Иван посмотрел на искаженное лицо умирающего, но не испытывал ни особой жалости, ни ликования.
Иван тихо и медленно вышел за дверь. Спустившись по лестнице, он услышал крик Сельмы. Что ж, она уже с этим сталкивалась, так что знает, что делать. У нее даже мобильный есть. Можно вызвать врача, разумеется, получше, чем для меня, или позвонить в «скорую». Посмотрим, повезет ли ей на этот раз. Ах да, мне нее нельзя тут торчать.
Иван пришел к выводу, что возвращаться на чердак – не слишком хорошая идея. Сельма может не принять его. Такое впечатление, что его принимают только дети и старики, а остальные приходят в ужас. Подумав, Иван вернулся в бомбоубежище. Он устал, но поскольку вечер был полон событий и волнений, то никак не мог уснуть, а когда уснул, то проспал двое суток.
Проснувшись, Иван ощутил странное желание увидеть собственную могилу. Для этого ему нужно было зайти в магазин, где его, скорее всего, никто не узнает среди приезжих, и купить лопату. Он должен раскопать могилу и посмотреть, что, черт побери, происходит. Есть там тело или нет? Если есть, то я всего лишь бесплотная субстанция! Нет разумеется, тела там нет.
Иван прошел через лес, миновав старый кирпичный завод. Увидев глину, он не смог противиться искуплению и несколько часов лепил – голыми руками – свою собственную статую. Определенно, в жизни человека наступает такой период, когда его интересует внешность, но не из тщеславия, а потому что он мечется в поисках души – кто я, что я знаю, что я надеюсь узнать, или же эти вопросы можно свести к одному – я есть? Даже Рембрандт постоянно рисовал автопортреты, и не только потому, что не умел с толком распорядиться своими деньгами (соответственно, чаще не мог себе позволить пригласить натурщицу), просто находился в поисках души. И в нескольких морщинах Рембрандта больше интриги, чем в округлостях ста одной задницы, нарисованной Тицианом. И в этот момент Ивана изгиб собственных губ интересовал больше, чем десяток бедер Светланы.
Ивану не нужно было ждать, пока пойдет дождь и размоет бюст, вытянув лицо и придав ему плаксивое выражение, он сразу вылепил его таким, придав ему одухотворенную соразмерность в стиле Эль Греко, вытянутое уныние. Должно быть, сегодня воскресенье, подумал он, раз на заводе никого нет.
Подходя к кладбищу, Иван понял, почему город пуст. Все на похоронах доктора. Рожича похоронили невдалеке от могилы Ивана. Иван приблизился, скрывшись от собравшихся за рядом елей, но люди были слишком заняты, чтобы вглядываться в лица других, так что Ивану не стоило беспокоиться о том, что его узнают. Толпа рыдала. Иван не знал, что этот город так эмоционален я человечен. Рядом с гробом стояли вдова и двое почти взрослых детей, а рядом любовница, Сельма, и даже Таня. Таня не плакала. Она что-то шептала матери, как понял Иван, спрашивала что-то о душах и призраках. Сельма шикала на нее.
Иван не мог пожаловаться. Эти похороны были намного лучше, чем его собственные, но у него не было причины кого-то ненавидеть или кому-то завидовать. Ему было хорошо. Он сделала глубокий вдох, напоенный ароматом ромашки, и совершенно счастливый пошел к своей могиле.
Могила была целехонькой, никакой зияющей дыры, сверху холм засыпан белой галькой, а по периметру обсажен цветами – некоторые сорта Иван никогда в жизни не видел. Ну, он никогда особо и не любил цветы. Рядом горели несколько свечей, пламя вытянулось в струнку, а не плясало, как обычно на могилах тех, чьи души не успокоились и после смерти. Оно было прямым, словно задранный хвост целомудренной кошки. Могила выглядела абсолютно нетронутой, самодостаточной, умиротворенной и совершенной, настолько совершенной, что Иван даже пожалел, что не лежит в ней. Зрелище совершенства собственной могилы потрясло его. Интересно, кто засыпал ее так аккуратно? Кто-то вернулся и поправил могилу? Павел? Он начал засыпать могилу землей, еще когда в ней был Иван. Возможно, он вернулся и завершил начатое.
Но тот факт, что могила такая красивая, не значит, что Ивану не нужно ее раскапывать. Иван вернулся на кирпичный завод за лопатой, но по дороге устал. Он уже не так вынослив, как раньше. Может, стоит отложить раскопки собственной могилы на потом. Если гроб пуст, а он должен быть пуст, то Иван, наверное, мог бы пойти и улечься в него. А может, стоит прокопать другой вход в могилу, через могилу отца, например? Иван мог бы скромно жить, не платя по закладной, в собственной могиле. Он высыпался бы там лучше, чем где-либо, спокойно, в полной темноте и тишине. Сейчас, в наш век и наши дни, когда нельзя и глаз сомкнуть без того, чтобы поблизости не зафырчал мотор или что-то не взорвалось, полная тишина ценнее счастья. Время от времени, когда Иван уставал бы, он гулял бы по городу – по ночам, чтобы никого не напугать, – пил бы минеральную воду, наслаждаясь вкусом ржавчины и серы, своим фирменным чаем Судного дня.
Но что, если вместо пустого гроба он обнаружит свое тело, уже в поздней стадии разложения? От этой мысли, хотя Иван сначала и счел ее фантазией, его заколотил озноб. А что, если он и впрямь умер, и все эти блуждания по городу – всего лить плод его воображения? Может, галлюцинация настолько яркая, что в ней невозможно усомниться?
Нет, чепуха, подумал Иван, но все же пошел к термальному источнику, выпил минералки, теплой и вкусной. Он и не думал, что ему так холодно, поэтому побрызгал теплой водой на лицо и стал растирать руки, пока не ощутил, как по телу растекается тепло. Иван перебрался через железнодорожные пути, и когда дошел до бомбоубежища, там ждала его старая кошка, русская голубая. Иван с радостью погладил ее, и кошка пошла за ним в бомбоубежище, и пока он стоял в темноте и ждал, когда глаза привыкнут, кошка, выгнув спину, терлась о ноги.
Прошло несколько месяцев. С тех пор периодически появлялись сообщения о том, что Ивана Долинара видели то тут, то там. Кто-то говорил, что он по ночам приходит на собственную могилу, зажигает свечи, копает землю голыми руками и лепит статую себя. Это были удивительно выразительные бюсты, даже со слезами, струящимися по щекам, и Иван немного походил на Цицерона.
Другие очевидцы утверждали, что видели Ивана лежащим ночью на путях, и даже когда проходили грузовые составы, он не двигался и спокойно спал. Якобы его замечали и около бомбоубежища. На самом деле этот слух звучал чаще других, поэтому по ночам никто не осмеливался приближаться к бомбоубежищу, даже парочки, отчаянно ищущие уединения. Единственным человеком, который якобы видел Ивана часто, была Таня. Она говорила, что Иван приходит в сумерках и каждый раз рассказывает новую сказку, но всегда о лягушках, кошках и змеях. По ее словам, Ивану нравится читать «Войну и мир» в оригинале на чердаке – от этой книги он становился таким неугомонным, что постоянно ерзал в кресле, стараясь устроиться поудобнее, и кресло мелодично поскрипывало. Они выключали свет, и Иван пытался напутать Таню этим скрипом, изображая призрака. Иногда он оставался ночевать на чердаке и почти не издавал звуков. В такие дни казалось, что дождь идет чаще, но, возможно, Иван просто мочился из чердачного окна, потому что стеснялся спуститься в туалет. Сельме не нравились звуки, доносившиеся с чердака обычно ночью в воскресенье, и она выставила дом на продажу, но его никто не захотел купить. Однако ни один человек из тех, что заходили к Долинарам, не слышал странных звуков и не мог подтвердить эту историю.
Что же до могилы, то к ней приходило все больше и больше людей, и не только из Низограда, но даже издалека, например, из Нови-Сада, и складывалось такое мнение, что скоро возникнет культ личности Ивана Долинара, некая секта его последователей… Обычно это были бледные люди с ярко-алыми губами, которые приходили на могилу и что-то беззвучно шептали. Трудно сказать, молились ли они, или у них просто тряслись губы от холода.
Днем же только смелые мальчишки приходили к входу в бомбоубежище, но внутрь не забирались. Они говорили, что там часто витает запах дорогих кубинских сигар. И правда, иногда, рано-рано утром, голубоватый дымок поднимался над бомбоубежищем и мягко стелился по небу. И если навострить уши, то можно было услышать печальный вздох, сопровождающий появление дыма, но никогда нельзя сказать точно, что это, поскольку чертовы совы, живущие на самом высоком дубе страны, взяли за моду ухать в любое время дня и ночи.