В четвертом году воздвигнутого на нас гонения, за двенадцать дней до декабрьских календ, или двадцатого числа месяца Дия, накануне субботы, в том же городе Кесарии совершилось истинно достойное описания мученичество. При этом был сам тиран Максимин и давал народу зрелища по случаю так называемого дня своего рождения. Издревле было в обычае, особенно в присутствии царей, давать зрителям великолепные зрелища, которые могли бы доставить им наиболее удовольствия. В этом случае непрерывно сменялись представления новые и необыкновенные; вводили на поприще животных, привезенных из Индии, Ефиопии, либо из других стран; а иногда выходили люди и доставляли зрителям чрезвычайное удовольствие некоторыми искуственно совершаемыми подвигами тела. Так, без сомнения и теперь, когда сам царь давал зрелища, для великолепия их, надлежало быть чему-нибудь великому и дивному. Что-же именно было? — Вывели на середину мученика нашей, веры, долженствовавшего бороться за единое истинное благочестие. Это был Агапий, второй после того, который вместе с Феклой, как мы говорили немного выше, предан был на съедение зверям. Он уже и прежде, раза три и более, в торжественные дни выводим был на поприще вместе с преступниками; но судья, или из сожаления, или в надежде на перемену его мыслей, всегда только погрозит и оставит его до других подвигов. Теперь он приведен пред глаза самого царя, как-будто сохранен был нарочно для этого случая, чтобы на нем исполнилось то слово Спасителя, которое Он пророчественно сказал своим ученикам: пред цари ведены будете во свидетельство Мене ради(Матф. 10, 18}. Итак его ввели на середину поприща вместе с одним преступником, которого содержали, говорят, за убиение господина. Но выставленный зверям убийца тотчас удостоился сострадания и человеколюбия, подобно тому, как при Спасителе Варавва, — и в туже минуту весь театр огласился криками благодарности, что жестокого убийцу царь человеколюбиво спас от смерти и удостоил чести и свободы: напротив, подвижника благочестия тиран сперва подозвал к себе и, обещая ему свободу, требовал отречения от веры. Но Агапий громогласно произнес исповедание, что не за худой поступок, а за веру в Творца всяческих он охотно, даже с удовольствием и мужественно подвергнется всему, что-бы ни было ему приготовлено, и, сказав это, тотчас свои слова подтвердил самим делом, побежал навстречу к выпущенному на него медведю и с удовольствием отдал ему себя на терзание. После сего, переводя еще дух, он брошен был в темницу и, пробыв там один день, на следующий, с привязанными к ногам камнями, повержен в глубину моря. Вот и мученичество Агапия.

ГЛАВА VII

О деве Феодосии к мучениках Домнине и Авксентие

     Когда гонение перешло уже и на пятый год, то второго числа месяца ксантика, или за четыре дня до апрельских нонн, в самый день воскресения Спасителя нашего, тоже в Кесарии, одна тирянка, верная и почтенная дева Феодосия, еще не имевшая от роду и полных восемнадцати лет, подошла к некоторым, сидевшим пред судилищем узникам за исповедание царства Христова, — с намерением принять участие в их любомудрии и, вероятно, попросить также, чтобы, пришедши к Господу, они вспомнили о ней. Сделав это и будто совершив что-либо порочное и нечестивое, она схвачена была воинами и приведена к префекту. Префект, человек неистовый, с чувством зверским, измучил ее тяжкими и ужаснейшими пытками, истерзал ее бока и сосцы до самых костей и, еще дышавшую, даже, не смотря на все мучения, стоявшую весело и с светлым лицом, приказал бросить в морские волны. От ней перешел он потом к прочим исповедникам и всех отослал в фенские медные рудокопни Палестины. А пятого числа месяца дия, по-римски, в ноябрьские нонны, упомянутый префект того-же города на работу в те же самые рудокопни осудил христиан, окружавших исповедника Сильвана и показавших благородную твердость в деле благочестия, повелев сперва раскаленным железом ослабить составы ног их. Сильван тогда был еще пресвитером, но вскоре за тем удостоился епископства и получил мученическую кончину. Вместе с приговором, который произнесен был этим мученикам, префект опредилил также сжечь мужа, прославившегося и другими бесчисленными исповеданиями. То был Домнин, по чрезвычайной свободе слова, весьма известный всем жителям Палестины.

     После сего тот же судья, страшный изобретатель зол и вводитель новых коварств против учения Христова, придумывал для богочтителей неслыханные дотоле казни. Трем присудил он биться на кулаках; почтенного и святого пресвитера Авксентия предал на съдение зверям; некоторых, достигших уже возраста совершенных мужей, оскопил и приговорил к ссылке в те же рудокопни; а иных, после тягчайщих пыток, заключил в темницу. В числе последних находился и Памфил, муж из всех для меня вожделеннейший и между нашими мучениками, во всех родах добродетели, сильнейший. Урбан сперва испытывал его в искусстве красноречия и философских науках, потом принуждал принести жертву; но видя, что он не соглашается на это и его угрозы ставит ни во что, пришел в крайнее бешенство и приказал терзать его тягчайшими пытками. Строгая бока мученика твердыми и невыносимыми когтями, этот зверский человек едва не пожирал плоти его, и однако ж пристыженный всеми своими усилиями, наконец внес и его в список находившихся в темнице исповедников.

     За жестокость свою к святым, за свое неистовство в отношении к мученикам Христовым, какое должен будет он получить от суда Божия возмездие, — легко угадать по самому началу его казни здесь на земле. Неожиданно и вскоре после того у что сделано им с Памфилом, то-есть, когда он был еще префектом, суд Божий постиг его следующим образом: Кто вчера только судил с высоты престола и окружен был военным отрядом телохранителей, кто управлял народами целой Палестины и находился в числе сотоварищей, ближайщих друзей и собеседников самого тирана; того он обнажил и лишил всех этих преимуществ в одну ночь, того покрыл бесчестием и стыдом пред людьми, прежде почитавшими его своим начальником, того всему управлявшемуся им народу показал боязливым, малодушным, прибегающим к женоподобным воплям и прошениям, и в самой Кесарии подверг неумолимому и жесточайшему суду — именно Максимина, которым он прежде хвастался и гордился, как человеком, за притеснение нас особенно его любившим, и который, после многих укоризн в обнаруженных его преступлениях, произнес ему смертный приговор. Впрочем об этом мы сказали мимоходом. Может быть, представится более удобный случай дать место повествованию о кончине и смерти как тех безбожных людей, которые особенно восставали на нас, так и самого Максимина с его приближенными.

ГЛАВА VIII

О других исповедниках, также о мученичесвах Валентины и Павла

     Когда непрерывная буря гонения на нас вступила и в шестой год, в то время великое множество исповедников благочестия находилось в фенской каменоломне, названной сим именем потому, что в ней доставали камень порфир. Из числа этих исповедников, девяносто семь человек, вместе с женами и новорожденными младенцами, отосланы были к префекту Палестины. Так-как они исповедывали Бога всяческих и Христа; то преемник Урбана, префект Фирмилиан, ссылаясь на волю царя, повелел раскаленным железом прижечь им сгибы и самые жилы левой ноги, а ножом сперва исторгнуть правый глаз вместе с оболочками и зрачком, потом, посредством прижигальника, уничтожить его в самом корне, — и после отправил их в рудокопни той области страдать под тяжестью трудов и болезней. Впрочем нам доставалось видеть собственными глазами, что подобные страдания терпели не эти только, но и жители Палестины, приговоренные, как мы недавно сказали, к единоборству на кулаках; ибо они не соглашались ни получать пищу из царских припасов, ни приступать к обыкновенным занятиям кулачных бойцов. За это быв представлены уже не прокураторам, а самому Максимину, упомянутые мученики показали благородную твердость и в терпении голода, и в перенесении бичевания; вообще, — они пострадали так-же, как и прочие, о которых говорено выше. К ним присоединены были и другие исповедники в той-же Кесарии. А из тех, которые взяты в городе Газе во время собрания, имевшего целью чтение божественных Писаний, одни потерпели мучениия, одинаковые с мучениями вышеупомянутых, то есть, перенесли уродование глаз и ног, а другие и больше того, — подвергались ужаснейшим пыткам строгания боков. В числе последних одна, по телу жена, а по уму муж, не могши перенести угроз блуда, начала укорять тирана, что власть судить он поручает людям столь жестоким, и за то сперва была высечена, а потом повышена на дерево и испытала муки от строгания боков. Но между тем, как приставники, по повелению судии, с усильной ревностью производили свои пытки, — другая, подобно первой, избравшая себе целью девство, по телу казавшаяся очень слабой и на взгляд невидной, зато одаренная крепостью души и вмещавшая в себе ум больше тела, — эта другая подвижница, стоявшая выше тех прославляемых эллинами защитников свободы, не могши перенести такой безжалостности, таких жестоких и бесчеловечных поступков, из толпы народа закричала судье: долго ли будешь ты столь жестоко мучить сестру мою? Сильно раздраженный этим, судья тотчас приказал схватить кричавшую. Привлеченная на середину, она ознаменовала себя божественным именем Спасителя. Начали располагать ее к жертвоприношению — сперва словами, а так как она не слушалась, повлекли к жертвеннику силой; но сестра, делая свое дело и сохраняя прежнюю готовность, бестрепетно и смело толкнула ногой жертвенник и опрокинула его вместе с находившимся на нем жертвенным костром. Тут судья, раздраженный гневом, как дикий зверь, начал терзать ее бока такими когтями, какими не терзал никогда и никого, как будто-бы в неистовстве хотел насытиться ее плотью. Когда-же неистовство его насытилось, — он связал их обеих вместе, то есть и эту и другую, которую она назвала своею сестрой, и назначил им умереть от огня. Первая из них родилась, говорят, в газской области, а последняя, известная всем, но имени Валентина, происходила изь Кесарии.