— Да, Хассо… Я сегодня сварил свой фирменный борщ. Вот, занес вам. И отдельно креветки, как вы любите.

Я сделал пару шагов по каюте и поставил два пластиковых бачка, плотно закрытых крышками, на столик каюты.

— Спасибо, Петр Алексеевич. — Химик не называл меня «Алексеевичем» уже несколько лет! — Такая трогательная забота.

Речевой синтезатор Хассо не выражал никаких эмоций.

На борту «Звезды» расположены три обсерватории.

Каждая оснащена первоклассным оборудованием, и уж конечно оптическими телескопами.

Сейчас, когда «Звезда» регулярно включала маршевый двигатель, используя его для торможения, огромный фотонный отражатель заслонял обзор прямо по курсу для двух основных обсерваторий.

Поэтому, когда мы хотели поглядеть строго вперед, мы проводили весьма своеобразную процедуру.

Мы останавливали вращение второго жилого модуля.

После этого в нашу третью, малую обсерваторию, прилепленную сбоку от оранжереи, переходили один-два космонавта.

Затем механизированная раздвижная штанга, сложенная по-походному вчетверо, приходила в движение, раскладывалась и выносила малую обсерваторию на двести метров прочь от жилого модуля.

Благодаря этому обсерватория выходила за габарит отражателя фотонного двигателя и делалось возможным наблюдение строго по курсу корабля.

Возможно, ради удовлетворения одних только прихотей астрономов инженеры не стали бы так усложнять конструкцию звездолета. Но возможность глядеть прямо по курсу при движении отражателем вперед не только при помощи сравнительно легких камер и радаров, расположенных на законцовках хвостовой группы радиаторов, но и посредством мощной астрономической оптики имеет огромное значение для безопасности навигации.

Но усложнение не могло быть бесконечным и, конечно же, комфортабельность пользования малой обсерваторией пострадала первой.

Штанга, на которой крепится обсерватория, не настолько толстая, чтобы внутри нее мог разместиться лифт. Поэтому лифт в итоге смонтировали не внутри, а… снаружи.

Да-да, каретка легкого лифта, представляющего собой тесную герметичную капсулу с парой иллюминаторов, ездит туда-сюда по штанге вдоль направляющих тросов.

И если вы почему-то хотите присоединиться к наблюдателям, засевшим в малой обсерватории, уже приведенной в рабочее положение, вам приходится проехать двести метров по космосу.

Да, в герметичной капсуле.

Но все-таки — по космосу.

Мне, впрочем, нравилось. Ну да я космонавт от Бога, давно уже привык признавать этот факт без ложной скромности.

А теперь представьте себе: выйти из каюты Хассо Лааса; дойти до центрального холла первого модуля; сесть в лифт; доехать до Осевого Коридора; сесть в скоростной лифт; доехать до крепления второго модуля; сесть в лифт; доехать до центрального холла второго модуля; надеть полный скафандр; сесть в легкий лифт; доехать до малой обсерватории.

Сколько получается?

Двадцать две минуты — при всей моей квалификации, ловкости, отработанности движений.

Когда я наконец вплыл в обсерваторию, где меня поджидал Вершинин, первым, что сказал мне астроном, было:

— Ну сколько можно вас ждать, Петр Алексеевич!

Он едва не плакал.

— Я же сказал: двадцать минут.

— Да я вас уже час жду!

— Двадцать две минуты.

Вершинин посмотрел на часы с таким изумлением, будто видел их первый раз в жизни.

— Хм… Да… Вы правы… Извините.

— Забыли. Выкладывай, зачем звал. И учти: если оно того не стоит…

— Обнаружен d-компонент! — Выпалил астроном. После чего уставился на меня с видом: «Ну же! Ну! Падай в обморок!»

— Федор, конкретнее, — сухо сказал я. — Компонент чего?

— Системы! Я обнаружил четвертую планету!

Тут только до меня дошло, что эти его «компоненты» — профессиональный жаргон астрономов. Первую планету они обозначили Вольф 359-a, вторую — Вольф 359-b, третью — Вольф 359-c.

Стало быть, обнаружен Вольф 359-d?

Примечательно — в холодном высшем смысле. Но, учитывая, что вторая и третья планеты оказались скучными, невероятно холодными копиями нашего Плутона, отчего следует испытывать какой-либо особенный энтузиазм в связи с открытием еще одного каменного, безжизненного мира?

— И всё? — Спросил я. — Это всё?

Тут астроном наконец сообразил, что мы с ним сейчас явно не на одной волне.

— Петр Алексеевич, по порядку. Четвертая планета определенно крупнее третьей и второй. И у нее внушительное альбедо, что нехарактерно для каменных небесных тел без атмосферы. Раньше мы ее не видели, потому что шли через толщу протопланетного облака-диска. А четвертая планета, по всей вероятности, обращается как раз в плоскости облака, а не как остальные планеты системы.

— Федор, это всё прекрасно. Особенно альбедо. Но скажи главное: она же, эта твоя планета, не находится в зоне обитаемости, как первая, как a-компонент, верно? Иначе вы, ученые, ее бы уже давно открыли? Хотя бы по гравитационным возмущениям орбиты a-компонента?

Я, по мнению Федора, наконец проявил достаточно заинтересованности, и астроном заметно повеселел.

— С зоной обитаемости не всё так просто, Петр Алексеевич! Да, сейчас d-компонент находится от центрального светила дальше, чем с-компонент, третья планета. Но даже если судить по первой серии наблюдений, планета движется не по эллиптической орбите с малым эксцентриситетом, как вторая и третья планеты системы. Напротив, у нее, судя по всему, огромный эксцентриситет. Больше, чем, например, у Плутона! Планета явно зайдет внутрь орбиты с-компонента, а затем и b-компонента! И, только не смейтесь, в конце концов ее орбита пройдет и через зону обитаемости.

— Это уже не планета, а комета какая-то. Ты уверен, что открытое тело достаточно массивно для того, чтобы его можно было считать планетой?

— Мы сейчас слишком далеко, да и оборудование в этой обсерватории неважнец. О массе и размерах объекта пока что судить с уверенностью не берусь. Могу лишь говорить о том, что d-компонент слишком ярок для кометы на таком удалении от столь слабого светила как Вольф 359. Впрочем, на таком удалении и от Солнца ядро кометы тоже оставалось бы еще очень холодным, без формирования сколько-нибудь заметной комы.

Я наконец сел и жестом пригласил присесть Федора.

— Хорошо, положим, планета… — задумчиво сказал я. — Ну и что? Отчего тогда у нее такое уж, как ты говоришь, внушительное альбедо? Лед?

— Лед, — бодро закивал Федор. — Но, возможно, и просто океаны. А еще, возможно, атмосфера. Облачность. Как на Венере. Но не совсем. Не такая горячая.

— Ну-ну, — поощрил его я.

— Представьте себе, — взялся позитивно фантазировать Федор, — что перицентр орбиты планеты столь близок к звезде, что там она получает очень много тепла. Ну как Венера или даже Меркурий. А потом улетает к черту на кулички, к своему далекому апоцентру, постепенно охлаждаясь. Но представьте себе также, что и количество влаги в атмосфере, и гидроресурсы планеты столь внушительны, что ее тепловая инерция препятствует полному промерзанию мирового океана насквозь. А может быть даже и замерзанию его поверхности. То есть это мир толстой облачности, мир влаги. Но не обязательно — мир вечных льдов, как первая планета системы! Понимаете? Она ныряет в зону обитаемости, причем ныряет так глубоко, что обжигается о центральное светило! И тепла от этого ожога ей хватает, чтобы не промерзнуть насквозь в своем путешествии на край звездной системы!

— Ну да, да, — покивал я, — фантазировать ты горазд. Это всё?

— Пока всё… Нет, погодите! Перед тем как связаться с вами я запрограммировал обсерваторию на цикл автономных наблюдений и заказал «Олимпику» дать собственные интерпретации оптического потока данных. Дело в том, что хотя мы пока не можем разрешать диск планеты оптически, ничто не мешает нам путем компьютерного сопоставления тысяч снимков планеты…

— Знаю-знаю. Дальше.

— Да вот, собственно, где-то через минуту машина будет готова выдать фоторобот нашего подозреваемого. И даже несколько.