— Готовится война? — спросил Мардоний.

— Вам лучше знать, господин.

Сцилакс отвел взгляд. Как у всех моряков, глаза его были всегда полуприкрыты, словно он насмотрелся на солнце, а лицо хоть и почернело от зноя и ветра, как у нубийца, но шея оставалась белой, как морская пена.

— Но ты же грек! — Когда Мардоний пытался хоть недолго говорить с кем-то ниже себя как с равным, у него всегда это выходило неестественно. — Чем занят Аристагор?

— Его здесь нет. Говорят, он на севере. Сомневаюсь, что он заедет так далеко на юг. Мы же дорийцы. У нас свой царь. Здесь нет тиранов.

— У него большой флот?

Сцилакс улыбнулся:

— Какой бы ни был, Аристагор весь потопит.

— Разве он не владыка морей?

— Нет, не владыка. — Сцилакс нахмурился. — Но будь в Милете Гистиэй, уж тот-то бы был владыкой!

— Неужели?

Как все молодые царедворцы, Мардоний считал само собой разумеющимся, что старшие по возрасту придворные неизбежно уступают нам по всем статьям. Молодость склонна к самодовольной глупости.

— Я хорошо его знаю. И Великий Царь тоже. Дарий правильно делает, что не отпускает его от себя. Гистиэй может быть очень опасным.

— Я запомню это.

Сцилакс, извинившись, покинул нас, а мы с Мардонием поднялись по крутой узкой улочке от пропахшего рыбой многолюдного порта к приморскому дворцу Лидагма.

Мы говорили о грядущей войне. Поскольку мы ничего не знали, то вроде школьников, каковыми и были еще недавно, обсуждали великие дела, ждущие нас в будущем, когда вырастем. К счастью, будущее было — и всегда будет — скрыто от нас.

— Здесь кое-кто хочет поговорить с тобой, — обратился ко мне Мардоний в приморском дворце. — Кое-кто очень интересуется Мудрым Господом.

Хотя Мардоний не смел открыто шутить над религией Ахеменидов, он имел схожий с Атоссиным дар к тонким насмешкам, когда дело касалось зороастризма.

— Я следую Истине, — сказал я сурово, как всегда, когда во мне хотят увидеть проявление мудрости Мудрого Господа.

К моему удивлению, в апартаменты Артемизии нас отвели две старухи. В те дни при дорийских дворах евнухи были неизвестны. Когда мы вошли в маленькую комнату, Артемизия поднялась нам навстречу. Подойдя ближе, я заметил, что у нее что-то на уме, но что, я не понял. Артемизия жестом отослала старух.

— Садитесь, — произнесла она. — Примите приветствия моего отца. Он хочет принять вас, и того и другого, но сейчас не совсем хорошо себя чувствует. Он в соседней комнате.

Артемизия указала на резную деревянную дверь, грубо прилаженную к голой каменной стене. Из искусств дорийцам знакомы лишь война и воровство.

Затем я выслушал несколько поверхностных вопросов о Мудром Господе. Дав с дюжину таких же поверхностных ответов, я вдруг понял, что накануне ночью Мардоний спал с Артемизией, а теперь использует меня как предлог для благопристойного визита при свете дня. В самом деле, что может быть естественнее: царская дочь обсуждает религиозные вопросы с внуком пророка.

Раздосадованный, я прекратил объяснения. Она и не заметила, продолжая смотреть на Мардония, словно хотела тут же проглотить его, как ловко проделывала это с колючими морскими ежами накануне.

Увидев, что от меня толку нет, Мардоний сам начал рассуждать о религии. Артемизия внимала с важным видом. Он знал о Мудром Господе не больше, чем я о его любимом Митре.

Кончилось тем, что мы просто сидели и молчали. Влюбленные смотрели друг на дружку, а я притворился поглощенным видением мира после окончания долгого владычества. У меня это хорошо получается, даже лучше, чем у моего двоюродного брата, нынешнего наследника Зороастра. У него всегда такой вид, будто он собирается всучить тебе партию ковров.

Вошел царь Лидагм, без всякой помпы — и это очень мягко сказано. Он прямо-таки прокрался в комнату. Смущенные, мы вскочили на ноги. Если Лидагм и знал, чем Артемизия занималась с Мардонием в этой самой комнате накануне ночью, то никак этого не выдал. Напротив, он обращался с нами со всей торжественностью, приличествующей хозяину, понимающему, как подобает принимать сотрапезников — или сотрапезника — Великого Царя. Это Мардоний обедал с Дарием, мне не случалось. Потом, конечно, я был сотрапезником Ксеркса до самой его смерти. Это великая честь, поскольку я не принадлежал ни к царской фамилии, ни к Шести.

— Кир Спитама, внук Зороастра, — представила меня Артемизия.

Она ни капли не смутилась. Видно, Мардоний был не первым, кто развлекал ее.

— Знаю, знаю, — слащаво пропел Лидагм. — Мне сказали, что ты принимаешь этих двух молодых принцев. Очевидно, они так тебя очаровали, что ты забыла — мы собирались на верховую прогулку.

Артемизия вдруг начала извиняться:

— Я совсем забыла! Извини, пожалуйста. Они поедут с нами?

— Конечно. Если захотят.

— Куда? — спросил Мардоний.

— Мы собираемся загнать оленя, — сказала Артемизия. — Вы присоединитесь к нам?

Так и закончился этот любопытный день: Мардоний и я гонялись за невидимым оленем вместе с Лидагмом и Артемизией. Девушка несколько картинно скакала впереди нас, в развевающейся накидке, с копьем наперевес.

— Похожа на богиню Артемиду, правда? — Лидагм гордился своей дочерью-амазонкой.

— Еще прекраснее, еще ловчее, — сказал Мардоний, не глядя на меня.

Поскольку Артемида относится к главным демонам, я жестом отогнал злых духов, и это подействовало: Артемизия, зацепившись за низкий сук, свалилась с коня. Я был к ней ближе всех и слышал ругательства, более подходящие дорийскому коннику. Но когда приблизился Мардоний, она начала тихонько стонать, и он нежно усадил ее снова на лошадь.

По дороге из Галикарнаса в Сарды мы немного поговорили об Артемизии. Мардоний признался, что соблазнил ее.

— То есть совсем наоборот, — поправился он. — Она очень волевая женщина. Что, все дорийки такие?

— Не знаю. Лаис ионийка.

Бок о бок мы проехали через лесистое ущелье. Ночью в горах подморозило, и под копытами потрескивали заиндевевшие ветки и листья. Впереди и сзади нас по крутой лесной дороге колонной по два ехали всадники.

Мы с Мардонием всегда держались в центре, сразу за нашим командиром Артаном. В случае сражения он возглавит атаку из центра, передняя колонна станет правым флангом, арьергард — левым. Естественно, я говорю об открытой местности. В этом высокогорном ущелье нападающие перебили бы нас всех. Но наши умы не занимала опасность — военная опасность.

Мардоний вдруг сказал:

— Я хочу жениться на ней.

— Дама замужем, — счел нужным напомнить я.

— Он скоро умрет, ее муж. Это вопрос нескольких недель, может быть месяцев, как она говорит.

— Уж не собирается ли она… ускорить ход событий?

Мардоний кивнул, сохраняя, однако, полную серьезность:

— Как только я скажу, что готов жениться, она станет вдовой.

— Мне бы такая жена только портила нервы.

Мардоний рассмеялся:

— Выйдя за меня, она отправится в гарем и не выйдет оттуда. Мои жены не будут принимать мужчин, как она принимала меня. Или охотиться на оленей.

— Зачем она тебе нужна?

Мардоний с улыбкой взглянул на меня, и я оценил мужественную красоту его строгого лица с тяжелой квадратной челюстью.

— Затем, что я получу Галикарнас, Кос, Нисирос и Калимну. Когда отец Артемизии умрет, она станет полноправной царицей этих мест. Ее мать тоже дорийка, с Крита. Артемизия говорит, что может также претендовать и на Крит. И будет претендовать, если ее муж окажется достаточно силен.

— И ты станешь владыкой морей.

— И я стану владыкой морей.

Мардоний отвернулся, улыбка сошла с его лица.

— Великий Царь не разрешит этот брак, — вернулся я к теме. — Взгляни на Гистиэя. Как только он завладел этими серебряными рудниками во Фракии, так сразу оказался в Сузах.

— Но он грек. А я перс. И я племянник Дария. И сын Гобрия.

— Да. Именно поэтому этот брак невозможен.

Мардоний ничего не ответил. Конечно, он понимал, что я прав, и не посмел заговорить с Дарием о своем браке. Но через несколько лет, когда Артемизия сама стала царицей, Мардоний испросил позволения у Ксеркса жениться на ней. Ксеркса это очень позабавило, он посмеялся над Мардонием. А с трона им было произнесено: