— Анхен, не стоит тебе так сердиться. Доктора тебе то запретили. Ты еще не совсем здорова.

— И мне не доложил никто. Все знали про сие, и никто не сказал! Ну, эта дура еще молода и не понимает ничего! Кто наследника то от неё признает? Все скажут, что она от Линара понесла и кто того ребенка признает государем? Сам подумай, Эрнест!

— Но, Анхен, принцесса еще не замужем. Свадьба её с принцем Брауншвейгским только на лето будущего года назначена.

— Камер-юнгферу Ланге от двора молодой принцессы отстранить. И саму её к Ушакову, в допросную тайной канцелярии, препроводить! Ты то исполнишь, герцог. Отдай приказы необходимые! Понял ли меня?

— Да, ваше величество!

— А ты, шлюха непотребная, у меня под замком сидеть станешь…..

Год 1738, декабрь, 8 дня. Санкт-Петербург. При дворе. Императрица и Буженинова.

Анна вернулась к себе в гневе страшном. Даже сам герцог Бирон поспешил исполнять её приказы и в покоях государыни не появился.

Придворные притихли. Шуты разбежались по углам. И только Буженинова смело уселась рядом с креслом царицы.

— Правду ты мне молвила, куколка. Одна правду сказала. А они все молчали! Знали и молчали!

— Я, матушка, завсегда правду тебе говорю. Ты меня слушаешь, и оттого меня многие золотом соблазнить хотят.

— Золотом? Ты про что куколка? — не поняла Буженинову Анна.

— А чего понимать-то? Они хотят, дабы я тебе то, что им надобно сказывала. И многие твои шуты, матушка, на руку не чисты. Особливо умники твои, Балакирев, Кульковский, Лакоста, Педрилло.

— Эй! — Анна стала глазами искать названных шутов. — Где эти бездельники? Сюда их!

Шуты вышли вперед.

— Слыхали, что сказала она про вас? Али то не правда? Предаете меня, свою государыню?

— Дак чего дура, не скажет, матушка? — дерзко проговорил Ванька Балакирев.

— Что она дура, про то мне известно, Ванька. А вот твоя рожа хитрая говорит про то, что умнее государыни себя почитаешь? Думаешь, что я как Буженинова ничего не соображаю?

— Как можно, матушка? Разве умнее тебя будешь?

— Давно знаю я, что вы шуты, столь при моей особе пригретые, начали дела свои за моей спиной творить. Где чего кому надобно из придворных моих они к шутам шастают. И посулы несут им словно сенаторам! И к тебе, Ванька, первому несут. Не врет куколка! Ох, не врет!

Буженинова снова заговорила:

— Среди них один Квасник невиновен, матушка. Этот ни с кем тайные разговоры не ведет. Подает квас себе и все тут. А вот эти его шпыняют постоянно.

Затем она вскочила и, схватив с подноса полную кружку с пенистым квасом, её в лицо Балакиреву выплеснула. Тот закашлялся, а императрица стала смеяться.

— Молодец, куколка!

За ней стали смеяться придворные.

— Это тебе за Квасника, дурак! Понял, каково это, когда те в рожу квас выливают? — Буженинова поставила кружку на место и снова уселась подле императрицы.

Балакирев обтерся рукавом.

— И еще драть тебя прикажу на конюшне, Ванька, — проговорила императрица.

— И я могу сказать тебе, матушка, от кого шуты сии денежные подачки имеют. Педрилло около Либмана постоянно трется. И, стало быть, на твоего герцога Бирона работает. Ванька Балакирев от Волынского деньги имеет. Хотя сей плут ничем не брезгает, матушка.

Новокшенова всхлипнула.

— И даже эта дура, в чести у Ренгольда Левенвольде! — выпалила Буженинова. — С чего бы сие, матушка?

Анна подняла глаза и посмотрела на Левенвольде.

— А ты чего хочешь, обер-гофмаршал? Тебе чего не хватает? Али после смерти брата большего хочешь, чем имеешь от меня?

Левенвольде испугался и поклонился низко. Он действительно желал через Новокшенову свою тяжбу решить и на сенаторов повлиять. Но Буженинова знала и подмечала все.

Год 1738, декабрь, 12 дня. Санкт-Петербург. Лейба Либман просит помощи.

Лейба Либман явился к герцогу Бирону. Тот, в этот ранний час, одетый в бухарский пестрый халат, уже пил вино со своих другом Пьетро Мира. Они смеялись, говоря о недавней "баталии" у дома Пьетро.

— О! — Бирон увидел Либмана. — Наш друг банкир, который жаловался на нехватку денег! Проходи!

— Вы уже с утра пьете вино? — спросил Либман, подвигая к себе стул.

— На улице морозно. И чего не выпить? — Пьетро наполнил новый бокал и протянул его банкиру.

Тот для приличия немного отпил и поставил бокал на стол.

— Я пришел не вино пить, друзья мои. Граф Остерман желает комиссию с согласия государыни учинить по моему делу.

— По твоему делу? — спросил герцог.

— Вернее не по-моему делу, Эрнест, а по-твоему. Он желает, дабы дело с мехами и торговлей меховой было расследовано.

— С мехами? Но я ничего не смыслю в этой торговле, Лейба. Так что дело это не мое, а твое. А что ты там натворил?

— Меховая торговля в мои руки перешла, и я с того много прибыли имею. То верно. Я всю эту торговлю в свои руки взял, и немалые деньги в то вложил. И сейчас Остерман на те денежки руку наложить желает! А в сем деле и часть твоих капиталов, Петер.

— Толком говори, Лейба. Сто случилось? — просил Пьетро.

— Я всю меховую торговлю, что в руках у продажных чиновников перебывала, под свой контроль поставил. Какие там деньги крутились, Эрнест! Такое только в России бывает. Знаешь, сколько за шкурку соболя в Архангельске дают?

— Нет. Не знаю, — сознался Бирон.

— Я тоже не знаю, — сказал Мира.

— Десять рублей! За хорошего соболя. За одного. А в Петербурге та же шкурка уже 60 рублей стоит! А в Лондоне или Амстердаме она уже 120 рублей стоит. А знаешь почем её можно у самоеда* (*Самоеды — народность на севере) купить? За пять-десять шкурок дает купец одно топорище, коему цена в базарный день 15 копеек! А за одну фузею* (*Фузея — ружье) до 50 шкурок дают. А если то не соболь, а лиса чернобурая — то 200 шкурок. Ты хоть знаешь, Эрнест, что это за средства? С мехов соболя, песца, лисицы чернобурой, казна может иметь до полутора миллионов рублей в год. А имеет едва 300 тысяч. Отчего так? Воруют чиновники российские! И как воруют!

— И ты решил у них незаконную прибыль отобрать, Лейба?

— Дак деньги то все равно у казны воруют. А я поставил дело так, чтобы в казну попадало не как ранее 300 тысяч, а все 600 тысяч. Вот и прибыль государству Российскому! А деньги для войны потребны. Остальное же мне в карман пойти должно.

— Но что тогда Остерману не понравилось? Прибыль от меховой торговли только увеличилась.

— Я ведь не только это придумал, Эрнест. С тех мехов я еще большую прибыль получить могу.

— Большую? Это как? — спросил банкира Пьетро.

— Все меха я в Петербурге на складах придержал и продажу начал, когда цена на них подскочила.

— А всю прибыль себе в карман положил! — восхищенно проговорил Мира.

— А то куда же? Ведь я это придумал. Я! И потому прибыль от того дела принадлежит мне, — возмутился Либман, замечанию Пьетро.

— И ты желаешь, чтобы я тебе помог от комиссии Остермановой избавиться? — спросил Либмана Бирон. — Хорошо. Сегодня не зайду к императрице. И скажу ей, что нам такой человек как Либман надобен и потому от суда его надобно освободить!

Бирон оделся в нарядный красный кафтан. Надел орденскую ленту и взял шпагу с бриллиантами. Бороться с Остерманом дело не простое. Вице-канцлер империи был умен и хитер.

Он подал императрице жалобу на Лейбу Либмана в которой указал, что тот доходы государственные с торговли мехами, которая были издавна прерогативой государства, в свой карман перенаправил. Обвинение было серьезное. Но бил Остерман не по Либману, а по стоящему за ним Бирону.

Анна приняла герцога в спальне. Её только что осмотрели лейб-медики и отметили улучшение её состояния.

— Знаю, зачем пришел, герцог, — проговорила Анна. — Читала я донос графа Остермана на Либмана твоего. Он вор, и наказания за свое воровство достоин! Меховую торговлю издана наши предки охраняли еще от Ивана Грозного!