– И больше никто, кроме вас, не защищал Иисуса?

– Несколько членов Синедриона считали Иисуса невиновным, но мы оказались в меньшинстве, – ответил Никодим.

Пилат зашагал по комнате, пытаясь, чтобы шаг соответствовал ширине плит.

– Как могло случиться, что он умер? – наконец спросил прокуратор. – Ведь я же приказал не перебивать ему берцовые кости!

– Мы знаем, – откинулся Иосиф Арифамейский. – Но ему пронзили копьем грудь.

Центурион, позволивший охранникам Храма сделать это, ответит головой за свою оплошность! Пилат крепко сжал зубы.

– Удар lanceaне всегда приводит к смерти, – заметил прокуратор. – Многие солдаты оставались в живых после получения гораздо более серьезных ран, нанесенных не lancea,a hastaили pilum [6].

Пилат остановился и резко повернулся.

– Как вы думаете? Этот человек действительно мертв?

Никодим от удивления вытаращил глаза.

– Этого человека распяли сразу после полудня, – заговорил Пилат, глядя на клепсидру. – А сейчас пять часов. Было бы удивительно, если бы он умер, провисев на кресте всего пять часов! Вам, как и мне, хорошо известно, что были случаи, когда распятые оставались живыми на кресте в течение целой недели, а самый короткий срок, по истечении которого человек задыхается на кресте, не может быть меньше двенадцати часов! И даже тогда, чтобы ускорить смерть, надо перебить берцовые кости. А у Иисуса кости целы! Ведь ему не перебили кости, не правда ли?

– Да, не перебили, – подтвердил Иосиф Аримафейский.

Пилат вновь принялся шагать по комнате, залитой зловещим светом светильников, зажженных еще в полдень.

– Вы сказали, что знаете о моем приказе не перебивать Иисусу берцовые кости. Но как вам об этом стало известно?

Иосиф Аримафейский пристально разглядывал рытвины и шишки на лице Пилата, его голову, почти полностью облысевшую, если не считать редких прядей, поседевших из-за жизненных невзгод и ответственности. Да и Пилат с не меньшим вниманием смотрел на нечто, напоминавшее морщинистую ткань, на месте лица иудейского торговца, и на высохшее яблоко, в которое превратилось лицо Никодима. Внезапно прокуратора пронзила мысль: его добрая воля ни к чему не привела, Синедрион оказался в выигрыше, Иисус умер, а они, все трое, были всего лишь людьми, обманутыми ядовитым полднем, иссушенным жаркими лучами солнца, и он, прокуратор Иудеи, несмотря на огромную власть, данную ему Римом, не сумел спасти жизнь одного, лишь одного человека!

– Мы обращались к твоим людям с просьбой не перебивать Иисусу берцовые кости, и они сказали, что ты уже отдал такой приказ, – ответил Иосиф Аримафейский. – Что касается раны, она действительно не смертельная, но нам показалось, что этот человек умер, поскольку голова Мессии Иисуса опустилась на грудь.

«Мессия Иисус! В какую же безумную авантюру меня вовлекли! – подумал Пилат. – Надо же, Мессия! Меня, прокуратора Иудеи!»

– Кто еще кроме вас был там?

– Мы были одни.

– Мне говорили, что у него были преданные ученики.

Оба иудея пожали плечами.

– Этим утром старший из них, некий Симон-Петр, грелся около дверей Синедриона. Но когда его спросили, кто он такой, он сделал вид, будто не знаком с осужденным. Другой ученик, тоже находившийся в Иерусалиме, Иоанн, о котором говорят, что он приходится родственником Анне, исчез после полудня.

Пилат аккуратно поставил мысок сандалии на полоску цемента, разделявшую две мраморные плиты.

– С такими сторонниками… – начал прокуратор.

Не закончив фразы, Пилат повернулся к окну, одну из створок которого захлопнул ветер. Набухшие облака, казалось, готовы были рухнуть на землю, словно мертвые левиафаны. Раздался стук в дверь. Вошел секретарь, а за ним запыхавшийся солдат, с которого градом катился пот.

– Ваше превосходительство, этот человек, похоже, действительно умер.

– Он потерял много крови?

– Не очень, ваше превосходительство. Если не считать ран на руках и ногах. И небольшой узкой раны на боку. Но дождь мог смыть кровь.

– Кто находится на горе?

– Отряд, посланный вашим превосходительством. Однако там есть и другие люди, которые чего-то ожидают.

Пилат кивнул. Секретарь удалился и закрыл за собой дверь.

– Если он потерял немного крови, – задумчиво произнес Пилат, глядя на Иосифа Аримафейского и Никодима, – значит, я это знаю по собственному опыту, он оставался в живых после того, как его ранили. Иначе либо у него вообще не было бы кровотечения, либо из него, как из некоторых трупов, потекла бы черная вода. Хорошо, он ваш. Но держите меня в курсе событий!

Мнимая ночь уступила место настоящей. Ветер гнал тучи на запад.

– Я хочу немедленно пойти туда! – сказала Саломия своей бабке.

– Женщинам негоже ходить на Голгофу, – заявила Мария Клеопа, имея в виду совершенно голых мужчин на крестах. – Более того, о нем есть кому позаботиться. Если он жив, мы встретимся с ним позже.

Мария Лазаря молчала: она тоже искала предлог, чтобы отправиться на Голгофу. Но накануне Пасхи стражники непременно обратят внимание на женщин, проходящих черев Ефраимовы ворота.

– Я пойду одна, – сказала Саломия.

Она закуталась в накидку, поглубже надвинула капюшон и направилась к двери.

– Я пойду с тобой, – обронила, вставая, Мария Лазаря.

– Подождите! – воскликнула Мария Клеопа. – Хорошо, я тоже пойду с вами.

Она хлопнула в ладоши, и в комнату вошла рабыня.

– Принеси мне черную накидку, девушка, и скажи Хусейну, что он будет сопровождать нас, – мы идем за городские ворота.

Вскоре три женщины под охраной вооруженного нубийца направились к Ефраимовым воротам. Три тени, неслышно прокравшись вдоль ярко освещенного дворца Асмонеев, вышли за первые стены укрепления. Стражники, забившиеся в караульную из-за сильного холода, не заметили их. На Голгофе женщины замедлили шаг: в свете факелов они увидели три креста, тела мужчин, а также ястребов и стервятников, круживших в небе. Они остановились на некотором расстоянии, внимательно глядя на происходящее. На горе было около двух десятков мужчин, половину из которых составляли римские солдаты. Солдаты не теряли времени даром. Один из римлян под пристальными взглядами двух мужчин в накидках схватил клещи, вытащил гвоздь, пронзавший ноги Иисуса, и бросил его на землю. Затем он при помощи еще троих солдат приставил лестницу с левой стороны креста, взобрался на нее и выдернул гвоздь из правой руки Иисуса. Тело распятого упало на римлянина, поскольку удерживалось на кресте только гвоздем, пробившим левую руку. Трое помощников поспешили поддержать тело, ухватившись за ноги, которые висели всего в трех локтях от земли, поскольку крест был не очень высоким. Римлянин спустился и переставил лестницу. Затем он выдернул последний гвоздь и, стараясь сохранять равновесие и одновременно поддерживая руку Иисуса, осторожно спустился. Четыре человека опустили тело на землю. Один из двух зрителей в накидках нагнулся и припал ухом к груди распятого. Ветер унес слова, с которыми он обратился к солдатам. Но капюшон упал, и Мария Клеопа узнала мужчину: это был Иосиф Аримафейский. Другим человеком в накидке был Никодим Он развернул саван. Взяв Иисуса за ноги и под мышки, Иосиф Аримафейский и Никодим положили его на длинную полосу ткани, присыпали тело содержимым двух мешочков, которое издали походило на песок, а затем завернули его в саван. «Мирра и алоэ, – подумала Мария Клеопа, – чтобы не допустить гниения. Как будто это возможно! Хоть двадцать фунтов мирры и алоэ!» Однако они не подвязали ему подбородок и не закрыли лицо сударием! Мария Клеопа пребывала в растерянности. Умер ли Иисус на самом деле? Уж больно странно вели себя эти добровольные могильщики! Вне всякого сомнения, члены Синедриона знали, что перед тем, как положить тело на саван, его следует обмыть. И что надо подвязать подбородок! И что надо закрыть лицо сударием прежде, чем наглухо обмотать тело саваном! Да, они положили на глаза по серебряной монете, но… Мария Клеопа сощурилась, чтобы лучше видеть. Да, Никодим держал в руке сударий! Она толкнула локтем Марию Лазаря.