком затруднительном положении он оказался: согласно местным обычаям он женился на Юдифи ради ребенка, которого больше нет в живых. Затем он обнаружил, что она не может родить ему детей. Нехристианин просто разжился бы коровами и купил бы себе вторую жену. Но Стенли никогда не смог бы так поступить. Он угодил в ловушку, образованную двумя сводами правил, — старым и новым, африканским и христианским. Посмотрев на его лицо, Анна поняла, что он испытывает боль и сожаление: на секунду Стенли потерял контроль над собой.

— Есть одна старая поговорка, — сказал он. — Женщина всегда рада вернуться в деревню своей матери. — Он слабо улыбнулся. — Так что давайте не будем торопиться снова вынуждать мою жену менять место жительства.

Когда они приехали в Джермантаун, местные жители очень удивились, увидев «лендровер» так скоро. Стенли объяснил им, что они с Анной приехали лишь затем, чтобы забрать оборудование и лекарства, и что они собираются открыть новую больницу недалеко отсюда, куда можно дойти пешком, если идти напрямик, через холм. Когда все было собрано, он добавил, что «лендровер» вернется в Джермантаун и заберег тех, кто слишком болен, чтобы дойти туда самостоятельно. Люди кивали, слушая его речь, но когда они с Анной принялись загружать вещи в машину, африканцы запаниковали: они нисколько не сомневались, что на самом деле медики просто хотят бросить их на произвол судьбы. Какой-то молодой мужчина, вооруженный косой, заскочил на переднее сиденье «лендровера» и отказался выходить. Стенли попытался уговорить его, но так и не смог убедить в том, что его подозрения необоснованны. В конце концов Анна предложила такой вариант: Стенли отведет груженую машину к дому Кики, а сама она вместе с местными жителями пойдет пешком через холм. Станет добровольным заложником.

Солнце стояло высоко, когда Анна начала подниматься по склону холма, расположенного между Джермантауном и розовым особняком Кики. За ней следовала длинная вереница африканцев. Большинство шло, неся на головах поклажу: дрова, посуду, одеяла и постельное белье. Некоторых больных тащили на кое-как изготовленных носилках. Дети ехали на спинах родственников.

На вершине холма Анна остановилась и посмотрела вниз, на будущую больницу: здание — величественное и крепкое; просторные лужайки; тихое, подобное драгоценному камню озеро позади особняка. Теперь, когда вокруг нее собралась целая толпа, она почувствовала себя Моисеем, собирающимся войти в Землю Обетованную. Или одним из миссионеров-героев давних времен. Она подставила мокрое от пота лицо прохладному ветру и улыбнулась.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Анна стояла у открытого окна, вдыхая свежий чистый воздух. Позади нее по полу ползали две женщины, стирая оставшуюся пыль с гладкого паркетного пола. В эркере у открытого окна какой-то подросток вытряхивал кусок ткани. У Анны болела спина, а кожа огрубела от грязи. Она тяжело трудилась все утро вместе со Стенли, смотрителем и несколькими африканцами — из тех, кто пришел с ней через холм из Джермантауна. Вместе они скатали шелковые коврики и убрали старинные кушетки, сняли картины и настенные украшения и вынесли письменные столы, буфеты и книжные шкафы, предварительно вынув оттуда тома в кожаных переплетах. В столовой дома Кики, в гостиных и на длинной узкой веранде остались лишь голые стены и только самые необходимые предметы мебели. Все драгоценные безделушки теперь хранились в нижней спальне.

Анна не чувствовала усталости, ее не покидало хорошее настроение: ведь она сама, без посторонней помощи, нашла решение проблемы, возникшей в Джермантауне. План, сначала казавшийся полным безумием, теперь представлялся единственно правильным.

Отвернувшись от окна, Анна осмотрела комнату. Ей очень хотелось бы, чтобы Сара и Майкл были рядом и могли оценить все прелести нового «отделения». Увидеть, как ее поддержали местные жители, как тяжело они трудились, чтобы все подготовить. Она представила себе малышку Кейт, ползающую по просторному помещению и смеющуюся над тем, как солнечные лучи падают на пол через витраж, создавая радужные узоры на полированном паркете. Этот образ вызвал в ней тупую боль. «Пришло время возвращаться к работе», — сказала она себе: они еще не заглядывали в кабинет Кики.

Кабинет находился в конце главного коридора. Это была темная комната: даже в полдень туда не попадали прямые солнечные лучи. Здесь царила атмосфера нежности, таинственности. Похоже, кабинет здесь устроили для того, чтобы обеспечить сохранность драгоценных безделушек, убрав их подальше от яркого света и от чужих глаз. Анна осторожно вошла. Она кожей чувствовала, что здесь кто-то есть и наблюдает за ней, словно сказанное смотрителем соответствовало действительности: мертвые не попадают ни на небеса, ни в ад, а остаются в мире живых.

На огромном столе, занимающем большую часть комнаты, стояло множество фотографий в рамках — черно-белых портретов Кики, как студийных, так и моментальных снимков. Анна наклонилась и стала рассматривать их один за другим. На одном Кики была молодой женщиной — сумасбродкой в стиле двадцатых годов, с голыми плечами, в пестрых шлепанцах и с широкой улыбкой; на руках она держала детеныша льва с шелковой ленточкой вокруг шеи. На другой фотографии она была в охотничьем костюме и с ружьем. На третьей Кики щеголяла в кожаном летном шлеме и защитных очках. На четвертом она лежала на шезлонге, едва одетая, словно позируя любителю писать картины с живой натуры. Она была женщиной-хамелеоном: многоликой, с постоянно меняющимся настроением — то тщеславной, то серьезной, то игривой. Но она всегда оставалась независимой; ее пальцы не украшали кольца, и никакого мужчины рядом с ней не было. За исключением одного снимка — последнего, задвинутого за другие так, что Анна не сразу его заметила. На нем Кики была изображена вместе с высоким африканцем. Через одно плечо он перекинул шкуру леопарда, а на голове у него красовался головной убор вождя. На первый взгляд это был типичный для путешественника или миссионера снимок. Даже можно было представить себе подпись к нему: «Я с местным вождем». Но если приглядеться, становились заметны необычные детали. Нежность в их взглядах. Что-то неуловимое в том, как встретились эти взгляды, словно притянутые друг к другу. И то, как касались их плечи…