Ты, наверное, уже догадываешься, что произошло. Ближе к вечеру однообразно-скучного дня, в течение которого нам так никто и не встретился, за исключением нескольких пастухов, мы неожиданно наткнулись на двоих мавров-разведчиков. Они ускакали от нас по руслу высохшей реки. Прежде чем я успел остановить их, Роланд со своими товарищами бросился за маврами в погоню. Я кричал им вслед, чтобы они вернулись. Я предупреждал их, что их заманивают в ловушку, однако они меня не послушали.

Мы последовали за ними, но опоздали. Меньше чем через милю по руслу Роланд наткнулся на конный разъезд мавров. Они уже убили товарищей Роланда, а сам он, стоя на коленях, молил их о пощаде. Силы неприятеля значительно превосходили наши. Мавры уничтожили весь наш отряд, кроме меня и Роланда. Его пощадили в расчете получить богатый выкуп за племянника герцога, а мне повезло только потому, что один из офицеров-мавров меня узнал.

Нас отвезли в Альхаферию, летний дворец эмира в Сарагосе. Аль-Муктадир знал, кто я такой, знал, что я был в числе армии, уничтожавшей подданных его брата в Барбастро. Знал меня и как участника двух походов на Сарагосу. У него не было никаких причин проявить милосердие по отношению ко мне, за исключением возможности получить за меня выкуп. Его требования были слишком высоки, и я знал, что Санчо не станет сильно церемониться с наемником, коим я и являлся. К тому же именно я поставил под угрозу важный для него союз в сложной обстановке войн со своими братьями. Но Роланд уверил меня, что его дядя и мой сюзерен, герцог Аквитании, заплатит оба выкупа — за него и за меня.

Он собственноручно написал письмо, которое без задержек было отправлено адресату. Следующий месяц мы провели в удобных апартаментах во дворце эмира. А потом утром одного дня Роланда призвали предстать перед эмиром. Он вернулся в крайне смущенном состоянии. Выкуп за него был получен, но по каким-то неясным причинам мой задержался. Он поклялся, что лично займется моим освобождением или вернется, чтобы разделить со мной участь пленника.

Валлон немного помолчал, а затем продолжил бесстрастным речитативом:

— Прошел месяц, потом еще один. Однажды, когда уже шел четвертый месяц моего пленения, на рассвете за мной пришли стражники. Без объяснений они связали меня и затолкали в повозку. Мы выехали за город и направились к югу, а к полудню добрались до моей новой тюрьмы. Местечко называлось Кадрете — суровая крепость на вершине каменистого холма. Проезжая в ворота, стражники натянули мне на глаза колпак. Пока меня вели в камеру, я старался воссоздать окружающую картину в своем сознании. Сперва они вели меня вглубь крепости по ровной каменной мостовой, и я насчитал девяносто шагов, прежде чем мы остановились перед дверью, запертой замком и тремя засовами. По другую сторону от нее мы спустились по каменной лестнице, состоящей из двенадцати ступеней. Мы опять остановились, и я услышал, как зажгли лампы, а потом открылся люк в полу. Стражники опустили лестницу в лаз. Они толкнули меня к лестнице и приказали спуститься. Я насчитал двадцать восемь ступеней, пока спускался на дно. Охранники сняли с меня колпак. Затем они вылезли назад, вытащили за собой лестницу и закрыли люк, оставив меня в совершенной темноте.

Валлон умолк. Задумчиво глядя перед собой, он спросил:

— Ты знаешь, что такое «каменный мешок»?

Геро сжался от ужаса.

— Яма, в которой узников оставляют умирать.

— Да, двадцать футов от пола до потолка со встроенным люком, который мой тюремщик постоянно держал закрытым, не считая времени приема пищи, и никаких окон. В полу имелось небольшое отверстие, ведущее в яму, служащую отхожим местом и кладбищем. В той могиле валялись кости предыдущих узников, их я увидел вечером, когда мой страж принес еду. В его обязанности входило спустить мне сверху ведро, в котором находились пища и лампа. Как только я заканчивал трапезу, тюремщик вытаскивал ведро с лампой, оставляя меня в кромешной тьме до наступления следующего дня. Однажды я не дал ему забрать лампу, и в наказание надзиратель лишил меня еды и света на несколько дней. На сколько конкретно — я не могу сказать. Без ежедневного приема пищи у меня не осталось способов следить за течением времени.

— Там вы и сдружились к крысой? — спросил Геро.

— Да, я с ней беседовал. Она отличалась постоянством привычек, и, если не появлялась в обычное время, я начинал волноваться. Я беспокоился, что, если она погибнет, я останусь совершенно один.

— Ах, сэр!

Валлон вглядывался в невидимые постороннему глазу картины своего прошлого.

— Мне удалось отколоть кусочек камня от стены, и я выцарапывал им метки, соответствующие проведенным в темнице дням. Недели складывались в месяцы. Мои волосы отросли и доставали до спины, ногти превратились в когти хищной птицы. Меня истязали вши.

Геро вздрогнул.

— Я бы сошел с ума. Я бы не выдержал таких мучений.

— Несколько раз я был близок к совершению самоубийства. Я задавался вопросом, задаюсь им и сейчас: сколько среди тех, кто лежал в той яме, сами себя лишили жизни?

Валлон снова немного помолчал, потом продолжил более твердо:

— Поскольку уже стало ясно, что ждать помощи из Аквитании бессмысленно, я просил эмира передать королю Санчо мольбу, чтобы он, принимая во внимание мою службу ему и его отцу, посодействовал моему освобождению. Примерно через семь месяцев с начала моего заключения посыльный эмира принес мне ответ Санчо. Король более не считает меня своим подопечным и не питает ко мне никакого расположения. Он, дескать, получил доказательства того, что я вторгся во владения эмира. Роланд успел нашептать ему.

— Какая подлость! Но почему они больше поверили его слову, а не вашему?

— Из-за происхождения. Роланд — племянник герцога. Его слово всегда значит больше, чем свидетельства командира среднего звена со скромной родословной. Возможно, со временем Роланд и сам поверил в правдивость своей версии случившегося. Я уже знал, что человек, стремящийся обмануть других, сначала должен обмануть самого себя. До сих пор я не знаю правды. У меня не было времени выяснить ее после того, как я сбежал.

— Но вы все-таки сбежали. Слава Богу!

Валлон помассировал себе ребра.

— Прошел еще один месяц, и ко мне приставили другого охранника. Мой новый тюремщик был старше и питал слабость к вину. Он небрежно выполнял свои обязанности, принося мне еду в удобное для него время. Однажды он не закрыл после себя крышку люка, и с того дня уже никогда себя этим не утруждал. Зачем делать ненужную работу? Все равно мне до лаза так же далеко, как до небес. Это снижение бдительности вселило в меня надежду. В комнате сверху было окно, через которое проникало достаточно света, чтобы лаз был различим в окружающей тьме. Также мне было известно, что из комнаты ведет лестница вверх к запертой двери. Стражник часто оставлял эту дверь открытой, когда приносил мою пайку. В такие минуты мне иногда было слышно, как двигают и грузят в повозки мешки и бочки. Было ясно, что то помещение являлось складом или чем-то подобным, сообщающимся с двором замка.

Но как туда попасть? Единственным средством выбраться наверх была лестница, и мои тюремщики опустили ее только однажды, когда помещали меня в камеру. Я решил проверить, до какой степени доходит халатность моего охранника. Когда он в очередной раз принес мне пищу, я притворился, будто мне плохо. Но он только усмехнулся и ушел. На следующий день я сделал вид, что нахожусь без сознания, возможно, мертв. Он был безалаберным стражем, но не настолько, чтобы самому спуститься по лестнице. Он призвал двоих солдат охранять лаз, а сам решил осмотреть меня. После почти уже годичного заключения в этой яме я был настолько изможден, что надзиратель легко поверил в то, что я скоро присоединюсь к тем костям, которые покоились в склепе под моей камерой. По правде говоря, я опасался, что он прикончит меня и спихнет в яму. Наконец он вылез из камеры.

Краем глаза я наблюдал, как он поднимался. Он вытащил лестницу. Я думал, что в присутствии солдат он закроет крышку лаза, но он этого не сделал. Стражник оставил лестницу так, что ее край торчал над лазом, а потом чуть отодвинул ее в сторону ногой. Ясно было, что ее край находится не далее одного-двух футов от люка.