– Отцы мои, братья мои! Прошу вас вспомнить о той ответственности, которая лежит на нас при вынесении приговора. Либо обвиняемый – Мессия и тогда он может претендовать на родственную связь со Всевышним, устранив тем самым все сомнения. Тогда первосвященник должен здесь и сейчас передать ему свой престол и все атрибуты власти. Одновременно вы должны уйти в отставку, поскольку недостойны быть хранителями Закона, по вашему недосмотру пришедшему в упадок. Либо обвиняемый – не Мессия, а его утверждения о родственной связи со Всевышним есть не что иное, как нечестивые вымыслы. В таком случае необходимо самым решительным образом устранить двусмысленность, уже так долго присущую этому делу. Мы больше не можем терпеть, чтобы шайки обезумевших бродяг продолжали кричать во всех пяти провинциях, что Иисус – Мессия, а Храм, Синедрион и самые уважаемые институты Израиля превратились в змеиные гнезда! Ведь все эти брызжущие слюной клеветники действуют по приказу человека, который стоит перед вами!

M Годолия указал рукой на Иисуса. Глаза священника блестели от возбуждения. Даже Каиафа был тронут его красноречием.

– Какого же наказания требует обвинитель? – спросил Иосиф Аримафейский.

– Смертной казни, – ответил Годолия.

Иисус даже глазом не моргнул.

– Разве для дискредитации обвиняемого не достаточно бичевания? – спросил Левий бен Финехая.

Каиафа с искаженным от ярости лицом вскочил и стал выкрикивать:

– Значит, мы предпочли забыть, что такое богохульство? Разве это не богохульство – выдавать себя за Сына Всевышнего и Его единственного Сына? Я утверждаю, что это неслыханное богохульство!

И Каиафа руками разорвал на себе платье. Раздался треск, резкий, словно крик. Волосатая грудь первосвященника трепыхалась.

– Отец! – воскликнул Годолия, протягивая к Каиафе руки.

– Я требую, чтобы приговор по этому делу был вынесен здесь и сейчас! – продолжал кричать Каиафа. – И напоминаю вам, что чрезмерная щепетильность свойственна только слабым душам.

И первосвященник в изнеможении сел.

– Секретарь, – заговорил Годолия, – открой свою книгу и приготовься считать руки, поднятые за смертную казнь.

– Еще одно слово! – настойчиво прозвучал голос Никодима. – Нам всем известно, что у нас нет права приводить в исполнение смертями приговор, поскольку мы более не верховная, а только религиозная власть. Нам разрешено выносить и приводить в исполнение приговоры, в которых речь идет о взыскании штрафов и телесных наказаниях, не влекущих за собой смерть. Самым серьезным наказанием является бичевание, причем число ударов кнутом строго ограничено. Следовательно, смертный приговор, который может вынести под настойчивым давлением, – и тут Никодим метнул яростный взгляд в сторону Годолии и самого Каиафы, – наше собрание, будет носить сугубо символический характер, однако последствия окажутся отнюдь не символическими! Все, что мм можем сделать, если хотим, чтобы приговор был приведен в исполнение, – это передать обвиняемого в руки прокуратора Иудеи Понтия Пилата, высказав пожелание распять того на кресте. И если Пилат отвергнет наше пожелание и освободит этого человека, нам будет нанесено тяжкое оскорбление. Риск слишком велик! Сразу хочу заявить, что я не буду голосовать за смертную казнь. Я советую прибегнуть к бичеванию, наказанию, которое не подорвет нашу власть и наше достоинство.

Глухой удар заставил всех повернуть головы и посмотреть на Анну. Он по-прежнему входил в состав Синедриона как старейшина. Анна несколько раз ударил кулаком по подлокотнику своего сиденья.

– Мы собрались здесь вовсе не для того, чтобы обсуждать тактические ходы, – угрюмо изрек Анна. – Богохульство – это тяжкий грех, и оно должно быть наказано.

Иисус слегка повернул голову и тоже посмотрел на Анну.

– Секретарь, приготовься, – сказал Годолия.

Секретарь развернул свиток с рукоятками, отполированными до блеска за долгое время. Помощник поддерживал свиток. Секретарь обмакнул перо в чернила и принялся царапать им по пергаменту.

– Пусть те, кто выступает за смертную казнь, поднимут руки, – сказал Годолия.

Несколько рук сразу же взметнулись над головами. Другие поднялись через несколько мгновений и не так уверенно. Шестьдесят четыре.

– Суд постановляет, что обвиняемый Иисус Галилеянин, сын священника Иосифа, плотника по социальному положению, сорока одного года от роду, в этот день, 12 нисана 3795 года от сотворения мира, приговорен к смерти за богохульство Великим Синедрионом Иерусалима, большинством в шестьдесят четыре голоса, – прочитал секретарь.

Каиафа спустился с помоста, намереваясь подписать приговор. Левит бросился к первосвященнику, чтобы надеть на него накидку Затем свои подписи поставили Годолия, старший из докторов, Вифира, старший из старейшин, Левий бен Финехая.

– Проведите осужденного к Пилату, – приказал Каиафа.

Двери открылись. Четверо охранников окружили Иисуса. Члены Синедриона вышли через правую дверь, а охранники и осужденный – через левую. Иисус дрожал. Ему было холодно.

Порой одни люди распоряжаются жизнью других людей. Причем так поступали не только живые, ко и мертвые, их предки. Привидения были самыми кровожадными прокурорами, самыми безжалостными стражниками, самыми суровыми тюремщиками.

Около дверей, выходящих во внутренний дворик, служители расставляли несколько жаровен, чтобы охранники, которые стояли у входа в Синедрион, могли погреться. Несколько прохожих, в том числе угрюмый горбатый старик, остановились возле жаровен.

– Скажи, – обратился к нему один из служителей, – ты случайно не сторонник того, кого там сейчас судили?

– Я не знаком ни с одним из тех, кого они судят, – прошепелявил старик.

– Ну нет! – продолжал настаивать служитель, пристально разглядывая старика. – Я не раз видел тебя вместе с ним на улице. Ты прекрасно знаешь этого Иисуса!

– А, его! – откликнулся старик. – Я разок-другой слушал его речи.

Служитель саркастически улыбнулся.

– Они выходят. Значит, заседание закончилось.

Годолия пересек двор, направляясь к резиденции Пилата. За ним шли Иисус и охранники. Возможно, Иисус заметил старика, поскольку на мгновение замедлил шаг, обернулся и посмотрел ему прямо в глаза. Старик заплакал.

– Я вспомнил, как тебя зовут, – сказал служитель. – Ты Симон-Петр!

Около старика появился молодой человек, походивший на лунатика. Он проводил взглядом Иисуса, скрывшегося под сводом дворца Асмонеев, затем повернулся и куда-то направился, шатаясь из стороны в сторону.

– И тебя я знаю, – сказал вслед ему служитель. – Иоанн, так тебя зовут. Перестань плакать, – обратился он к старику, – иначе они тебя арестуют. Твой Мессия кончился. Спекся. Будь осторожней! Теперь они примутся за его сторонников.

Симон-Петр вздрогнул и тоже ушел.

Пилат не мог сдержать зевка даже в присутствии секретаря. Он плохо спал в эту ночь.

– Ваше превосходительство, Синедрион сообщает через одного из своих членов, Годолию бен Иазара, о вынесении смертного приговора Иисусу. Арестованный был осужден за богохульство. Синедрион передает дело римским властям на рассмотрение, настойчиво рекомендуется немедленно привести приговор в исполнение.

– Богохульство, – повторил Пилат.

– Этот человек утверждает, что он сын иудейского Бога и его посланник на земле, – объяснил секретарь.

– Знаю, знаю, – сказал Пилат.

– Арестованный ждет внизу в сопровождении четырех иудейских охранников.

– Отошли охранников и позови сюда Иисуса, – приказал Пилат.

Секретарь спустился, чтобы передать распоряжение прокуратора. Охранники обменялись взглядами, явно не собираясь уходить. Они ждали, что им скажет Годолия.

– Вы слышали приказ прокуратора, – сказал секретарь. – Убирайтесь!

Немного поколебавшись, Годолия все же выразил несогласие:

– Этот человек – пленник Синедриона. Мы хотели бы сами охранять его.

Секретарь смерил Годолию высокомерным взглядом.